Гуго де Гранмесниль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гуго́ де Гранмесни́ль (фр. Hugues de Grandmesnil; 103222 февраля 1098) — нормандский рыцарь, соратник Вильгельма Завоевателя и один из командующих в битве при Гастингсе, впоследствии — крупный англонормандский барон.





Биография

Юность

Гуго был старшим сыном Роберта де Гранмесниля и Хависы д'Эшафур. Его отец был обладателем небольшой сеньории Гранмесниль в центральной Нормандии, а мать происходила из нормандского рода Жируа, чьи владения располагались в долине Рисля к юго-западу от Эврё. По легенде, Роберт де Гранмесниль занимался разведением лошадей для рыцарской службы. В период несовершеннолетия нормандского герцога Вильгельма Роберт выступал союзником дома де Тосни в его противостоянии Бомонам, стремящимся закрепиться в долине Рисля и центральной Нормандии. В одной из стычек с Роджером де Бомоном около 1043 года Роберт де Гранмесниль был смертельно ранен и вскоре скончался. Перед смертью он разделил свои владения между двумя сыновьями: основную часть получил старший Гуго, тогда как младший Роберт избрал духовную карьеру. Около 1050 года вместе со своим дядей Вильгельмом де Жируа Гуго и Роберт восстановили монастырь Святого Эвруля, аббатом которого позднее стал Роберт де Гранмесниль.[1]

В 1048 году Гуго де Гранмесниль оказал помощь епископу Сэ, собор которого был захвачен шайкой разбойников. При взятии собора силами епископа и Гуго здание сгорело, что вызвало гнев папы римского Льва VI, который в 1049 году приказал епископу восстановить собор.[2] В начале 1050-х гг. Гуго поступил на службу к герцогу Вильгельму. После подавления восстания верхненормандских баронов в 1054 году герцог назначил Гранмесниля комендантом замка Нёф-Марше на границе с Бовези. В задачи Гуго входила организация обороны Нормандии от грабительских набегов феодалов Бовези. По свидетельству Ордерика Виталия, ему удалось навести порядок на границе и захватить в плен двух крупных бовезийских сеньоров.[3]

В 1058 или 1060 году герцог Вильгельм сместил Гуго де Гранмесниля и отобрал у него замок Нёф-Марше. По мнению Ордерика, это произошло по инициативе Роджера де Монтгомери и его жены Мабилы Беллемской. Однако уже в 1062 году в условиях обострения отношений с Бретанью и Мэном, Вильгельм вернул своё расположение к Гуго и вновь передал ему Нёф-Марше.

Завоевание Англии

В 1066 году Гуго де Гранмесниль участвовал в завоевании Англии и был одним из командующих нормандской конницей во время сражения при Гастингсе. Во время битвы, по легенде, Гуго едва избежал смерти: при прыжке его лошади через куст оборвалась уздечка, и неуправляемая лошадь понеслась прямо на ряды англосаксов. К счастью для Гуго, в тот момент, когда он уже оказался у переднего края построений противника, раздался боевой клич англосаксов, который испугал его лошадь. Она бросилась обратно, и таким образом Гуго спасся.

После завершения завоевания Англии Гуго де Гранмесниль получил от короля Вильгельма обширные земельные владения, прежде всего в Лестершире, а также в Нортгемптоншире и некоторых других графствах. После взятия и разрушения в 1068 году Лестера город также был передан Гранмеснилю. Согласно «Книге страшного суда», Гуго являлся крупнейшим землевладельцем Лестершира, а общее число его маноров в Англии превышало сотню. Кроме того, он был назначен шерифом Лестершира. Очевидно, Гранмесниль входил в число наиболее влиятельных соратников Вильгельма Завоевателя, поскольку в 1067 году он назван в числе помощников соправителей Англии епископа Одо и Вильяма Фиц-Осберна во время пребывания короля в Нормандии.[2]

Поздние годы

После смерти Вильгельма Завоевателя в 1087 году развернулась борьба между его детьми за наследство. Гуго де Гранмесниль выступил на стороне нормандского герцога Роберта III Куртгёза против английского короля Вильгельма II Руфуса. Однако вскоре в рядах приверженцев Куртгёза начался раскол. Близкий соратник герцога Роберт Беллемский, воспользовавшись слабостью центральной власти в Нормандии, стал захватывать замки и земли своих противников, в частности в 1091 году осадил крепость Курси на территории современного департамента Кальвадос, принадлежащую Ричарду де Курси. На стороне Ричарда выступили Гуго де Гранмесниль, Вильгельм де Варенн, Матье де Бомон-сюр-Уаз, тогда как Роберт Беллемский опирался на помощь герцога Роберта Куртгёза. Борьба за замок Курси продолжалась несколько недель и отличалась значительными жертвами с обеих сторон. Гуго де Гранмесниль, по утверждению Ордерика Виталия, был одним из наиболее яростных защитников замка. Ему удалось взять в плен Вильгельма, сына Генриха де Феррьера. Однако военное превосходство было на стороне осаждавших, и лишь высадка в Нормандии короля Вильгельма II заставила Роберта Беллемского отступить из-под Курси.

В 1094 году Гуго вернулся в Англию, где и оставался до конца жизни. Перед смертью он принял монашеский постриг и в начале 1098 года скончался в Лестере. Его тело было забальзамировано в соли и перевезено в Нормандию, где было захоронено в основанном им аббатстве Св. Эвруля.

Семья

Гуго де Гранмесниль был женат (ок. 1060) на Алисе де Бомон-сюр-Уаз (ум. 1091), дочери Ива, графа де Бомон-сюр-Уаз, и имел десятерых детей:

Напишите отзыв о статье "Гуго де Гранмесниль"

Примечания

  1. История дома де Гранмесниль и основания монастыря Св. Эвруля описана Ордериком Виталием, который был монахом и дьяконом этого монастыря.
  2. 1 2 Maurice Philippe. Guillaume le Conquérant. Flammarion, 2002 ISBN 2080680684
  3. Ордерик Виталий. История герцогов Нормандии. Под ред. Гизо. — 1826
  4. С именем Вильгельма де Гранмесниля связана известная легенда, содержащаяся в мемуарах Гвиберта Ножанского, согласно которой, боясь взятия Антиохии сарацинами, Вильгельм со своими братьями и некоторыми другими рыцарями тайно бежал из крепости по сточным трубам. По свидетельству «Деяний франков», однако, они просто спустились по верёвках со стены.

Ссылки

  • [patp.us/genealogy/conq/grntmsnl.aspx Гуго де Гранмесниль — соратник Вильгельма Завоевателя]  (англ.)
  • [fmg.ac/Projects/MedLands/NORMAN%20NOBILITY.htm#_Toc160529802 Генеалогия дома де Гранмесниль на сайте Фонда средневековой генеалогии]  (англ.)
  • [racineshistoire.free.fr/LGN/PDF/Grantmesnil.pdf Генеалогия дома де Гранмесниль на сайте Racines et Histoire]  (фр.)

Литература

Отрывок, характеризующий Гуго де Гранмесниль

– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.