Гуанчи

Гуанчи

Бенехаро
Вымер	XV в.
Язык	гуанчские языки
Расовый тип	мехтоиды

Гуа́нчи (от гуанчинет — люди Тенерифе) — ставшее нарицательным название для коренного населения Канарских островов. В действительности это имя принадлежит только туземцам Тенерифе (где до сих пор встречается фамилия Гуанча). Обитатели других Канарских островов звались махорерами, бимбапами, ауритами и др. Они заметно различались по своим культурным традициям. Плотной взаимосвязи между Канарскими островами вплоть до XV века не было, каждый остров жил сам по себе. Говорили гуанчи на гуанчских (канарских) языках. Махореры, бимбапы, ауриты, собственно гуанчи и др. говорили на родственных, хотя и не тождественных языках, которые, вероятней всего, близки к берберским языкам (афразийская семья языков) соседнего континента.

В ходе испанского завоевания (1402—1496) гуанчи во главе с Бенехаро оказали сопротивление завоевателям. В последующие годы основная часть гуанчей была истреблена или продана в рабство. Оставшиеся гуанчи смешались с испанцами, приняв христианство и утратив свой родной язык.

Происхождение гуанчей

См. также: Магрибский неолит

Происхождение гуанчей в точности неизвестно. В частности, на севере Тенерифе преобладали светлокожие блондины, южнее — чаще брюнеты. По сообщениям испанских и других завоевателей, в XV веке остров Тенерифе населяли достаточно высокие светлокожие аборигены европеоидного типа, среди которых встречались люди с серыми или синими глазами и светлыми и рыжеватым волосами. Французский норманн (нормандец) Жан де Бетанкур подробно описал странный язык гуанчей, которые якобы могли понимать речь соплеменников, не произнося ни звука и только шевеля губами, а также переговариваться свистом на расстоянии до 15 километров (на одном из островов до сих пор существует свистящий язык сильбо гомеро).

В прошлом выдвигались разнообразные теории об их связи с античным мифом об Атлантиде, древними египтянами, финикийцами, германцами, кельтами и т. п. Кроме того, у гуанчей находят характерные черты кроманьонцев, древнейшего населения Европы, если говорить о людях современного антропологического типа. Исчезнувшую расу, к которой принято причислять гуанчей, называют мехтоидной; носители данной расы населяли север Африки до начала неолита и были ассимилированы или уничтожены носителями средиземноморской расы.

Сейчас научное сообщество связывает происхождение гуанчей с Северной Африкой: популярной гипотезой считается их родство с берберами, основанное на предположительной близости языков гуанчей с берберскими. Однако, некоторые авторы полагают, что найденные на архипелаге надписи оставлены не гуанчами, а относительно недавними переселенцами с материка (возможно даже, туарегами).

Первое письменное свидетельство

Первые достоверные записи о гуанчах были сделаны в 1150 году арабским географом Ал-Идриси в книге «Нузхат ал-муштак», написанной им для короля Сицилии Рожера II. В ней Идриси сообщает о плавании, совершённом арабскими мореходами из Лиссабона, для исследования островов к юго-западу от Пиренейского полуострова.

Согласно ему, арабы, после довольно продолжительного плавания, достигли некоего необитаемого острова, где они обнаружили «огромное количество овец, чьё мясо было жёстким и несъедобным», и затем «продолжили свой путь на юг, где вскоре они набрели на ещё один остров, который сперва им показался также необитаемым, однако на нём были обнаружены культивируемые поля». Приблизившись к острову, мореходы оказались со всех сторон окружены людьми на барках, которые доставили их на берег, «в деревню, чьи жители в немалом количестве были светловолосы, с длинными льняными волосами, и женщинами редкой красоты». Один из жителей знал арабский язык, и спросил, откуда они прибыли. Затем правитель деревни приказал отправить их обратно на континент, где их радушно приняли берберы.

Загадка гуанчей

Канарские острова расположены в 115 километрах от побережья Африки, и миграция на них не облегчается никакими «перевалочными пунктами». Между тем, у гуанчей (подчеркнём — исторических, зафиксированных испанцами в очень поздний период) не было ничего, напоминающего флот или корабельное дело.

Кроме того, особенности антропологического типа гуанчей (мехтоидная раса) не характерны для широт, где они обитали.

Ещё одна причина для вопросов — пирамиды острова Тенерифе — прямоугольные пирамиды, подобные пирамидам майя и ацтеков в Мексике. В пещере под одной из таких пирамид жили гуанчи: она была резиденцией одного из десяти правителей острова Тенерифе.

Советские исследователи на ряде конференций осторожно высказывались о возможной связи минойцев (Крит) с носителями гуанчских языков. Данная гипотеза основана лишь на отдалённом сходстве базовых принципов морфологии указанных языков: открыто-слоговая структура, редупликация слогов; тем не менее, эти весьма характерные для минойского языка черты, по-видимому, отсутствовали в других языках Средиземноморья в период существования минойского языка. Малое количество данных как о гуанчских языках, так и о минойском (этеокритском) языке означают невозможность проверки данной гипотезы.

Впрочем, по сообщению Плиния Старшего, в V веке до н. э. (а именно, во времена Ганнона Мореплавателя), Канарские острова были необитаемы, однако на них уже были расположены руины больших сооружений.

Хозяйство, политика и культура

К моменту прихода испанцев гуанчи занимались земледелием (основная пища — гофио, мука из прожаренных зёрен), разводили коз, овец, свиней, а также огромных пастушеских собак бардино, не знали металла (изготавливали орудия из камня и обсидиана; на Гран-Канария были известны шлифованные боевые топоры) и гончарного круга, одежду делали из козьих шкур, жили в естественных или искусственных пещерах.

Гуанчи делились на сословия. Племена возглавлялись вождями (на Тенерифе — менсей, гуанартем на Гран-Канария и др.), правившими совместно с советом (тагорор). Вступая в должность, менсей острова Тенерифе неизменно провозглашал: Клянусь сделать каждого подданного счастливым!.

Покойников гуанчи хоронили в пещерах, мумифицировали, есть известия о геронтициде (оставлении стариков в пещерах), ритуалах откармливания девушек перед замужеством, культе верховного божества (Ачихуран на Тенерифе, Акоран на Гран-Канария, Эраоранхан на Ферро и т. д.).

Были известны оборонительные укрепления, сохранились монументальные постройки на о. Тенерифе, петроглифы с надписями (не расшифрованы). Также известно несколько сот слов языка гуанчей.

Завоевание Канарии

В начале XV века остров Фуэртевентуру (который населяло племя махореров) завоевал французский норманн Жан де Бетанкур, провозгласивший себя в мае 1402 года королём Канарии, но вскоре уступивший все завоёванные и незавоёванные острова Канарского архипелага кастильскому королю Энрике III, для себя же выговоривший пожизненное губернаторство. Наследником Бетанкура-завоевателя на губернаторском посту стал его племянник Масио де Бетанкур. Брак последнего с махорерской девушкой оказался чрезвычайно плодовитым: ныне «диаспора» Бетанкуров проживает почти на всех Канарских островах, а также в Азории, Венесуэле и Бразилии…

Как писал сопровождавший Бетанкура монах Ле Верьер, Людей на Тенерифе много и они очень сильны. По свидетельству венецианского моряка Альвизе де Ка да Мосто (Кадамосто, 1455 г.), Гуанчи сильны в метании камней и обладают такой силой рук, что двумя-тремя ударами кулака разбивают вдребезги щит! В 1494-96 гг. аборигены, во главе с Бенехаро оказывали стойкое сопротивление завоевателям.

Тенерифе — последний канарский остров, завоёванный испанцами: это случилось в 1497 году, когда были взяты в плен последние менсеи (князья) Тенерифе. Туземные языки вышли из употребления в XVI веке, ныне разноплеменное население архипелага (гуанчи, норманны, гасконцы, испанцы, мориски, фламандцы, ирландцы) почти на 100 % испаноязычно. На Фуэртевентуре уцелело до наших дней самоназвание коренных жителей. Кора защищает деревья, От солнца спасает сомбреро, А остров Фуэртевентура веками хранят махореры! — поётся в неофициальном гимне острова.

Страны гуанчской диаспоры

• Алжир;
• Аргентина;
• Бразилия;
• Венесуэла;
• Доминиканская республика;
• Куба — здесь нередка фамилия Гуанча;
• Пуэрто-Рико;
• США;
• Уругвай;
• Чили

Примечательно, что гуанчские родовые корни имелись у таких латиноамериканских патриотов XIX века, как главнокомандующий Венесуэльской революционной армией Франсиско Миранда, президент Венесуэлы Хосе Антонио Паэс, Отец-основатель Уругвайской державы Хосе Хервасио Артигас, а также друг и соратник предыдущего — поэт Бартоломе Идальго.

Кинематограф

В 1954 году итальянским режиссёром Паоло Моффа был снят приключенческий художественный фильм «Принцесса Канарская», в основе сюжета которого была положена история любви испанского дворянина-конкистадора и дочери вождя гуанчей. Главную мужскую роль в фильме сыграл молодой Марчелло Мастрояни.

См. также

• Бимбаче

Литература

• Большаков А. А. За столпами Геракла. Канарские острова. — М.: Гл.ред.вост.лит.изд. «Наука», 1988.
• Грин Л. Острова, не тронутые временем. — М.: Гл.ред.вост.лит.изд. «Наука», 1972.
• Непомнящий Н. Н. Колесницы в пустыне. — М.: Гл.ред.вост.лит.изд. «Наука», 1981.
• Abreu Galindo, Fr. J. de Historia de la conquista de las siete islas de Canaria. — Santa Cruz de Tenerife: Editorial Goya, 1977.
• García Morales, María El bosque de laurisilva en la economía guanche. — Cabildo Insular de Tenerife: Aula de Cultura de Tenerife, del Excmo, 1989.

Ссылки

• [www.incognita.ru/hronik/plemen/plm007.htm Хроника необъяснимого :: Экзотические племена :: Гуанчи]
• [plus.google.com/photos/116600875583882163866/albums/5640027575719363921?hl=ru Гуанчи — фото]
• [books.google.fr/books?id=J-GFGHAyhB0C& Словарь языка гуанчей] — из слов, собранных миссионерами.

Отрывок, характеризующий Гуанчи

– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»