Гудков, Михаил Иванович

Михаил Иванович Гудков
Род деятельности:	Авиаконструктор
Дата рождения:	8 (21) декабря 1904(1904-12-21)
Место рождения:	Баку, Российская империя
Гражданство:	СССР СССР
Дата смерти:	19 марта 1983(1983-03-19) (78 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Супруга:	Санина Татьяна (Таисия) Леонидовна (2.12.1923—28.1.2011)
Награды и премии:

Михаил Иванович Гудко́в (1904 — 1983) — советский авиаконструктор и организатор авиапромышленности, один из руководителей конструкторского коллектива по созданию истребителя ЛаГГ-3, главный конструктор по самолётостроению (1939—1943), начальник опытно-конструкторских бюро и главный конструктор ряда крупных предприятий авиационной промышленности СССР.

Биография

Родился 8 (21 декабря) 1904 года в Баку (ныне Азербайджан) в семье рабочего.

Окончил школу 2-й ступени. В 1921—1924 годах — студент механического факультета Политехнического института (ныне Азербайджанская государственная нефтяная академия, Баку) по специальности «инженер-механик».

Был призван в РККА, где учился в Ленинградской Военно-теоретической школе Красного воздушного флота и школе красных лётчиков. Служил лётчиком.

• После демобилизации в 1928 году, работал конструктором на авиазаводе № 39 (Москва).
• В 1930—1932 годах работал на авиазаводе № 1 имени Осоавиахима ведущим инженером и зам. начальника производства, одновременно учился в МАИ.
• В 1934 году окончил МАИ самолётный факультет по специальности «инженер-конструктор».
• В 1933—1936 годах работал в ЦАГИ начальником конструкторского бюро Опытного отдела.
• В 1936—1937 годах — заместитель главного инженера и начальник ОТК на авиазаводе № 126 (Комсомольск-на-Амуре).
• С 1937 года — старший инженер отдела Первого (самолётного) Главного управления Народного Комиссариата оборонной промышленности, а с января 1939 года — старший инженер самолётного (4-го) отдела Первого Главного управления НКАП СССР.
• В конце апреля 1939 года — начальник 4-го отдела Первого управления В. П. Горбунов, сотрудники 4-го отдела Гудков и С. А. Лавочкин обратились с письмом к Наркому авиационной промышленности СССР с предложением создать самолёт с использованием нового материала дельта-древесины.
• В конце мая 1939 года было организовано новое ОКБ-301 при заводе № 301 (Химки, Московская область) для создания самолёта под коллективным руководством Горбунова, Лавочкина, Гудкова.
• С июля 1939 года главные конструкторы М. И. Гудков и С. А. Лавочкин работают под руководством начальника ОКБ-301 В. П. Горбунова.
• 29 августа 1939 года вышло Постановление Совнаркома № 243 о постройке 2-х цельнодеревянных самолётов И-301 (по номеру завода).
• Приказом № 430 от 10 октября 1940 года НКАП самолёт ЛаГГ-3 принят в серийное производство
• 14 декабря 1940 года М. И. Гудков назначен начальником ОКБ-301 (Химки, Московская область).
• 16 октября 1941 года ОКБ-301 было эвакуировано вместе с заводом № 301 на территорию авиационного завода № 153 Новосибирск.
• В декабре 1941 года, учитывая серьёзное положение на фронте, Нарком А. И. Шахурин даёт поручение Гудкову незамедлительно внедрить новые самолёты Гу-82 и К-37, уже прошедшие предварительные испытания (К-37 на фронте под Вязьмой) в производство на авиазаводе № 21 в Горьком, но это не удалось сделать.
• В апреле 1942 года Гудков с частью своего коллектива ОКБ-301 возвращается в Химки. В сентябре 1942 года ОКБ-301 из Новосибирска переведено на территорию завода № 156 в Горьком.
• В 1943 году Гудков продолжил работать над самолётом Гу-1, работу над которым прекратил в начале войны по приказу НКАП. В начальный период войны нужно было ускорить работы над К-37 и Гу-82, так необходимых фронту.
• 12 июня 1943 года самолёт Гу-1 выкатили на взлётно-посадочную полосу Центрального аэродрома. Для испытания самолёта был приглашён лётчик-испытатель подполковник Никашин А. И. Первый испытательный полёт Гу-1 окончился катастрофой в которой А. И. Никашин погиб.

На основании выводов комиссии, Гудкова обвинили в серьёзных ошибках допущенных в расчётах при сборке самолёта. Нарком А. И. Шахурин доложил о выводах комиссии И. В. Сталину и предложил лишить Гудкова звания главный конструктор 2-й степени и запретить заниматься конструкторской деятельностью. Сталин согласился с предложением Наркома. Приказом НКАП от 6 июля 1943 года М. И. Гудков был лишён звания главного конструктора и направлен заместителем начальника ОТК завода № 84 (ныне Ташкентское авиационное производственное объединение имени В. П. Чкалова), а коллектив ОКБ-301, находящийся в Горьком, передан в ОКБ-21 под руководством С. А. Лавочкина.

• В 1944—1946 годах работал на заводе № 51 (Реутов, Московская область) зам главного конструктора по лётным испытаниям.
• В 1946—1953 годах — ответственный руководитель работ ОКБ-2 Опытного завода № 1 на базе авиазавода № 458 (пос. Иваньково, Дубна, Московская область) (в настоящее время ОАО «Дубненский машинстроительный завод имени Н. П. Фёдорова»).
• В декабре 1948 года был назначен ответственным руководителем по экспериментальному самолёту «346» с ЖРД, включая испытания и доводку до серийного производства на этом же заводе.
• В 1953—1955 годах — начальник ОКБ-491 (г. Кимры Тверская область) при заводе № 491 по выпуску станочного оборудования для авиационной промышленности (в настоящее время ОАО «Савеловский машиностроительный завод»).
• В 1956 году был назначен главным конструктором ОКБ-424 (в настоящее время ГУП «Долгопрудненское конструкторское бюро автоматики») по созданию дирижаблей, аэростатов, аэрозондов.
• С 1959 года — на заводе «Универсал» (в настоящее время ГП «Московский конструкторско-производственный комплекс „Универсал“») по созданию парашютных систем.

Под руководством Гудкова созданы самолёты Гу-82 (март 1941), К-37 (май 1941), Гу-1 (июнь 1943), Гу-2 (в проекте), Гу-ВРД (в проекте, март 1943), стратостат «СС»-«Волга» (сентябрь 1962) Умер 19 марта 1983 года вследствие ишемического инсульта. Похоронен в Москве на Преображенском кладбище.

Награды и премии

• орден Трудового Красного Знамени (1945)
• медаль «За оборону Сталинграда»
• Сталинская премия первой степени (1941) — за разработку новой конструкции самолёта («ЛаГГ-3»)

Адрес

• Москва, улица Горького), дом № 17, кв.67

Заслуги

• Гудков вместе с Горбуновым и Лавочкиным создали скоростной истребитель из дельта-древесины, названный ЛаГГ-1, а затем усовершенствовали его (ЛаГГ-3).

• Гудков первым из советских авиаконструкторов, поставил на скоростной истребитель двигатель воздушного охлаждения М-82 Швецова А. Д. (АШ-82), успешно модернизировав ЛаГГ-3 (Гу-82) (июль-август 1941 г.). Горбунову подобное на своей модернизации ЛаГГ-3 (Г-1), в связи с начавшейся эвакуацией авиазавода № 31, не удалось. Лавочкину это удалось сделать только через полгода после пробного полёта Гу-82. Практически готовый самолёт Гу-82 НКАП по разным причинам отказывался внедрять в производство. Лавочкин использовал все свои связи в НКАП, чтобы внедрение в серийное производство Гу-82 не произошло, и его самолёт на базе ЛаГГ-3, ЛаГГ-5 (в дальнейшем Ла-5) с таким же двигателем, пошёл в производство.

• Гудков впервые в СССР поставил на скоростной истребитель крупнокалиберное авиационное оружие — авиационную пушку Шпитального Ш-37 и 12,7 мм пулемёт Березина БС (К-37). В октябре 1941 года на фронте под Вязьмой К-37 успешно прошёл испытания. В связи с ненадёжностью Ш-37, на самолёт была поставлена авиационная пушка Нудельмана — Суранова НС-37. В серийное производство самолёт не пошёл из-за отсутствия производственных мощностей и нежелания НКАП решать эту проблему.

• Гудков, одним из первых советских авиаконструкторов, предложил политическому руководству страны строительство истребителей с турбореактивным двигателем (совместно с А. М. Люлькой) (март 1943 года). Проект самолёта, названный Гу-ВРД был представлен на обсуждение экспертам, но был отвергнут, несмотря, по мнению Гудкова и Люльки, на реальную возможность воплотить его в жизнь. В самолёте по разработанной Гудковым, «реданной схеме», предлагалось решать проблему компоновки ТРД-двигателя в фюзеляже самолёта. Эта схема в дальнейшем использовалась другими конструкторами реактивных самолётов.

Примечания

Автор признателен сотрудникам ГУП «ДКБА» и лично директору г. Голубятникову В. Н. за предоставленные некоторые биографические данные Гудкова М. И.

До сих пор ряд разработок конструкторских бюро, которые возглавлял М. И. Гудков являются секретными, поэтому невозможно изложить заслуги Михаила Ивановича в исчерпывающем варианте.

Ссылки

• Информация для статьи получена из архивных документов предприятий и организаций.
• [web.archive.org/web/20120111155517/www.bg-znanie.ru/rubrics.php?r_id=1492 Авиаконструкторы]
• [www.airwar.ru/history/constr/russia/constr/gudkov.html ГУДКОВ МИХАИЛ ИВАНОВИЧ]

Отрывок, характеризующий Гудков, Михаил Иванович

С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.