Грушецкая, Агафья Семёновна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Грушецкая.
Агафья Семёновна Грушецкая
Евфимия-Агафья Семёновна Грушецкая

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Федор Стратилат и великомученица Агафья. Патрональная икона царя Федора Алексеевича и царицы Агафьи.</td></tr>

Царица Российская
18 июля (28 июля) 1680 — 14 июля (24 июля) 1681
Предшественник: Наталья Кирилловна Нарышкина
Преемник: Марфа Матвеевна Апраксина
 
Рождение: 1663(1663)
Смерть: 14 (24) июля 1681(1681-07-24)
Москва
Род: Грушецкие
Отец: Семён Фёдорович Грушецкий
Мать: Мария Ивановна Заборовская
Супруг: Фёдор III Алексеевич (1661—1682)
Дети: Илья Фёдорович

Евфи́мия-Ага́фья Семёновна Груше́цкая (1663 — 14 [24] июля 1681, Москва) — русская царица польского происхождения[1]. С 18 июля (28 июля) 1680 года супруга царя Фёдора Алексеевича. Родила единственного ребёнка, умершего во младенчестве, — царевича Илью Фёдоровича.

Представительница дворянского рода Грушецких, дочь воеводы Семёна Фёдоровича Грушецкого. Умерла на третий день после родов 14 июля (24 июля) 1681 года от горячки[2]. Похоронена в Вознесенском монастыре[3]. Перезахоронена в подземной палате южной пристройки Архангельского собора в 1929 году.





Биография

Агафья была дочерью смоленского шляхтича польского происхождения Семёна Фёдоровича Грушецкого, бывшего дворянином московским[4] и чернавским воеводой[5][6].

Знакомство царя Фёдора Алексеевича с Агафьей

18-летний царь Фёдор Алексеевич впервые увидел её в толпе во время крестного хода[7][8][9]: «между многим смотрящим народом», когда шёл в ходе за святыми иконами. Это было 4 апреля 1680 года, в Вербное воскресенье[10]. Девушка очень понравилась царю[11][12], и он поручил царскому постельничему Ивану Максимовичу Языкову навести справки о ней. Оказалось, что это Агафья Семёновна Грушецкая, и живёт она с матерью в Китай-городе в доме двоюродного дяди[13], думного дворянина Семёна Ивановича Заборовского[7], который до 1677 года управлял Монастырским приказом. Фёдор велел передать Заборовскому, «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал»[14].

Смотр невест

Не желая нарушать старинные обычаи, царь приказал созвать в июле 1680 года всех красивых девиц из высшего круга для смотра невест и выбрал из них Грушецкую[7][11][15]. В расходных дворцовых записях сохранились имена тех девиц, которые были привезены для смотра; включая будущую царицу, невест было 19[16]. Среди них после смотрин возвращённые по домам — дочери Фёдора Куракина Марфа и Анна; дочь Ивана Хитрово Василиса; дочь окольничего князя Данилы Великого Галина; дочь стольника князя Никиты Ростовского; две дочери князей Семёна и Алексея Звенигородских; дочери князей Семёна Львова, Володимира Волконского. Всем девушкам было дано государево жалованье: четыре зарбава (род парчи) — цена 101 руб.; 40 арш. отласов; 70 арш. объярей (плотная шёлковая ткань); 180 арш. камок[15].

Один из ближайших родственников Фёдора Алексеевича, Иван Ильич Милославский, узнав о выборе царя, начал распространять о царской невесте порочащие её слухи с целью помешать появлению на первых ролях в царском дворце Агафьи, что препятствовало его планам по возвеличению рода Милославских, уже бывших в родстве с Романовыми, и что шло вразрез с устремлениями этой придворной группировки[17], ослабляя их влияние при дворе[1]. Милославский сказал царю, что «мать ея и она в некоторых непристойностях известны!»[18] Юный царь был огорчён, но его приближённые уговорили проверить слова дяди[10]. Иван Максимович Языков и Алексей Тимофеевич Лихачёв (воспитатель царевича Алексея Алексеевича) отправились к Семёну Заборовскому и, смущаясь, спросили его о состоянии невесты. Они стали рассуждать, как о таком деликатном деле спросить у девицы, однако Агафья Семёновна, услышав их разговор, сама вышла к гостям и сказала напрямик, «чтоб они о ея чести ни коего сомнения не имели и она их в том под потерянием живота своего утверждает!»[18] Как отметил историк Аполлон Григорьевич Кузьмин в одной из своих книг, эта попытка Ивана Милославского оклеветать царскую невесту, Агафью Семёновну Грушецкую, разбилась о настойчивость жениха, царя Фёдора Алексеевича, и завидную для того времени смелость самой невесты, оказавшейся способной постоять за себя[19]. Сам Милославский же добился лишь того, что на него обрушился гнев царя, и только заступничество Агафьи Семёновны спасло его от царской опалы. Царица Агафья ходатайствовала у его величества прощение Милославскому[20]. Царь снова дозволил Милославскому являться ко двору, но влияние его не вернулось[1]. Историки, среди которых Василий Никитич Татищев[21], Николай Иванович Костомаров[11], Евгений Владимирович Пчелов[9], Сергей Михайлович Соловьёв[1], сходятся во мнении, что распространяемые Иваном Милославским слухи были ложными, а само их распространение имело целью недопущение ко двору никого другого, способного ослабить влияние Милославских. Агафья Семёновна была полностью оправдана от клеветы, и царь женился на ней[22].

Согласно Татищеву, царь, «полюбя Грушецкую, ни на ком, кроме ея, жениться не хотел. Мама его и дятька, хотя женить его на иной, Грушецкую многими неистовствы порицали, но он, уверясь от нея самое, сочетался»[10][23]. Молодой царь во властно-политическом отношении следовал устоявшимся к тому времени традициям, и то, что его первой женой стала женщина польского происхождения, казалось событием чрезвычайным[7].

Брак царя Фёдора Алексеевича с Агафьей Грушецкой был устроен его ближайшими фаворитами — Иваном Максимовичем Языковым и Алексеем Тимофеевичем Лихачёвым. «Люди новые и незнатные, они только своей ловкости и вкрадчивости были обязаны своим приближением к Фёдору, очень привязавшемуся к ним. В борьбе за преобладание с Милославскими, за которыми стояли сёстры и тётки царя, новые фавориты нуждались в сильной поддержке, а её могла оказать им, как раньше Нарышкина Матвееву, только молодая царица. Милославские прямо приписывали брак Фёдора их интриге»[4]. После бракосочетания влияние Лихачёва и Языкова резко возросло, а Милославские отошли в тень. Постельничий Иван Максимович Языков 8 мая 1681 года был пожалован в бояре.

Свадьба

18 июля (28 июля) 1680 года состоялось венчание Фёдора Алексеевича с Агафьей Семёновной Грушецкой[18][24]. Венчание происходило в Успенском соборе при патриархе Иоакиме (патриарх Иоаким был также наставником молодого царя Фёдора Алексеевича и активно участвовал в государственных делах[25]).

Свадьбу отпраздновали без всякого чина и пышности, очень скромно[9], даже скромнее, чем это было при женитьбе царя Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне. Во время венчания из церковных служителей были только два ключаря и единственный соборный диакон. Иных церковных служителей не было. Перед государем в Соборную церковь с крестом шёл духовник, а кропил Спаской протопоп[26].

Нидерландский резидент барон Иоганн Келлер описал царскую свадьбу в своём донесении от 20 июля:

«…в прошлое воскресенье его царское величество праздновал обряд своей свадьбы; его супругой не стала ни одна из княгинь, о которых я писал в постскриптуме моего последнего письма и которые были сопровождены во Дворец для того, чтобы его царское величество мог выбрать себе невесту среди них, а ею стала особа из не очень богатой семьи и принадлежащей скорее к польской нации, чем к русской; его величество этим хотел открыто доказать <…>, что он непременно хочет выразить свою волю, а не следовать в этом отношении воле вельмож Двора: <…> ведь если он породнится со знаменитой семьей, которая посредством этого станет чересчур важной и чересчур могущественной и будет стремиться таким образом притеснять менее знатных, то это может привести к опасным ссорам»[27].

Симеон Полоцкий и его ученик, новый придворный пиит монах Сильвестр Медведев сложили оды на это «великое и радостное для всей земли Русской торжество». Страна была извещена лаконичной окружной грамотой[28].

После самой свадьбы у молодой царицы, по обычаю, был стол для боярынь[27].

После царской свадьбы двоюродный дядя Агафьи со стороны матери Семён Заборовский попал в число думных дворян, с 20 июля — боярин. Царь подарил Семёну Ивановичу Заборовскому в 1681 году село Васильевское[K 1]. Анна и Фёкла, сёстры Агафьи, были выданы за знатных женихов: первая за сибирского царевича Василия, вторая стала княгиней Урусовой; обе по милости царя и сестры-царицы получили и щедрое приданое. Двоюродные братья Грушецкие получили боярский чин «жильцов», младший чин при дворе. Фёдор Алексеевич пожаловал двоюродного брата будущей царицы Василия Фокича Грушецкого в стряпчие 2 мая 1680 года, ещё до свадьбы[29]. 17 июля, за день до свадьбы Василий Фокич Грушецкий был пожалован в стольники, а 20 июля — в спальники, пробыв в стольниках только три дня. 31 июля её двоюродных братьев Кузьму Осиповича, Кондратия и Михаила Фокичей царь сделал своими комнатными стольниками[10][30]. Отцу царицы Семёну Фёдоровичу было дано боярство. Матери её, боярыне Марии Ивановне Грушецкой (в девичестве Заборовской), пожаловано было село Васильевское[K 2] с Ордынцами, Борисовской, Быковкой и Бяконтовым[31]. Новые царские родственники и свойственники сразу заняли привилегированное положение среди московских чинов. Грушецкие и Заборовские, а также их близкая и дальняя родня большим кланом вошли в состав верхов столичного дворянства[30].

В записях московского приказного человека сохранилась запись о свадьбе Фёдора Алексеевича и Агафьи Грушецкой:

царица «взята из двора <…> Семена Ивановича Заборовского, и ему была по родству племянница. И в тот день город Кремль был заперт»[10][32].

Царица Агафья Семёновна

Сразу после свадьбы царь занялся постройкой новых деревянных хором как для себя и своей супруги, так и для своих сестёр, бóльших и меньших царевен. Его хоромы были поставлены у терема возле западной стены Воскресенской теремной церкви; сюда же перенесены были и хоромы Натальи Кирилловны[33].

Агафья Семёновна оказывала сильное влияние на мужа[34] и играла значительную роль в придворной жизни[35][36]. Под её влиянием значительно изменился и придворный быт[28]. Царь Фёдор Алексеевич первым из русских надел польское платье, чему последовали и все придворные, отменил обычай брить голову и начал носить длинные волосы[15]. Историк Иван Иванович Голиков писал:

«Царь не любил пышности ни в платье, ни в столе, ни в уборах. Сию экономию поддержал монарх повелением не носить татарского платья и приказал ходить в подобном польскому, или древнем российском, северному климату свойственном»[37][38].

В царских палатах завели многие новшества. Многие придворные — и не легкомысленная молодёжь, а важные пожилые бояре — стали подстригать свои бороды и в открытую курить табак, а некоторые из них, кроме этого, стали надевать короткополое немецкое платье. Агафья принесла много добра Русскому государству, она: «уговорила мужа уничтожить охабни, безобразные женские платья… ввести бритьё бород и стрижку волос, польские сабли и кунтуши и, что ещё важнее, допустить в Москве закладку польских и латинских школ»[4]. Воины наконец-то избавились от позорных женских охабней, которые должны были носить ратные люди, бежавшие с поля боя. По её влиянию в Москве было заложено несколько латинских и польских школ. Также по её влиянию было велено убрать из церквей особные иконы, которые ставили в своих храмах прихожане, каждый лично для себя, как своих богов-патронов (этим иконам молились и ставили свечку только они, другим же никому не позволяли)[22].

Все эти нововведения не могли не вызвать в Москве появления некоторых слухов, сплетен и интриг. Стали появляться разговоры о намерении царя принять «польскую (ляцкую) веру», вспомнили тут и Дмитрия-Самозванца и Марину Мнишек. По мнению историка Даниила Лукича Мордовцева, всеми этими интригами не могла не руководить царевна Софья Алексеевна[22].

Кроме того, она позволяла себе открыто появляться перед людьми и часто восседала и ходила рядом с царём, чего никогда не бывало прежде. Смелость молодой царицы могла быть следствием и её более свободного, чем было принято тогда в Москве, воспитания. Она обладала решительным характером, что позволило, по мнению историка Павла Владимировича Седова, перешагнуть вековые запреты московского двора. Присутствие царицы Агафьи Семёновны рядом с царём Фёдором Алексеевичем меняло устоявшийся привычный уклад придворной жизни того времени[39].

Царица Агафья совершила переворот и в женской придворной моде, она сама носила шапку по польской моде, оставлявшую волосы открытыми[40]. После смерти царя Фёдора Алексеевича даже царевна Екатерина Алексеевна носила «шапку и платье в польском вкусе… забросила московские кафтаны, перестала заплетать волосы в одну косу»[41]. Также и царевна Мария Алексеевна одевалась «по-польски»[41].

Историк Павел Владимирович Седов полагает, что ещё до свадьбы манера одеваться Агафьи Семёновны выходила за рамки московских обычаев, что также могло поспособствовать обращению на неё внимания царя в толпе народа[10]. Он же характеризует царицу Агафью Семёновну как благочестивую московскую царицу, полную добродетелей, милостивую и ходатайствующую перед царём даже за своих недоброжелателей[39].

О добродетельном характере Агафьи Семёновны, помимо прощения Ивана Милославского, говорит ещё один факт — в те времена Богдан Фёдорович Полибин, сидевший в Холопьем приказе (позже — приказной судья), человек правдивый и почитаемый людьми, но которого также не любил Милославский, имея крайнюю нужду, занял 300 рублей, заложив деревню, но не смог вовремя вернуть весь долг. Подьячий его приказа советовал ему взять из приказа денег, сколько недостаёт, а по времени выплатить. Об этом донесли Милославскому, который государю донёс, что судья Полибин украл из казны денег 300 рублей. Государь, поверив этому, велел того наказать и сослать. Царица, услыхав это, спросила у Милославского, для чего и как он то учинил, на что тот отвечал, что не спрашивал, как было всё дело. На это ему государыня с гневом выговаривала, что он осуждает человека без суда и, не ведая подлинно дела, государю доносит. Государыня велела расследовать всё дело, подробнее узнала о Полибине и, узнав всё обстоятельно, послала с Иваном Потёмкиным 300 рублей. Кроме того, что царица избавила Полибина от беды, она его ещё и щедро наградила[42][43].

Что ещё примечательно — при Агафье Семёновне царевны получили некоторую финансовую самостоятельность. Раньше в комнаты царевен приносили товары, купленные ими или взятые в кредит приказом мастерской палаты. Теперь же царевны могли сами распоряжаться купить для себя ту или иную вещь, повелевая оплатить покупку в приказе[44].

Государь Фёдор Алексеевич вместе с царицей Агафьей Семёновной поставили в иконостас собора Сретенского монастыря в 1680 году образы святых покровителей царской семьи. На одинаковом удалении от царских врат были расположены иконы святого Фёдора Стратилата и святой мученицы Агафии[45]. Аналогичная икона была передана в Александровский Успенский монастырь[46]. Кроме того, в Муромском историко-художественном музее хранится икона из собора суздальского Ризположенского монастыря (иконописец Кузьма Яковлев Бабухин, 1681, ВСМЗ), на которой изображены тринадцать святых — покровители царя Фёдора Алексеевича и его супруги Агафьи Семёновны Грушецкой (а также мачехи царя — второй жены Алексея Михайловича, Натальи Кирилловны Нарышкиной, а также всех братьев и сестёр Фёдора Алексеевича)[47].

При царице имелись и дворовые боярыни: Грушецкая Марья Матвеевна, Хитрая Анна Петровна (она же дворовая боярыня и у матери Агафьи Семёновны — Грушецкой Марьи Матвеевны), Горчакова Агафья Романовна, Плещеева Федора Ивановна, Вельяминова Арина Фёдоровна (она же светличная царицы), Свиньина Авдотья Ивановна, Полтева Анна Ивановна, Неелова Федосья Ивановна (из казначей царевича Фёдора, позже пострижена в 1688 году)[48].

Влияние на моду

С приходом во дворец Агафьи Семёновны при дворе произошли серьёзные изменения в дворцовом гардеробе. Молодая царица, по свидетельству современников, уговорила царя отменить охабни, «стричь волосы и брить бороды, носить сабли сбоку и одеваться в польские кунтуши»[49][50].

Царица Агафья совершила переворот и в женской придворной моде. Она сама носила шапку по польской моде, оставлявшую волосы открытыми, что выходило за рамки московских обычаев того времени[40]. В кроильных и расходных книгах (которые сегодня хранятся в фонде Оружейной палаты) Царицыной Мастерской палаты 1680—1682 годов имеется ряд известий об изготовлении для царицы и царевен шапок «на польское дело». Вслед одеваться по польской моде за молодой царицей стали и младшие царевны: «Екатерина — носит шапку и платье в польском вкусе, забросила московские кафтаны, перестала заплетать волосы в одну косу. Мария, красивее Екатерины, и эта одевалась по-польски»[50].

Первое упоминание о «польских шапочках» царицы Агафьи относится к 19 сентября 1680 года. Во дворце в этот день отмечались именины царевны Софьи Алексеевны, и для Агафьи Семёновны была пошита «шапка бархат на полское дело, на окол пара соболей <…>, в кроенье вышло бархоту два вершка, на испод четверть полы хребтов бельих. Взять делать Новомещанской слободы поляк Семен Васильев сын Карешенков. Ему ж дано делать и другая шапка бархот ал же, на окол соболь <…>, круживо серебреного аршин»[50]. А на следующий день, 20 сентября, для самых больших модниц в царском тереме, молодых царевен Екатерины и Марии, также изготовили «польские шапочки», что, по мнению историка Павла Владимировича Седова, следовало из того, что новый головной убор царицы имел успех на дворцовом празднестве[50].

Состоятельные полячки тех времён носили бархатные шапочки с меховыми отворотами из куницы, бобра и соболя. Под саму шапочку они надевали рантух (традиционный польский женский головной убор, который представляет собой большое покрывало из лёгкой тонкой ткани, покрывающее голову и плечи). Края польского рантуха отделывали вышивкой или золотым шитьём. Рантух надёжно закрывал волосы, а у девушек они могли быть слегка прикрыты. Польские придворные дамы второй половины XVII века уже оставляли волосы открытыми[51]. Однако сведения о материалах для рантуха отсутствуют, из чего, по мнению историка Павла Владимировича Седова, следует полагать, что Агафья Семёновна не закрывала волосы полностью, а убирала их кружевом, по причине чего в московских документах такие шапки именовались ещё иногда «девическими»[50].

21 сентября 1680 года царская семья выехала на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, и к этому дню для царицы были скроены «две шапки полских девических, в кроенье вышло объяри[K 3] серебреные» 6 вершков, «на окол пара соболей». Следом за молодой царицей головные уборы по польской моде стали носить и придворные боярыни[50].

11 октября 1680 года по заказу царицы была изготовлена «шапка объярь по жёлтой земле, по ней струя и травы золоты, да травки ж серебрены, в кроение вышло объяри поларшина, на окол полтора соболя», «на подкладку отласу червчатого поларшина. Кроил поляк Семен Кашпенков». Пошитую шапку царица подарила своей тёте Авдотье Никитичне Заборовской. 12 октября шапошному мастеру Новомещанской слободы Семёну Капашенинову за изготовление четырёх «польских шапок», в том числе за две объяри и «за две ж алтабас по золотой земле с соболми», было уплачено 25 копеек. Несколько из пошитых новомодных шапок царица Агафья раздарила в тот же день. Одну из них она подарила жене своего дворецкого — думного дворянина Никиты Ивановича Акинфова. Своей сестре Фёкле Семёновне, вышедшей замуж за боярина Фёдора Семёновича Урусова, она подарила треух, скроенный из кусков алтабаса, оставшихся от «польских шапок»[50].

22 октября 1680 года, на праздник Казанской иконы Божией Матери, для царицы были скроены ещё 4 новомодных головных убора: «Шапка на полское дело бархот ал двоеморх, по нем репейки золоты, в кроенье вышло бархату» 10 вершков, «выбрано местами, да окол полтора соболя, <…> да на испод пара ж соболей»; «три шапки на полское дело, атлабас по серебреной земле, по нем травки и листки золоты, в кроенье вышло аршин, <…> да на околы две пары соболей <…>, да на испод три пары соболей»[50].

В последующих 4-х холодных месяцах упоминания о «польских шапках» не прослеживаются, вероятно, по той причине, что их не носили зимой. Только 22 февраля 1681 года для царицы Агафьи была скроена «шапка бархат червчат на полское дело без прорех, в кроение вышло бархату шесть вершков, на окол пара соболей <…>, на тулею треть полы хребтов бельих, кроил поляк шапошник Семен Кашпетной». Над строкой к этой записи дописано: «образцовая». Дата 22 февраля в том году приходилась на вторую неделю Великого поста, и шапка, вероятнее всего, была изготовлена только для показа, так как использование её в это время было неуместно. Более кроильные и расходные книги того времени не содержат данных об изготовлении «польских шапок» для молодой царицы Агафьи Семёновны[50]. А в ожидании родов она носила уже имеющиеся в своём гардеробе головные уборы[50]. 8 мая 1681 года царица Агафья выезжает в Преображенское и берёт с собой (наряду с традиционными московскими треухами) три «шапки полские: отлас виницейской золотной, зарфаб золтной, бархат ал с хвосты»[52].

Введённая мода на «польские шапочки» прижилась во дворце. 28 апреля 1681 года была скроена «польская шапка» из гладкого бархата (на которую пошло поларшина бархата) для царевны Марии Алексеевны. 23 декабря того же года (уже после кончины царицы Агафьи) Семёну Шапошникову было уплачено по 20 копеек за две бархатных польских шапки для царевен Марфы Алексеевны и Феодосии Алексеевны[52].

После кончины царицы Агафьи Семёновны молодой царь Фёдор Алексеевич 15 февраля 1682 года женился на шестнадцатилетней Марфе Матвеевне Апраксиной, которая также увлеклась новой модой. 3 марта 1682 года к государыне царице в хоромы на польскую шапку отпустили 5 вершков зелёного бархата. 20 марта того же года было оплачено изготовление шёлковых цветов, которые супруга полковника К. И. Арпова делала специально «в коруну» Марфе Матвеевне. 15 апреля новомещанской слободы поляку шапошнику Семёну Капошенинову заплатили за «польские шапки» для царицы 1 рубль (судя по цене, было изготовлено четыре или пять таких шапок). После смерти Фёдора Алексеевича младшие царевны Екатерина Алексеевна и Феодосия Алексеевна продолжили носить «польские шапочки»[52].

Среди головных уборов царицы были также две кики (одна 1-го наряда, другая 2 наряда), а также 3 шапки-столбунца (высокая прямая шапка в виде столба), среди которых:

«столбунец объярь серебряна по ней травы золоты с шолки, подкладка отлас жаркой цвет; опушка пластины собольи. Столбунец — зарбаф серебрян, по нем травки золоты с шолки; подкладка отлас бел; без опушки»[53].

В 1682 году две шубки покойной царицы были переделаны для новобрачной царицы Марфы Апраксиной:

«переделаны платном с широкими рукавы, две шубки покойной царицы Агафьи Грушецких, первая 28 марта — отлас виницейской по серебреной земле травки и репьи золоты оксамичены изредка, в обводах шелк бел; подкладка тафта червчата (кроено во 189 г. ноября в 14 д.); вторая 30 марта — бархат виницейской золотной по нем морх червчат да орлы двоеглавые оксамичены золотом и серебром; подкладка тафта ала»[53].

Сын Илья Фёдорович

Основная статья: Илья Фёдорович

В ожидании рождения царского наследника в палаты Агафьи Семёновны в Коломенском были отпущены ткани на обивку Х-кресел, большие судна, изготовленные ещё при царице Наталье Кириловне, которые подаются в хоромы по приказу. 10 июля по обычаю было изготовлено место для роженицы: к одеялу для большой родильной постели подложен испод, и обиты кресла и трёхступенчатая скамейка царицы[54].

В ночь с воскресенья на понедельник 11 (21) июля 1681 года царица родила сына, названного Ильёй, — первого из московских государей. 11 июля стране было торжественно объявлено о рождении у царской четы первенца — царевича Ильи Фёдоровича. Патриарху весть о рождении наследника доставил Алексей Тимофеевич Лихачёв. 17 июля Илью крестили в теремной дворцовой церкви, восприемницей была царевна Татьяна Михайловна, крёстным отцом царевича был приглашён игумен Флорищевой пустыни Иларион, введённый во дворец Иваном Максимовичем Языковым. Об этом же говорится в кроильной книге царицы. Крестил царевича патриарх Иоаким[54]. Имя Илья царевич получил в честь своего прадеда Ильи Даниловича Милославского[55]. Фёдор Алексеевич поручил наследника заботам боярыни Анны Петровны Хитрово, с детских лет заботившейся о самом царе[14].

Кончина царицы Агафьи

Агафья Семёновна умерла через три дня после рождения сына, 14 (24) июля «часу дня в первой четверти, на память апостола Акилы»[56]. Её кончина была тяжёлым ударом для Фёдора Алексеевича[15]: он проводил гроб до Красного крыльца и до «саней», но был не в состоянии присутствовать на самом погребении в Вознесенском монастыре, и в течение всего сорокоуста не было выхода к панихидам; только в сороковой день, 22 августа (1 сентября), царь слушал панихиду в Вознесенском монастыре[37][54].

Младенец пережил свою мать лишь на неделю. Новорождённый царевич Илья скончался 21 (31) июля. Царь проводил его также только до Красного крыльца и до саней и не пошёл в Архангельский собор на погребение. Историк Василий Никитич Татищев писал, что после смерти Агафьи Семёновны царь Фёдор Алексеевич:

«Как сей государь супружеством своим с царицею Агафиею Семионовною в полном веселии крайнею любовью одарены были и образом супружеской любви истинную добродетель на себе изъявляли, которое ко увеселению как их величеств, так и всех подданных знаком чреватства великую надежду к желаемому наследию подало. Но соизволением высшего, родя его величество царевича, вскоре к великой всех печали преставилась, и по ней вскоре оный новорожденный царевич воспоследовал. Которым его величество настолько опечалился, что несколько дней ни с кем говорить и брашна употреблять не хотел. И хотя ближние его всеми мерами о увеселении его прилежали, но ничего учинить не могли, и его величество от такой печали вскоре заболел»[57].

Полгода спустя после этих потерь царь выбрал себе в невесты Марфу Матвеевну Апраксину (род. в 1664 году), но через два месяца после свадьбы государь скоропостижно скончался в Москве на 21-м году жизни, так и не оставив наследника.

В 1929 году Вознесенский монастырь, который в средние века служил местом погребения представительниц московского великокняжеского рода и в котором была погребена Агафья Семёновна, был разрушен большевиками, а белокаменные саркофаги с останками цариц вывезены в подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где они пребывают и ныне. На её надгробии написано:

«Царица Агафья, урожденная Грушецкая. Житие её было 18 лет

Лета 7189 июля в 14 день часу дня в первой четверти на память святаго апостола Акилы преставися раба божия благовернаго великого государя царя и великаго князя Феодора Алексеевича всея великия и малыя и белыя России самодержца супруга благоверная государыня царица и великая княгиня Агафья Семеновна и погребена на сем месте июля в 15 дня»[58].

Надпись на крышке саркофага:

«Лета 7189 июля в 14 день в четверток в 14 часу дня в первой четверти на память святаго апостола Акильи преставись раба божия благовернаго государя царя и великаго князя Феодора Алексеевича всея великия и малыя и белыя России самодержца супруга благоверная государыня царица и великая княгиня Агафья Симеоновна погребена на сем месте июля в 15 день»[58].

Захоронение царицы Агафьи Семёновны Грушецкой оказалось необычным для исследователей поздних саркофагов некрополя бывшего Вознесенского собора Кремля, который служил родовой усыпальницей великих князей и первых царей России (сначала из рода Рюриковичей, а потом Романовых). На скелете, на груди под одеждой лежал золотой наперсный крестик, украшенный цветной эмалью и надписями, — в более ранних погребениях этой усыпальницы такие кресты не встречались. Тело царицы при захоронении было завёрнуто в шёлковый саван. Прекрасно сохранился её головной убор — волосник на подкладке. Однако от савана и платья Агафьи Грушецкой сохранились лишь незначительные фрагменты, что, впрочем, не помешало исследователям восстановить рисунок савана[59].

Источники

Трудов, написанных по биографии Агафьи Семёновны Грушецкой, совсем немного. В основном упоминания о ней встречаются в трудах о её муже — царе Фёдоре Алексеевиче. Первым известным историком, давшим описание биографии Агафьи Грушецкой, является Василий Никитич Татищев (1686—1750), живший наиболее близко к годам жизни царицы. Его отец, Никита Алексеевич, с 1678 года числился в государевой службе московским «жильцом», что было в годы царствования Агафьи Семёновны[60]. Информацию о придворных деятелях конца XVII века и об Агафье Грушецкой в частности, Татищеву предоставил известный дипломат, свояк Петра I Борис Иванович Куракин[60], который, помимо всего прочего, был женат на племяннице царицы Агафьи Грушецкой — княгине Марии Фёдоровне Урусовой (дочь кн. Фёдора Семёновича Урусова и княгини Феклы Семёновны Грушецкой (родная сестра царицы Агафьи Грушецкой))[61]. Татищев описывает время от знакомства царя с Агафьей до самых последних её дней. Записи о ней в труде Татищева «История Российская» есть в томах I и VII.

Современные историки, такие как Павел Владимирович Седов, нередко в своих исследованиях по биографии Агафьи Грушецкой опираются также на архивные материалы РГАДА, в частности Фонд 396[K 4], Опись 2, Дело № 872 и № 873[62]:

Название фонда Историческая справка Описание Где хранится
Рукописное собрание Оружейной палаты[63] Основу фонда составляют остатки книжного и рукописного собраний, которые служили для справочных целей мастерам Оружейной палаты. В собрания со временем было добавлено небольшое количество книг из личной («верховой») библиотеки царской семьи XVII в. Фонд хранился вместе с другими материалами Оружейной палаты. В 1920—1921 годах поступил в архив в составе ликвидированного Московского отделения Общего архива Министерства Императорского двора. В 1950-е годы старопечатные книги, которые имелись в собрании, были переданы в Архивохранилище старопечатных и редких книг архива. Содержание рукописи имеет духовный и светский характер. Включает в себя «Златоустник» царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой XVI—XVII вв., Синодик дворцовой церкви св. Евдокии 1632—33, Житие архимандрита Евфимия и архиепископа Иоанна Суздальских (сп. XVII в.), Богослужебные рукописи на крюковых и линейных нотах XV—XVII веков; Ирмологион конца XV века, службы святым и в честь разных событий, стихиры, в том числе рукописи придворного уставщика. РГАДА, Фонд 396

Образ в художественной литературе

В романе Александра Ивановича Красницкого «Царица-полячка» (издан в 1902 году) раскрыты образ и характер Агафьи, описаны её воспитание, знакомство с юным царём Фёдором Алексеевичем, их венчание и время её царствования.

По словам Красницкого, Агафья была одной из самых красивых девушек своего времени, умела читать и писать, бегло говорила по-польски, разбиралась в латинских книгах, имела довольно ясное понятие о жизни на Западе и даже понимала, если при ней говорили по-французски; играла на клавесине. Её нянькой была полька. Красницкий писал, что в своё время о голубоглазой красавице Агафье говорили так: «Лицом — ангел небесный, и разумом светла»[64].

В исторической повести из жизни Петра I «Отрок-властелин» Льва Жданова (глава «Венчанный страдалец») описываются выбор Фёдором Алексеевичем Агафьи Грушецкой во время «смотра невест», их венчание, возвышение Грушецких (родни Агафьи), рождение наследника. В этой повести заслуживает внимания мнение автора, что болезнь Агафьи могла быть причиной недовольства этим браком бояр:

«И сами врачи не могли и не смели добраться до причин этой телесной немощи. Конечно, она могла быть временной, могла зависеть от особого состояния молодой царевны… Но кто поручится, что тут не замешаны те же тёмные силы, которые сводили с трона немало и невест и жён царских»[65].

Елена Арсеньева в повести о жизни Софьи Алексеевны (царевна, регент при Петре I) «Сестра брату своему» описывает знакомство царя Фёдора Алексеевича с Агафьей Семёновной, клевету Ивана Милославского, которому такой брак был невыгоден, свадьбу, рождение царевича, попытки Агафьи ввести при дворе польскую моду, что особо нравилось Софье Алексеевне в Агафье[66].

Напишите отзыв о статье "Грушецкая, Агафья Семёновна"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Соловьёв С. М. Глава II. Царствование Феодора Алексеевича / Брак Феодора на Агафии Семёновне Грушецкой // [www.spsl.nsc.ru/history/solov/main/solv13p2.htm История России с древнейших времён]. — М., 2007. — Т. XIII.
  2. ↑ [www.imperialhouse.ru/rus/history/persons/tsarina/2168.html Агафия Симеоновна, Царица, урожденная Грушецкая]. Августейшие Супруги Царей, Императоров и Глав. Российский Императорский Дом. Проверено 9 сентября 2010. [www.webcitation.org/667HBJd7G Архивировано из первоисточника 12 марта 2012].
  3. ↑ Великий князь Николай Михайлович. Московский некрополь. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1907. — Т. I. — С. 7.
  4. ↑ 1 2 3 [www.hrono.ru/biograf/bio_a/agafia_sem.html Агафья Семёновна] // Славянская энциклопедия. XVII век. — Т. 1. — С. 19—20.
  5. ↑ Рындин И. Ж. [www.history-ryazan.ru/node/10369 Грушецкие]. История Рязанского края (03-06-2010). Проверено 13 октября 2010. [www.webcitation.org/616J9YTnM Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  6. ↑ Грушецкий, Семен Федорович // [www.rulex.ru/rpg/persons/169/169374.htm Русский биографический словарь: В 25 т.] / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского исторического общества А. А. Половцова; под ред. Е. С. Шумигорского и М. Г. Курдюмова. — СПб.: тип. Гл. упр. уделов, 1897. — Т. 7. — С. 560.
  7. ↑ 1 2 3 4 Йена Д. Затишье перед бурей: царицы Агафья и Марфа // [www.vasha-kniga.com/productdetail.asp?productid=325304 Русские царицы (1547—1918)] = Die Zarinnen Russlands (1547—1918) / Пер. с нем. Т. В. Григорьева. — М.: АСТ: Астрель, 2008. — С. 79. — 384 с. — ISBN 978-5-17-049958-80.
  8. ↑ Ярхо В. [his.1september.ru/article.php?ID=200901303 Друг царя, государственный преступник…] // Отечественная история.
  9. ↑ 1 2 3 Пчелов Е. В. [encyklopedia.narod.ru/bios/gov/konigen/russia/romanovs/fedor3/fedor.html Фёдор III Алексеевич] // Романовы. История династии. — ОЛМА-ПРЕСС, 2003.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 Седов П. В. Выбор царской невесты // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 350—354. — 604 с. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  11. ↑ 1 2 3 Костомаров Н. И. [stepanov01.narod.ru/library/kostomarov/biographies/fedor.htm Глава 12. Царь Федор Алексеевич] // Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей: в 4-х томах. — М.: Терра, 1997. — Т. III. — С. 176—177.
  12. ↑ Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1968. — Т. VII. — С. 174.
  13. ↑ Седов П. В. 4.1. Выбор царской невесты // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е. В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 353. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  14. ↑ 1 2 Богданов А. П. [www.sedmitza.ru/text/443619.html Царь Фёдор Алексеевич]. — М.: Изд-во Ун-та Росс. акад. образования, 1998. — ISBN 5-204-00129-8.
  15. ↑ 1 2 3 4 Корсакова В. И. [www.knownpeople.ru/biography/?id_rubric=36&id=11976 Феодор Алексеевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под ред. А. А. Половцова. — СПб.: Санкт-Петербургское Императорское Русское историческое общество, 1913. — Т. 25. Яблоновский - Фомин. — С. 249—264. — 493 с.
  16. ↑ Седов П. В. 4.8. Царица Марфа Матвеевна // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 386. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  17. ↑ [www.pobeda.ru/content/view/2274 Федор Алексеевич Романов]. Синодальный Отдел Московского Патриархата по взаимодействию с Вооружёнными Силами и правоохранительными учреждениями. Проверено 25 июля 2011. [www.webcitation.org/667HFAPbW Архивировано из первоисточника 12 марта 2012].
  18. ↑ 1 2 3 Богданов А. П. [www.sedmitza.ru/text/443619.html Царь Федор Алексеевич]. Православная Энциклопедия (1998). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/667HIRh2J Архивировано из первоисточника 12 марта 2012].
  19. ↑ Кузьмин А. Г. На переломе эпох // [www.modernlib.ru/books/kuzmin_appolon/tatischev/read_1/ Татищев]. — М.: Молодая гвардия, 1987. — 95 с.
  20. ↑ Седов П. В. Царица агафья Симеоновна // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 359. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  21. ↑ Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1968. — Т. VII. — С. 175.
  22. ↑ 1 2 3 Мордовцев Д. Л. VII. Царица Наталья Кириловна (Нарышкина). Агафья Семеновна Грушецкая. Марфа Матвеевна Апраксина. Царевна Софья Алексеевна. Царевна Екатерина Алексеевна. // [www.torrentshunt.ru/torrent277985_mordovcev_d.l._russkie_istoricheskie_zhenshini_zhenshini_dopetrovskoj_rusi_iz_sobraniya_sochinenij_1902_pdf Русские исторические женщины (Женщины до-петровской Руси)]. — СПб.: Издательство Н. Ф. Мертца, 1902. — Т. 35. — С. 183. — 214 с.
  23. ↑ Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1962. — Т. I. — С. 391.
  24. ↑ Чулков Н. А. [is-tok.ru/publ/fedor_alekseevich_romanov_1661_1682/15-1-0-426 Федор Алексеевич Романов (1661—1682)]. История края в лицах. Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/667HJWFIp Архивировано из первоисточника 12 марта 2012].
  25. ↑ Оленев М. Б. [www.history-ryazan.ru/node/2866?page=0%2C1 Иоаким (Иван Савелов) (1674—1690 гг.)]. Патриархи Московские и Всея Руси (2005). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/667Lx82SX Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  26. ↑ Седов П. В. 4.2. Царская свадьба // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 352. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  27. ↑ 1 2 Седов П. В. 4.2. Царская свадьба // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 355. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  28. ↑ 1 2 Сутулин А. А. [as-school4.edu.tomsk.ru/site/history/fedor_alexeevich.html Феодор III Алексеевич]. Лик истории. Проверено 7 марта 2011. [www.webcitation.org/667LzPtKI Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  29. ↑ Седов П. В. 4.1. Выбор царской невесты // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 352. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  30. ↑ 1 2 Седов П. В. 4.6. Царская свадьба // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Анисимова Е. В.. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 356. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  31. ↑ [strelkovskoe.ru/index.php/Strelkovskoe-poselenie-segodnya.html Из истории поселения]. Стрелковское поселение сегодня. Администрация сельского поселения Стрелковское. Проверено 13 октября 2010. [www.webcitation.org/667M04Wry Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  32. ↑ Тихомиров М. Н. Записки приказных людей конца VII века. — М.: ТОДРЛ, 1956. — Т. XII. — С. 446.
  33. ↑ [rulex.ru/xPol/ Наталья Кириловна (супруга Алексея Михайловича)] // Русский биографический словарь: В 25 т. / Половцов А. А. — М., 1896—1918. — Т. 13. Наседка — Нащокины. — C. 121
  34. ↑ Горолевич И. Е. [www.vest-news.ru/article.php?id=22243 История в зеркале любви] // Калужские Губернские Ведомости : газета. — Калуга: газ. «Весть», 2012-03-07. — Вып. 7837. — № 3.
  35. ↑ Дейниченко П. Г. [www.kuz-biz.ru/002/032.html Царь Федор Алексеевич] // Начало правления Романовых. От Петра I до Елизаветы. — М.: Олма Медиа Групп, 2007. — 6000 экз. — ISBN 978-5-373-01609-4.
  36. ↑ Рыжов К. В. [russia.rin.ru/guides/4862.html Федор III Алексеевич Романов]. Правители. Проект «Россия великая». Проверено 7 июля 2011. [www.webcitation.org/667M5I1dw Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  37. ↑ 1 2 [www.rulex.ru/xPol/index.htm Федор Алексеевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. /А. А. Половцов. — М., 1896—1918. — Т. «Яблоновский — Фомин». — C. 249
  38. ↑ Феодор Алексеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  39. ↑ 1 2 Седов П. В. 4.3. Царица Агафья Симеоновна // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 358—360. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  40. ↑ 1 2 Седов П. В. 4.1. Выбор царской невесты // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 351. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  41. ↑ 1 2 Шамин С. М. [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s1_19_3.pdf Мода в России последней четверти XVII столетия] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2005. — № 1. — С. 23—38.
  42. ↑ Седов П. В. Царица Агафья Симеоновна // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 359. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  43. ↑ Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1968. — Т. VII. — С. 310.
  44. ↑ Седов П. В. 4.8. Дворцовый терем в придворной культуре // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 382. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  45. ↑ Романов Г. [www.pravoslavie.ru/sm/31835.htm Святыни Сретенского монастыря.]. Сретенский монастырь. Православие.Ru (8 сентября 2009). Проверено 17 июля 2011. [www.webcitation.org/667M7hsIy Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  46. ↑ [chron.eduhmao.ru/img_6_8_0_4.html Св. Федор Стратилат и вмч. Агафья]. Государственный исторический музей (2007). Проверено 8 мая 2012. [www.webcitation.org/68DJI1Lvb Архивировано из первоисточника 6 июня 2012].
  47. ↑ Бусева-Давыдова И. Л. [www.museum-murom.ru/page.html?pid=221 Семейные иконы в русской культуре]. Уваровские чтения VII - часть вторая. Муромский историко-художественный музей. Проверено 8 июля 2011.
  48. ↑ Забелин И. Е. Глава VI. Царицын дворовый чин / Чин боярынь за 1680--1682 г. // Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. — М.: Типография Грачева и Комп, 1869.
  49. ↑ Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна (Публикация текста по рукописи Публичной библиотеки, польск. Q. IV. № 8, 1683 г.). — Спб.: Старина и Новизна, 1901. — Т. кн. IV. — С. 397, 407.
  50. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Седов П. В. Царский двор в 1670—1682. 2.4. Влияние польской моды на женский дворцовый гардероб // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 516—517. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  51. ↑ Мерцалова М. Н. Изображения женских польских головных уборов XVII в. // Костюм разных времен и народов. — М.: Академия моды, 1996. — Т. II. — С. 404.
  52. ↑ 1 2 3 Седов П. В. Царский двор в 1670—1682. 2.4. Влияние польской моды на женский дворцовый гардероб // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Анисимова Е. В.. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 518. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  53. ↑ 1 2 Забелин И. Е. Глава VII. Царицыны наряды, уборы и одежда // [ixbook.net/book_domashnij_byt_russkih_caric_v_xvi_i_xvii_stoletiya_id35332.html Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях]. — М.: Типография Грачева и Комп, 1869. — 210 с.
  54. ↑ 1 2 3 Седов П. В. 4.4. Падение И.М. Милославского // Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е.В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — С. 368. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  55. ↑ Пчелов Е. В. [books.google.ru/books?id=cZVAe42rYagC&pg=PA421&lpg=PA421&dq=1681+год+илья+фёдорович&source=bl&ots=CQyiFBzkOx&sig=iI-ln9doTpfYQl7Th5g_eIZtJ2M&hl=ru&ei=PfoiTuWvNNDQsgb6j6H7AQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10&ved=0CFQQ6AEwCTgK#v=onepage&q&f=false IV. Поколение Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны] // Монархи России. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — С. 421. — 668 с. — ISBN 5-224-04343-3.
  56. ↑ Особы великокняжеской и царской фамилии, почивающия в Вознесенском монастыре. — М., 1902. — С. 19.
  57. ↑ Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1968. — Т. VII. — С. 53.
  58. ↑ 1 2 Панова Т. Д. Погребения на территории Кремля/195 // [russist.ru/nekropol/kreml1.htm Некрополи Московского Кремля]. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: ГИКМЗ «Московский Кремль», 2003. — 71 с.
  59. ↑ Панова Т., Синицина Н. [www.nkj.ru/archive/articles/8671/ Вознесенский некрополь Кремля] // Наука и жизнь : журнал. — М., 2007. — № 1.
  60. ↑ 1 2 Кузьмин А. Г. [www.modernlib.ru/books/kuzmin_appolon/tatischev/read_1/ На переломе эпох] // Татищев. — Изд. 2-е, доп. — М.: Молодая гвардия, 1987. — С. 1. — 95 с. — (Жизнь замечательных людей. Серия биографий. Вып. 4 (620)). — 150 000 экз. (в пер.) (1-е издание — 1981).
  61. ↑ Чечулин Н. Д. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/66517/Куракин Куракин Борис Иванович (князь)] // Русский биографический словарь / под ред. А. А. Половцова. — СПб.: Санкт-Петербургское Императорское Русское историческое общество, 1903. — Т. 9: «Кнаппе — Кюхельбекер». — С. 572 — 578. — 708 с.
  62. ↑ Седов П. В. Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е. В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  63. ↑ [guides.rusarchives.ru/browse/gbfond.html?bid=151&fund_id=337132&sort=number&direction=asc Рукописное собрание Оружейной палаты] // Российский государственный архив древних актов. Путеводитель. В 4 т. / под. ред. Эскина Ю. М.. — М.: Археографический центр, 1999. — Т. IV. — 781 с. — ISBN 5-88253-034-2.
  64. ↑ Красницкий А. И. [az.lib.ru/k/krasnickij_a_i/text_0050.shtml Царица-полячка]. — СПб.: Петрокон, 1994. — (Трон и любовь / Российский авантюрный роман). — ISBN 5-300-01464-8.
  65. ↑ Жданов Л. . Венчанный страдалец (30 января 1676 — 27 апреля 1682) // [az.lib.ru/z/zhdanow_l_g/text_0110.shtml Собрание сочинений: В 6 т. Отрок-властелин. Историческая повесть из жизни Петра Великого]. — М.: Терра, 1994. — Т. 2. Стрельцы у трона. Венчанные затворницы. — (Библиотека исторической прозы). — ISBN 5-85255-662-9.
  66. ↑ Арсеньева Е. Сестра брату своему (Софья Алексеевна, Россия) // Преступления страсти. Жажда власти. — М.: Эксмо, 2010. — С. 3—4. — (Преступления страсти). — ISBN 978-5-699-28825-0.

Комментарии

  1. ↑ Ныне в Рузском районе Московской области.
  2. ↑ Ныне в составе Стрелковского сельского поселения в Подольском районе Московской области.
  3. ↑ Шёлк с золотом и серебром
  4. ↑ Архив Оружейной палаты

Литература

Книги

  • Агафия Семеновна // Русский биографический словарь: В 25 т. / под ред. А. А. Половцова. — М., 1896—1918. — Т. 1. Аарон — Александр II. — C. 54.
  • Агафья Семёновна // [books.google.ru/books?id=sBedA2OHAzYC&pg=PA19&dq=Грушецкая+Агафья+Славянская+энциклопедия&hl=ru&ei=_yblTb3sNIPMswbrnZX5BQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CC8Q6AEwAQ#v=onepage&q&f=false%7Сответственный = под ред. В. В. Богуславского Славянская энциклопедия: Киевская Русь — Московия]. — М.: Олма-пресс, 2001. — Т. 1. — С. 19—20. — ISBN 5-224-02249-5.
  • Богданов А. Фёдор Алексеевич: Жизнь и смерть реформатора // [www.modernlib.ru/books/saharov_andrey/istoricheskie_portreti_16131762_mihail_fedorovich_petr_iii/read/ Романовы. Исторические портреты. 1613—1762. Михаил Фёдорович — Пётр III] / под ред. А. Сахарова. — М.: Армада, 1997. — 448 с. — ISBN 5763202821.
  • Йена Д. Затишье перед бурей: царицы Агафья и Марфа // [www.vasha-kniga.com/productdetail.asp?productid=325304 Русские царицы (1547—1918)] = Die Zarinnen Russlands (1547—1918) / Пер. с нем. Т. В. Григорьева. — М.: АСТ: Астрель, 2008. — С. 79. — 384 с. — ISBN 978-5-17-049958-80.
  • Либрович С. Ф. Царица Агафия Семеновна: записки вельможной панны: с портретами, видами, снимками с исторических картин и пр. / С. Ф. Либрович. — СПб.; М.: Т-во М. О. Вольф, 1913. — 224 с.: ил.
  • Мордовцев Д. Л. VII. Царица Наталья Кириловна (Нарышкина). Агафья Семеновна Грушецкая. Марфа Матвеевна Апраксина. Царевна Софья Алексеевна. Царевна Екатерина Алексеевна // [www.torrentshunt.ru/torrent277985_mordovcev_d.l._russkie_istoricheskie_zhenshini_zhenshini_dopetrovskoj_rusi_iz_sobraniya_sochinenij_1902_pdf Русские исторические женщины (Женщины до-петровской Руси)]. — СПб.: Издательство Н. Ф. Мертца, 1902. — Т. 35. — С. 183. — 214 с.
  • Седов П. В. Закат Московского царства, царский двор конца XVII века / под ред. Е. В. Анисимова. — 2. — СПб.: Петербургский институт истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2008. — 604 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-86007-564-1.
  • Соловьёв С. М. Глава 2. Брак Феодора на Агафии Семеновне Грушецкой // [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv13p2.htm История России с древнейших времён] / под ред. Н. А. Иванова. — М.: Голос; Колокол-Пресс, 1997. — Т. 13. — 746 с. — ISBN 5–7117–0352–02.
  • Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1962. — Т. I. — С. 391.
  • Татищев В. Н. История Российская. — М.: Наука, 1968. — Т. VII. — С. 174—175, 310.

Статьи

  • Панова Т., Синицина Н. [www.nkj.ru/archive/articles/8671/ Вознесенский некрополь Кремля] // Наука и жизнь : журнал. — М., 2007. — № 1.
  • Ярхо В. [his.1september.ru/view_article.php?id=200901303 Друг царя, государственный преступник…] // История : газета. — 2009. — Вып. 13.

Художественная литература

  • Красницкий А. И. [az.lib.ru/k/krasnickij_a_i/text_0050.shtml Царица-полячка]. — М.: Терра, 1997. — С. 3—154. — 496 с. — (Тайны истории в романах, повестях и документах). — ISBN 5-300-01464-8.
  • Жданов Л. Венчанный страдалец // [az.lib.ru/z/zhdanow_l_g/text_0110.shtml Отрок-властелин]. — СПб.: Изд-во А. Ф. Девриена, 1914. — Т. 2. — 342 с. — (Русь на переломе).
  • Арсеньева Е. [iknigi.net/avtor-elena-arseneva/26913-sestra-bratu-svoemu-sofya-alekseevna-rossiya-elena-arseneva/read/page-1.html Сестра брату своему (Софья Алексеевна, Россия)]. — М.: Эксмо, 2008. — 352 с. — (Преступления страсти. Жажда власти). — ISBN 978-5-699-28825-0.

Кинематограф

Киновоплощения

Ссылки

  • [www.hrono.ru/biograf/bio_a/agafia_sem.html Агафья Семёновна] // Проект «Хронос».
  • [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=813 Агафия Семеновна] на сайте Биография.ру.
  • [www.imperialhouse.ru/rus/history/persons/tsarina/2168.html Агафия Симеоновна, Царица, урождённая Грушецкая] // Официальный сайт Российского императорского дома.
  • [www.kreml.ru/research/research-and-projects.istoricheskiy-nekropol-voznesenskogo-monastyrya/2004/ Изучение некрополя Вознесенского собора Кремля]. Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль» (2004). Проверено 9 апреля 2014. [www.peeep.us/2853f3f0 Архивировано из первоисточника 9 апреля 2014].
  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:100167 Грушецкая, Агафья Семёновна] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
Рюриковичи
Смутное время
Борис Годунов: Мария Скуратова-Бельская • Лжедмитрий: Марина Мнишек • Василий Шуйский: Мария Буйносова-Ростовская
Романовы

Отрывок, характеризующий Грушецкая, Агафья Семёновна

– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Грушецкая,_Агафья_Семёновна&oldid=81476787»