Грузинский язык
Поделись знанием:
Грузи́нский язы́к (ქართული ენა картули эна) — язык картвельской группы, официальный язык Грузии, литературный и общенациональный язык грузинской нации.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
| Грузинский язык | |
| Самоназвание: |
ქართული ენა |
|---|---|
| Страны: | |
| Официальный статус: | |
| Общее число говорящих: | |
| Классификация | |
| Категория: | |
| Письменность: | |
| Языковые коды | |
| ГОСТ 7.75–97: |
гру 158 |
| ISO 639-1: |
ka |
| ISO 639-2: |
geo (B); kat (T) |
| ISO 639-3: |
kat |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Грузинский язык использует письменность на основе грузинского алфавита, базирующегося на фонетическом принципе. Количество говорящих (на 1993 год) — около 4 млн человек в самой Грузии[1][2] и несколько сот тысяч в других странах, главным образом в России, США и Турции.
Содержание
История
Хронологически в развитии письменного грузинского языка выделяют следующие периоды:
- древний V—XI века;
- средний XII—XVIII века;
- новый с XIX века.
Некоторые исследователи не разделяют два последних периода, так как новогрузинский язык имеет отличия в основном в лексике.
В основе древнегрузинского языка лежит картлийская речь.
Грузинский историк Леван Чилашвили, исследуя во второй половине 1990-х годов находящиеся в кахетинском селении Некреси языческие святилища, обнаружил осколок сильно поврежденной надгробной стелы (позже получившей название некресская надпись) и другие обломки, на которых шрифтом «асомтаврули» нанесены надписи маздеистского характера, которые были датированы им и другими грузинскими историками самое позднее III веком н. э.[3][4] Согласно Дональду Рейфилду, утверждение, что грузинская письменность имеет дохристианское происхождение, представляется маловероятным и не подтверждается археологией.[5] Стивен Рапп также отмечает, что такая датировка алфавита является сомнительной.[6]
Между 476 и 483 — первое литературное произведение — «Мученичество святой царицы Шушаник», автор Якоб Цуртавели.
864 — древнейшая чётко датированная рукопись («Мравалтави»).
1629 — первое печатное издание на грузинском языке (в Риме).
1709 — первое печатное издание на грузинском языке в Грузии («Новый завет»).
1819 — первое периодическое издание на грузинском языке («Сакартвелос газети»).
В развитии современного литературного грузинского языка выдающуюся роль сыграли Илья Чавчавадзе, Акакий Церетели, Я. С. Гогебашвили, Важа Пшавела.
В годы советской власти в ст. 156 Конституции Грузинской ССР был ясно указан государственный статус местного языка[7].
Сохранились около 10[8]-12 тыс.[9] средневековых рукописей на грузинском языке.
Диалекты
Грузинский язык включает несколько диалектов: картлийский, кахетинский, имеретинский, пшавский, рачинский, аджарский, мохевский, тушинский и др.
Письменность
Грузинская письменность появилась в первой четверти V века. С ранних веков использовалось древнегрузинское письмо мргловани (асомтаврули); с IX века — письмо нусхури (нусха-хуцури, хуцури, церковное); а с XI века — письмо мхедрули (мхедрули-хели, саэро, или гражданское).
Современный грузинский алфавит состоит из 33 букв, каждая из которых обозначает один звук: 5 для гласных и 28 для согласных звуков.
| Буква | Название | Цифровое Значение |
IPA | ISO 9984 | Романизация | Соответствие кириллице |
Мхедрули (მხედრული) | Нусхури (ⴌⴓⴑⴞⴓⴐⴈ) | Асомтаврули (ႠႱႭႫႧႠႥႰႳႪႨ) |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| ა | ანი | 1 | ɑ | A a | A a | А а | 
|
|
|
| ბ | ბანი | 2 | b | B b | B b | Б б | 
|
|
|
| გ | განი | 3 | g | G g | G g | Г г | 
|
|
|
| დ | დონი | 4 | d | D d | D d | Д д | 
|
|
|
| ე | ენი | 5 | ɛ | E e | E e | Е е | 
|
|
|
| ვ | ვინი | 6 | v | V v | V v | В в | 
|
|
|
| ზ | ზენი | 7 | z | Z z | Z z | З з | 
|
|
|
| ჱ | ჰე | 8 | ɛj | — | — | — | 
|
|
|
| თ | თანი | 9 | tʰ | T' t' | T t | Ҭ ҭ | 
|
|
|
| ი | ინი | 10 | ɪ | I i | I i | И и | 
|
|
|
| კ | კანი | 20 | kʼ | K k | Kʼ kʼ | К к | 
|
|
|
| ლ | ლასი | 30 | l | L l | L l | Л л | 
|
|
|
| მ | მანი | 40 | m | M m | M m | М м | 
|
|
|
| ნ | ნარი | 50 | n | N n | N n | Н н | 
|
|
|
| ჲ | ჲე | 60 | j | — | — | Й й | 
|
|
|
| ო | ონი | 70 | ɔ | O o | O o | О о | 
|
|
|
| პ | პარი | 80 | pʼ | P p | Pʼ pʼ | П п | 
|
|
|
| ჟ | ჟანი | 90 | ʒ | Ž ž | Zh zh | Ж ж | 
|
|
|
| რ | რაე | 100 | r | R r | R r | Р р | 
|
|
|
| ს | სანი | 200 | s | S s | S s | С с | 
|
|
|
| ტ | ტარი | 300 | tʼ | T t | Tʼ tʼ | Т т | 
|
|
|
| ჳ | ვიე | 400 | wi | — | — | — | 
|
|
|
| უ | უნი | — | u | U u | U u | У у | 
|
|
|
| ფ | ფარი | 500 | pʰ | P' p' | P p | Ҧ ҧ | 
|
|
|
| ქ | ქანი | 600 | kʰ | K' k' | K k | Қ қ | 
|
|
|
| ღ | ღანი | 700 | ʁ | Ḡ ḡ | Gh gh | Ҕ ҕ (Г' г') | 
|
|
|
| ყ | ყარი | 800 | qʼ | Q q | Qʼ qʼ | Ҟ ҟ | 
|
|
|
| შ | შინი | 900 | ʃ | Š š | Sh sh | Ш ш | 
|
|
|
| ჩ | ჩინი | 1000 | t͡ʃ | Č' č' | Ch ch | Ч ч | 
|
|
|
| ც | ცანი | 2000 | t͡s | C' c' | Ts ts | Ц ц | 
|
|
|
| ძ | ძილი | 3000 | d͡z | J j | Dz dz | Ӡ ӡ | 
|
|
|
| წ | წილი | 4000 | t͡sʼ | C c | Tsʼ tsʼ | Ҵ ҵ | 
|
|
|
| ჭ | ჭარი | 5000 | t͡ʃʼ | Č č | Chʼ chʼ | Ҷ ҷ | 
|
|
|
| ხ | ხანი | 6000 | χ | X x | Kh kh | Х х | 
|
|
|
| ჴ | ჴარ | 7000 | q | — | — | — | 
|
|
|
| ჯ | ჯანი | 8000 | d͡ʒ | J̌ ǰ | J j | Џ џ | 
|
|
|
| ჰ | ჰაე | 9000 | h | H h | H h | Ҳ ҳ | 
|
|
|
| ჵ | ჰოე | 10000 | hɔɛ | — | — | — | 
|
— | 
|
Грамматика
Язык имеет склонение. Среди семи падежей отсутствует винительный, но есть эргативный (повествовательный) и трансформативный (направительный, обстоятельственный). Седьмой падеж называется звательным. Имеется два числа: единственное и множественное. Имена не имеют грамматической категории рода. Кроме одноличных, есть двух- и трёхличные глаголы.
Морфология
Имя
Все имена существительные в грузинском языке в отношении склонения могут быть поделены на 2 основные группы в зависимости от характера исхода их основ. К первой группе относятся существительные с согласным исходом основы, ко второй — существительные с гласным исходом. Каждая из этих групп может быть подразделена на сильное и слабое склонение.
Согласный исход основы (1 группа)
К первой группе относятся существительные с согласным исходом основы. В ней выделяют две подгруппы — сильное и слабое склонение.
Сильное склонение (1-я подгруппа 1-й группы)
К этой подгруппе относятся слова с согласным исходом основы и неизменяемой основой.
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | კაც — ი kats — i | კაც — ებ — ი kats — eb — i | კაც — ნ — ი kats — n — i |
| Эргативный | კაც — მა kats — ma | კაც — ებ — მა kats — eb — ma | კაც — თ(ა) kats — t'(a) |
| Родительный | კაც — ის(ა) kats — is(a) | კაც — ებ — ის(ა) kats — eb — is(a) | კაც — თ(ა) kats — t'(a) |
| Дательно-винительный | კაც — ს(ა) kats — s(a) | კაც — ებ — ს(ა) kats — eb — s(a) | კაც — თ(ა) kats — t'(a) |
| Творительный | კაც — ით(ა) kats — it'(a) | კაც — ებ — ით(ა) kats — eb — it'(a) | — |
| Трансформативный | კაც — ად(ა) kats — ad(a) | კაც — ებ — ად(ა) kats — eb — ad(a) | — |
| Звательный | კაც — ო kats — o | კაც — ებ — ო kats — eb — o | კაც — ნო kats — n — o |
Слабое склонение (1-я подгруппа 1-й группы)
К этой подгруппе относятся слова с согласным исходом основы, у которых основа оканчивается на ლ — l, რ — r, ნ — n, ვ — v, მ — m. При присоединении суффиксов, начинающихся с гласного звука, происходит выпадение последнего или единственного гласного основы (обычно это ა — a, ო — o, и ე — e, но не ი — i, и не უ — u), однако у ряда слов гласная ო — o перед плавным исходом основы (r, l) не выпадает, а переходит в ვ — v. Стоит отметить, что с показателями множественного числа древнегрузинского языка ნ для именительного падежа и თ для эргативного, родительного и дательно-винительного выпадение гласного основы не происходило.
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | წყალ — ი | წყლ — ებ — ი | წყალ — ნი |
| Эргативный | წყალ — მა | წყლ — ებ — მა | წყალ — თ(ა) |
| Родительный | წყლ — ის(ა) | წყლ — ებ — ის(ა) | წყალ — თ(ა) |
| Дательно-винительный | წყალ — ს(ა) | წყლ — ებ — ს(ა) | წყალ — თ(ა) |
| Творительный | წყლ — ით(ა) | წყლ — ებ — ით(ა) | — |
| Трансформативный | წყლ — ად(ა) | წყლ — ებ — ად(ა) | — |
| Звательный | წყალ — ო | წყლ — ებ — ო | წყალ — ნო |
Гласный исход основы (2 группа)
Сильное склонение (1-я подгруппа 2-й группы)
К этой подгруппе относятся слова с гласным устойчивым исходом основы, которые могут оканчиваться на любую из пяти гласных грузинского языка, а именно: ა — a, ე — э, ი — i, ო — o, უ — u.
Особенности склонения существительных с гласным устойчивым исходом основы:
- Эргативный падеж имеет окончание მ — m, теряя конечный показатель ა — a, в некоторых синтаксических конструкциях возможно сохранение полного окончания.
- Родительный падеж уподобляется дательно-винительному, теряя гласный элемент ი — i, и появляется лишь в тех случаях, когда определяемое следует за определяющим, напр: წიგნი ელენე — ს — ი (цʼигни элэнэси) — книга елены. Но ელენე — ს წიგნი (элэнэс цʼигни) — Елены книга.
- Творительный падеж утрачивает свой гласный элемент ი — i и получает гласный исход на тот же гласный, то есть თი вместо ით.
- Направительный падеж утрачивает свой гласный элемент ა — a, принимая лишь наращение — დ к гласному исходу основы.
- Звательный падеж либо не принимает никакого окончания, либо принимает ვ или ო, односложные слова принимают только ო.
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | შავთვალა | შავთვალა — ებ — ი | შავთვალა — ნი |
| Эргативный | შავთვალა — მ | შავთვალა — ებ — მა | შავთვალა — თ(ა) |
| Родительный | შავთვალა — ს(ი) | შავთვალა — ებ — ის(ა) | შავთვალა — თ(ა) |
| Дательно-винительный | შავთვალა — ს(ა) | შავთვალა — ებ — ს(ა) | შავთვალა — თ(ა) |
| Творительный | შავთვალა — თი | შავთვალა — ებ — ით(ა) | — |
| Трансформативный | შავთვალა — დ(ა) | შავთვალა — ებ — ად(ა) | — |
| Звательный | შავთვალა — ო[ვ] | შავთვალა — ებ — ო | შავთვალა — ნო |
Слов, которые оканчиваются на неотпадающие i и e в грузинском языке очень мало, как правило это заимствования, имена собственные и фамилии.
პეტრე пэтрэ — Петр
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | პეტრე | პეტრე — ებ — ი | პეტრე — ნი |
| Эргативный | პეტრე — მ | პეტრე — ებ — მა | პეტრე — თ(ა) |
| Родительный | პეტრე — ს(ი) | პეტრე — ებ — ის(ა) | პეტრე — თ(ა) |
| Дательно-винительный | პეტრე — ს(ა) | პეტრე — ებ — ს(ა) | პეტრე — თ(ა) |
| Творительный | პეტრე — თი | პეტრე — ებ — ით(ა) | — |
| Трансформативный | პეტრე — დ(ა) | პეტრე — ებ — ად(ა) | — |
| Звательный | პეტრე — ო[ვ] | პეტრე — ებ — ო | პეტრე — ნო |
ჩაი чаи (а не чай) — чай
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | ჩაი | ჩაი — ებ — ი | ჩაი — ნი |
| Эргативный | ჩაი — მ | ჩაი — ებ — მა | ჩაი — თ(ა) |
| Родительный | ჩაი — ს(ი) | ჩაი — ებ — ის(ა) | ჩაი — თ(ა) |
| Дательно-винительный | ჩაი — ს(ა) | ჩაი — ებ — ს(ა) | ჩაი — თ(ა) |
| Творительный | ჩაი — თი | ჩაი — ებ — ით(ა) | — |
| Трансформативный | ჩაი — დ(ა) | ჩაი — ებ — ად(ა) | — |
| Звательный | ჩა— ო | ჩა— ებ — ო | ჩა — ნო |
У тех слов, которые оканчиваются на ო — o или უ — u, конечный гласный не отпадает.
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | წყარო | წყარო — ებ — ი | წყარო — ნი |
| Эргативный | წყარო — მ | წყარო — ებ — მა | წყარო — თ(ა) |
| Родительный | წყარო — ს(ი) | წყარო — ებ — ის(ა) | წყარო — თ(ა) |
| Дательно-винительный | წყარო — ს(ა) | წყარო — ებ — ს(ა) | წყარო — თ(ა) |
| Творительный | წყარო — თი | წყარო — ებ — ით(ა) | — |
| Трансформативный | წყარო — დ(ა) | წყარო — ებ — ად(ა) | — |
| Звательный | წყარო — ო | წყარო — ებ — ო | წყარო — ნო |
В качестве ещё одной обобщающей особенности склонения имен с гласным устойчивым исходом основы следует заметить, что односложные слова иногда могут принимать падежное окончание в его полном виде в родительном и творительном падежах.
Слабое склонение (2-я подгруппа 2-й группы)
К этой группе относятся имена существительные с гласным неустойчивым исходом основы.
Особенности склонения существительных с гласным неустойчивым исходом основы.
- В единственном числе:
- Эргативный падеж может иметь как сокращенную, так и полную версии окончаний: -მ и -მა (-m и -ma).
- Родительный падеж имеет свою обычную полную форму -ის (-is).
- Творительный падеж имеет свою обычную полную форму -ით (-it).
- Трансформативный падеж имеет сокращенную форму -დ (-d).
- Звательный падеж либо не принимает никакого окончания, либо принимает ვ или ო, односложные слова принимают только ო.
- Во множественном числе:
- Имена с исходом на -ა (-a) теряют его.
- Имена с исходом на -ე (-e) его сохраняют.
Пример (ა-склонение): კატა (kata) — кошка
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | კატა | კატ-ებ-ი | კატა-ნ-ი |
| Эргативный | კატა-მ | კატ-ებ-მა | კატა-თ(ა) |
| Родительный | კატ-ის(ა) | კატ-ებ-ის(ა) | კატა-თ(ა) |
| Дательно-винительный | კატა-ს(ა) | კატ-ებ-ს(ა) | კატა-თ(ა) |
| Творительный | კატ-ით(ა) | კატ-ებ-ით(ა) | - |
| Трансформативный | კატა-დ(ა) | კატ-ებ-ად(ა) | - |
| Звательный | კატა-ო[ვ] | კატ-ებ-ო | კატა-ნ-ო |
Пример (ე-склонение): მებაღე (mebaghe) — садовник
| Падеж | Единственное число | Множественное число | Древн. формы множ. ч. |
|---|---|---|---|
| Именительный | მებაღე | მებაღე-ებ-ი | მებაღე-ნ-ი |
| Эргативный | მებაღე-მ | მებაღე-ებ-მა | მებაღე-თ(ა) |
| Родительный | მებაღ-ის(ა) | მებაღე-ებ-ის(ა) | მებაღე-თ(ა) |
| Дательно-винительный | მებაღე-ს(ა) | მებაღე-ებ-ს(ა) | მებაღე-თ(ა) |
| Творительный | მებაღ-ით(ა) | მებაღე-ებ-ით(ა) | - |
| Трансформативный | მებაღე-დ(ა) | მებაღე-ებ-ად(ა) | - |
| Звательный | მებაღე-[ვ] | მებაღე-ებ-ო | მებაღე-ნ-ო |
Глагол
Грузинский язык — агглютинативный. Для построения глагола друг с другом соединяются определенные префиксы и суффиксы, всего в одном слове может быть до восьми морфем. Пример: слово «აგეშენებინათ» («вам следовало построить») состоит из следующих морфем: ა-გ-ე-შენ-ებ-ინ-ა-თ, каждая из которых вносит свой вклад в формирование времени и модальности глагола.
См. также
Напишите отзыв о статье "Грузинский язык"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.ethnologue.com/language/kat Georgian] (англ.). Ethnologue, 18th ed. (2015). — «Population 3,900,000 in Georgia (1993 UBS). Population total all countries: 4,237,010. Ethnic population: 3,980,000 (1993 UBS).» Проверено 2 июня 2015.
- ↑ 1 2 Kenneth Katzner, [books.google.ru/books?id=Lm8LFegafGIC&pg=PA118 The Languages of the World], ISBN 9781134532889, 2002, page 118 (англ.)"Georgian .. is spoken by about 4 million there"
- ↑ Levan Chilashvili «The Pre-Christian Georgian inscription from Nekresi». — Centre for Kartvelian Studies, Tbilisi State University. The Kartvelologist (Journal of Georgian Studies), no. 7. — Tbilisi, 2000. — ISBN 99928-816-1-5
- ↑ ზ. ჭუმბურიძე ჭუმბურიძე ზ. ნეკრესის წარწერების გამო. ალმანახი «მწიგნობარი 01», თბ., 2001 წ.(Чумбуридзе З. Вследствие некресских надписей. // Альманах «Мцигнобари 01». — Тб., 2001.)
- ↑ Rayfield D. The Literature of Georgia: A History (Caucasus World). RoutledgeCurzon, 2000. — ISBN 0-7007-1163-5. — P. 19: «The Georgian alphabet seems unlikely to have a pre-Christian origin, for the major archaeological monument of the first century 4IX the bilingual Armazi gravestone commemorating Serafua, daughter of the Georgian viceroy of Mtskheta, is inscribed in Greek and Aramaic only. It has been believed, and not only in Armenia, that all the Caucasian alphabets — Armenian, Georgian and Caucaso-AIbanian — were invented in the fourth century by the Armenian scholar Mesrop Mashtots.<…> The Georgian chronicles The Life of Kanli — assert that a Georgian script was invented two centuries before Christ, an assertion unsupported by archaeology. There is a possibility that the Georgians, like many minor nations of the area, wrote in a foreign language — Persian, Aramaic, or Greek — and translated back as they read».
- ↑ Stephen H. Rapp. Studies in medieval Georgian historiography: early texts and Eurasian contexts. Peeters Publishers, 2003. — ISBN 90-429-1318-5. — С. 19: «Moreover, all surviving MSS written in Georgian postdate K’art’li’s fourth-century conversion to Christianity. Not a shred of dated evidence has come to light confirming the invention of a Georgian alphabet by King P’arnavaz in the third century ВС as is fabulously attested in the first text of K’C'<…> Cf. Chilashvili’s „Nekresi“ for the claim that a Geo. asomt’avruli burial inscription from Nekresi commemorates a Zoroastrian who died in the first/second century AD. Archaeological evidence confirms that a Zoroastrian temple once stood at Nekresi, but the date of the supposed grave marker is hopelessly circumstantial. Chilashvili reasons, on the basis of the first-/second-century date, that P’amavaz likely created the script in order to translate the Avesta (i.e.. sacred Zoroastrian writings) into Geo., thus turning on its head the argument that the Georgian script was deliberately fashioned by Christians in order to disseminate the New Testament. Though I accept eastern Georgia’s intimate connection to Iran, I cannot support Chilashvili’s dubious hypothesis. I find more palatable the idea that K’C actually refers to the introduction of a local form of written Aramaic during the reign of P’amavaz: Ceret’eli». Aramaic, «p. 243.»
- ↑ [www.rrc.ge/law/konst_1937_02_13_ru.htm?lawid=1385&lng_3=ru Конституция Грузинской Советской Социалистической Республики]
- ↑ [www.pravenc.ru/text/468825.html Институт рукописей имени Корнелия Кекелидзе] // Православная энциклопедия. — М., 2010. — Т. 23. — С. 90-96.
- ↑ Valentina Calzolari, Michael E. Stone. [books.google.ru/books?id=ekz3AwAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Armenian Philology in the Modern Era: From Manuscript to Digital Text]. — BRILL, 2014. — P. 24.
Источники
Ссылки
- [slovarus.info/gru_1812.php Грузинско-русский словарь Нико Чубинашвили]
- [meskhi.net/lexicon/ Толковый словарь грузинского языка Нико Чубинашвили с русским переводом]
- [lexicon.ge/ Англо-русский, грузинско-английский, русско-грузинский, грузинско-русский и немецко-русский словарь]
- [itunes.apple.com/app/unikey/id435047880?mt=8 Поддержка грузинской клавиатуры на iOS / iPhone/ iPad]
- [czudovo.info/lan.php?ln=ka Русско-грузинский, немецко-грузинский и англо-грузинский словарь]
- [www.muhranoff.ru/38/ Краткий русско-грузинский словарь с элементами грамматики]
- [www.qartuliena.ru/ Грузинско-русский, русско-грузинский словарь]
| ||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Грузинский язык
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
