Гуайта, Станислас де

Станислас де Гуайта
Stanislas de Guaita
Род деятельности:	французский поэт, специалист в эзотеризме и европейском мистицизме
Дата рождения:	6 апреля 1861(1861-04-06)
Место рождения:	департамент Мозель
Гражданство:	Франция Франция
Дата смерти:	19 декабря 1897(1897-12-19) (36 лет)
Место смерти:	Париж

Станислас де Гуайта (фр. Stanislas de Guaita; 6 апреля 1861, Таркемполь, Мозель — 19 декабря 1897) — французский поэт, обосновавшийся в Париже, специалист в эзотеризме, каббале и европейском мистицизме.

Член «Тулузского Ордена Розенкрейцеров», соучредитель Каббалистического Ордена Розы+Креста. Активный и видный деятель Ордена Мартинистов, сильно повлиявший на идеологию и учение данного Ордена.

Пользовался большой популярностью и успехом среди современников. Также был искусен в магии и оккультизме, и часто вступал в полемику с другими их представителями. Также магия и оккультизм были частью его произведений.

Молодость

Станислас де Гуайта происходил из благородной итальянской семьи, переселившейся во Францию. Происходил из древнего аристократического рода и обладал дворянским титулом «маркиз». Родился в замке Алтевилля в коммуне Таркемполь в Мозэле, посещал лицей в Нанси, где изучал химию, метафизику и Каббалу. Будучи молодым человеком, он переехал в Париж, и его роскошные апартаменты стали местом встреч для поэтов, художников и писателей, которые были заинтересованы в обсуждении эзотеризма и мистицизма. В 1880 де Гуайта опубликовал два сборника поэзии «Темная муза» (1883) и «Мистическая Роза» (1885), которые имели большой успех.

Розенкрейцерская, мартинистская и оккультная деятельность

В 1883 году де Гуайта получил от Катулла Мендеса, заинтересовавшегося им, книгу «Учение и ритуал высшей магии» Элифаса Леви. Книга произвела на него глубокое впечатление. С тех пор, оккультные воззрения де Гуайты формировались под влиянием трудов аббата Альфонса Луи Констана (Элифаса Леви), и близких ему по духу авторов — маркиза Сент-Ива д’Альвейдра, и Фабра д’Оливе.

Однако, окончательно посвятить себя оккультной деятельности, оставив даже поэзию, де Гуайта решается после прочтения романа Жозефа Пеладана, затрагивавшего темы Розенкрейцерства. В 1884 де Гуайта и Пеладан познакомились в Париже и предприняли попытку реставрации Братства Розы+Креста, на основе преемственности от загадочного «Тулузского Ордена Розенкрейцеров». Орден Розы+Креста, к которому возводил свою преемственность Тулузсский Орден, согласно его главе виконту де Лапассу, являлся тем самым легендарным и тайным Орденом, чей первый документ был впервые опубликован в начале 1600-х.. Также считает и исследователь тайных обществ Джон Майкл Грир, утверждая, что преемственность и происхождение Каббалистического Ордена Розы+Креста через «Тулузский Орден Розенкрейцеров» восходит к первым в средневековой Германии розенкрейцерским братствам. Однако, документально преемственность Ордена подтверждена лишь до XVIII-ого века. В Ордене, ко времени принятия в него де Гуайты, состоял как Жозефин Пеладан, так и его старший брат Адриан. Они представили де Гуайту главе Ордена Фермену Буассину (мистический псевдоним — «Симон Бругал»), и тот принял его. Впоследствии, после его смерти, они преобразовали Тулузский Орден в Каббалистический Орден Розы+Креста. Также, сразу после преобразования и реставрации Ордена, они приняли в него Жерара Анкосса, чтобы заручиться его помощью и поддержкой. Анкосс, известный под псевдонимом «Папюс» был французским оккультистом, автором книг по Магии, Каббале и Таро.

Де Гуайта и Пеладан реформировали и преобразовали «Тулузский Орден Розенкрейцеров» в Каббалистический Орден Розы+Креста в 1888 году.

Розенкрейцерский Орден Станисласа де Гуайты проводил занятия по каббале, эзотерической форме мистицизма, целью которых является выявить сокрытую мистическую способность проникать в суть Библии и Божественной сущности. Также Орден проводил экзамены и присуждал университетские градусы в отношении занятий каббалой. Данная особенность выгодно отличала Орден от основной массы тайных магических обществ того периода, взявших за образец степени франкмасонства, и не проводивших обучение и качественную проверку знаний перед возвышениями в следующие градусы.

Де Гуайта обладал обширной личной библиотекой, наполненной книгами, посвященным метафизическим проблемам, магии и «тайным наукам». Современники называли его «Принцем Розенкрейцерства», так как он уделял большое внимание изучению Розенкрейцерства.

Каббалистический Орден Розы+Креста и Мартинизм

В течение 1889—1891-х годов Папюс организует «Верховный Совет Ордена Мартинистов», который по своей сути представлен членами «Каббалистического Ордена Розы†Креста», таким образом, что сам Орден Мартинистов становится для него как бы «внешним кругом». Станислас де Гуайта некоторое время руководил приемом в Орден Мартинистов, и составил для него некоторые обучающие материалы, и инициатическую речь, произносившуюся при возвышении в одну из степеней.

Мировоззрение и философия Станисласа де Гуайты

Станислас де Гуайта верил в единство и древность посвятительной традиции, считая, что основные её тайны, которые он называл «Арканами», ведут своё происхождение из античных мистерий. В его воззрениях посвятительная цепь традиции простиралась из древнего Шумера и Вавилона, через мистерии эллинов, ессев, тамплиеров и розенкрейцеров до его непосредственных посвятителей. Однако, он также был убежден, что в священнической и епископальной среде ортодоксальных христианских церквей также сохранялась премудрость посвятительной традиции. В своих работах, Гуайта много раз упоминает христианскую религию в общем, и католицизм в частности, как крайне возвышенную школу мистицизма, хотя и констатирует, что церковь не удержала у себя жреческий эзотеризм, осудив его под названием магии. Гуайта считал себя христианином, и личность Христа для него была весьма важна. Он писал: «Иисус Христос — солнце человечества, в его Евангелии следует искать закон вечной жизни; его дух содержится там целиком. Но он сам предупреждал нас о том покрове, который нужно разорвать, если мы хотим, чтобы Минерва открылась нам в своей целомудренной и чудесной наготе: буква убивает, и только Дух животворит». Особо де Гуайта почитал теурга Мартинеса де Паскуалли, его ученика Луи Клода де Сен-Мартена, и таких деятелей эпохи возрождения, как Генрих Кунрат, Христиан Кнорр фон Розенрот, Эммануил Сведенборг и Якоб Беме. Однако, большую часть сведений относительно именно магии и колдовства, которые он различал, и противопоставлял друг другу, он почерпнул из книг аббата Альфонса Луи Констана (Элифаса Леви). Леви был для него высочайшим авторитетом в вопросах магии.

Противопоставление магии и колдовства играло большую роль в творчестве, мировоззрении и философии де Гуайты. В представлении Станисласа де Гуайты, магия — это Божественная наука, призванная быть инструментом в руках человека, для исполнения воли Божьей. Колдовство же, согласно де Гуайте, является «использованием во зло сил природы». Это определение он заимствует у Элифаса Леви, как и само противопоставление магии (или Высшей магии, которую Гуайта называет «магией света») и колдовства (или чёрной магии). Целью колдовства, согласно его представлению, является удовлетворение корыстолюбивых и грубых страстей; преступления колдуна совершаются против Бога, против самого себя, и против ближнего. Настоящая же «магия света», по его мнению, всегда должна совершать поступки служения Богу и ближнему.

Станисласу де Гуайте было тридцать лет, когда вышла его книга «Храм Сатаны», первый том его трилогии «Змей книги Бытия».. Эта трилогия является фундаментальным трудом всей его жизни, и наиболее точно описывает его мировоззрение и взгляды, а также отображает глубину его познаний в оккультизме. В этих книгах он критикует нечестивые обряды древности, включавшие человеческие жертвоприношения, и увлечения современных ему спиритов и медиумов, предоставлявших, по его мнению, свои тела и души демонам и «астральным лярвам» — так именуется в оккультизме вампирическое существо, порожденное хаотическими человеческими желаниями и вредными привычками. В этой книге де Гуайта причисляет к колдунам, и порицает ересиархов раннехристианской эпохи, таких как Маркион, Арий, Василид и Мани. К чёрным магам он относит и маршала Жиля де Рэ. Однако, подлинным посвященным в своих трудах, он склонен считать Жака де Моле, вопреки его осуждению католической церковью. К адептам света он также причисляет следующих деятелей: монаха Василия Валентина, каббалиста Седекию, Альберта Великого, Раймонда Луллия, графа Бернара Тревизианского, Николя Фламеля, Генриха Корнелиуса Агриппу, аббата Тритемия, Гильома Постеля, Мартинеса де Паскуалиса и Сен-Мартена.

В этой же своей трилогии он критикует франкмасонство, называя его «побочной и плохо привитой ветвью на древнем стволе традиции, не сознающей даже наименее значительных из своих тайн; в которой старые символы, почитающиеся и передающиеся с благоговейным формализмом, стали мертвой буквой, языком, алфавит которого франкмасонство утратило так, что теперь его последователи не ведают, откуда и куда держат путь».

Трилогия, а точнее, её третий том, так и остались незавершенными, поскольку Станислас де Гуайта умер раньше, чем окончил его.

Магическая война с черными магами

В конце 1880-х аббат Жозеф-Антуан Буллан, лишённый сана католический священник и глава схизматической ветви, названной «Церковью Кармеля», начал «магическую войну» против де Гуайты. Французский писатель Жорис-Карл Гюисманс, поддерживавший Буллана, сделал де Гуайту прототипом каноника Докра в романе «Там, внизу». Другой соратник Буллана, писатель Жюль Буа, вызвал де Гуайту на дуэль. В качестве оружия были выбраны пистолеты. Оба дуэлянта промахнулись. Как позже выяснилось, пуля де Гуайты застряла в стволе пистолета; Жюль Буа впоследствии объяснял это «магическим заступничеством».

Конец жизни

К 1890 сотрудничество де Гуайты, Папюса и Пеладана становилось все более и более напряженным из-за разногласий относительно стратегии и доктрин. Гуайта и Папюс лишились поддержки Пеладана, который покинул их, чтобы основать более католический Орден.

В последние годы жизни де Гуайта пристрастился к морфию, который использовал первоначально в качестве болеутоляющего средства. Лоран Тайад писал, что поэт стал настолько зависим от наркотика, что заказывал его килограммами. Художники и поэты из окружения Жозефа Пеладана также обвиняли де Гуайту в распространении морфия среди других молодых людей его круга, однако неизвестно, насколько данная информация соответствует действительности. Так или иначе, употребление морфина ухудшило его и без того слабое здоровье, в результате чего он умер 19 декабря 1897 года в возрасте 36 лет. Биограф поэта Андре Бильи называет причиной его смерти уремию, об этом же свидетельствуют и родственники Станисласа де Гуайты. По мнению Ричарда Кавендиша, де Гуайта мог скончаться вследствие передозировки морфия.

Библиография

Поэмы и сборники стихов

• Перелетные птицы (1881)
• Чёрная Муза (1883)
• Мистическая Роза (1885)

Работы по оккультизму

• У порога Тайны (1886)

• Трилогия «Змей Книги Бытия»:

1. Первый септенер, «Храм Сатаны» (1891)
2. Второй септенер, «Ключ к Чёрной магии» = La Clef de La Magie Noire (1897)
3. Третий септенер, «Проблема Зла» (неоконченное произведение, частично продолжено Освальдом Виртом, а также Мариусом Лепажем) (1975)

Переводы на русский язык

• Змей Книги Бытия. В 3 книгах. Книга 1 / Станислас де Гуайта, Москва, 2004
• Ключ к Черной магии. (Третья часть Змея Книги Бытия) / Станислас де Гуайта, Н. Новгород, ИП Москвичев, 2013. ISBN 978-5-904844-40-0

См. также

•   Папюс
•   Пеладан, Жозеф
•   Вирт, Освальд
•   Мартинизм
•   Теургия
•   Сен-Мартен, Луи Клод де
•   Розенкрейцеры
•   Пентаграмматон

Литература

• Maurice Barrès, Stanislas de Guaita (1861—1898) : un rénovateur de l’occultisme : souvenirs, Chamuel, Paris, 1898. [8]
• Освальд Вирт, Stanislas de Guaita, souvenirs de son secrétaire, Éd. du symbolisme, Paris (1935).
• André Billy, Stanislas de Guaita, Mercure de France, 1971.
• Arnaud de l’Estoile, Guaita, collection «Qui suis-je ?», Éditions Pardès, 2005.

Ссылки

• [www.teurgia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=386:-------iii----&catid=49:2010-01-14-20-37-47&Itemid=69 Инициатическая речь для приема в Мартинистскую Ложу при присуждении III Степени.] Станислас де Гуайта
• [teurgia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=708:2011-04-26-22-47-09&catid=50:2010-01-14-20-38-18&Itemid=70 Жизнеописания выдающихся Мартинистов: биография Станисласа де Гуайта], Eric Midnight

Отрывок, характеризующий Гуайта, Станислас де

– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.