Гудьир, Чарльз

Чарльз Гудьир
Портрет Чарльза Гудьира из журнала Scientific American, 1891 год
Род деятельности:	изобретатель
Дата рождения:	17 (29) декабря 1800(1800-12-29)
Место рождения:	Нью-Хейвен (штат Коннектикут)
Дата смерти:	19 июня (1 июля) 1860(1860-07-01) (59 лет)

Чарльз Нельсон Гудьир (другие варианты произношения — Гудйир, Гудиер, англ. Charles Nelson Goodyear, 29 декабря 1800 — 1 июля 1860) — американский изобретатель, который первый провёл вулканизацию каучука, процесс, открытый им в 1839 году и запатентованный 3 (15) июня 1844 года. Хотя это открытие по праву принадлежит Гудьиру, существуют современные доказательства того, что месоамериканцы использовали стабилизированный каучук для производства мячей и других объектов ещё в 1600 году до н. э.

Гудьир открыл вулканизацию случайно после пятилетнего поиска стабильного каучука.

Ранние годы жизни

Чарльз Гудьир родился в городе Нью-Хэйвен (штат Коннектикут) в семье Амаса Гудьира. Он был самым старшим из шести детей. Его отец гордился тем, что являлся потомком Стефана Гудьира, одного из основателей колонии Нью-Хейвен в 1638 году.

В 1814 году Чарльз уехал в Филадельфию изучать скобяное дело. Он усердно работал, пока ему не исполнился 21 год, и затем, вернувшись в Коннектикут, стал партнёром отца по бизнесу. Они совместно производили не только костяные и металлические пуговицы, но также разнообразные сельскохозяйственные инструменты.

Женитьба и начало карьеры

В августе 1824 года он женился на Клариссе Бичер, женщине с необыкновенно сильным характером и добрым нравом. Она являлась для него одной из самых серьёзных опор в жизни. Два года спустя семья переехала в Филадельфию, где Чарльз открыл скобяной магазин. Именно там он делал большую часть своей работы. Его специализацией были ценные сельскохозяйственные инструменты, и после того как прошло первое недоверие к товарам, изготовленным кустарным способом, - поскольку все сельскохозяйственные инструменты ввозились из Англии в то время, - его бизнес стал достаточно успешным.

Бизнес продолжал расти. Однако между 1829 и 1830 гг. его здоровье пошатнулось, у него начались проблемы с пищеварением. В то же время обанкротились некоторые торговые дома, что серьёзно подорвало его бизнес. Однако они ещё продолжали бороться некоторое время, но, в конце концов, им пришлось сдаться.

Именно в это время Гудьир узнал о каучуке и очень тщательно изучал каждую газетную статью, имеющую отношение к этому новому материалу. В компании Roxbury Rubber Company в Бостоне некоторое время проводили эксперименты с каучуковой смолой и полагали, что они нашли способ производства товаров из неё. У них был большой завод, и они отправляли товары по всей стране. Некоторые товары этой фирмы как раз и привлекли внимание Гудьира. Вскоре после этого он поехал в Нью-Йорк, где заинтересовался индивидуальными спасательными средствами. Его поразило то, что трубка, используемая для надувания, была не только неэффективной, но ещё и ненадежной. Так что по возвращении в Филадельфию он сделал несколько трубок, отвёз их в Нью-Йорк и показал управляющему Roxbury Rubber Company.

Управляющий остался доволен тем мастерством, которое Гудьир проявил в производстве трубок. Он признался Гудьиру, что бизнес был на грани краха, и что его изделие нужно тестировать в течение года, чтобы определить, пригодно оно или нет. К сожалению, товары на тысячи долларов, которые, как предполагалось, были хорошего качества, возвращались из-за того, что каучук портился, делая их непригодными. Гудьир тут же решил проэкспериментировать с каучуком собственного производства и посмотреть, сможет ли он решить проблемы, возникающие при производстве каучуковых изделий.

Однако, когда он вернулся в Филадельфию, он был помещён под арест из-за исков кредиторов. Именно в тюрьме он попытался провести первые эксперименты с индийским каучуком, который в то время был недорогим. Он подумал, что если каучук является от природы клейким веществом, то его можно смешать с сухим порошком, который устранит его клейкость. Нагревая каучук с некоторым количеством магнезии, Гудьир получил красивое белое соединение, которое, по-видимому, не обладало чрезмерной пластичностью.

Он подумал, что раскрыл секрет, и благодаря щедрости друзей смог улучшить своё изобретение в Нью-Хейвене. Первой вещью, которую он сделал, были туфли. Гудьир проводил дробление, каландрование и вулканизацию в собственном доме, при помощи жены и детей. Его соединение состояло из индийского каучука, сажи, магнезии. Смесь растворялась в скипидаре и наносилась на фланелевую ткань, которая служила прокладкой для обуви. Вскоре, однако, он обнаружил, что каучук, обработанный даже таким способом, оставался мягким. Его кредиторы, совершенно разочарованные, решили, что они больше не будут помогать ему проводить исследования.

Гудьир, однако, не собирался останавливаться в экспериментах. Распродав мебель и отправив семью в пансион, он отправился в Нью-Йорк и на чердаке вместе с другом-аптекарем продолжил эксперименты. Его следующим шагом было смешать каучук с магнезией и затем нагреть его до кипения в растворе негашеной извести. Казалось, это решило проблему. За границей сразу заметили, что ему удалось устранить липкость индийского каучука, — так он получил международное признание. Казалось, что перед ним открывается широкая дорога к успеху, пока однажды он не заметил, что капля слабой кислоты при попадании на ткань нейтрализовала щёлочь и тут же опять вызывала размягчение каучука. Это убедительно продемонстрировало Гудьиру, что его способ обработки каучука был не совсем удачным. И тогда он продолжил эксперименты. Сначала он готовил свои смеси на чердаке в Нью-Йорке, и затем шёл три мили на мельницу в Гринвич-Виллидж, чтобы проводить разные опыты.

Гудьир часто раскрашивал каучуковые образцы. Однажды, когда он пытался удалить бронзовую краску с помощью азотной кислоты, он обнаружил, что под воздействием азотной кислоты каучук становился таким же мягким и сухим, как ткань. Он получил много продуктов с ценными свойствами с помощью кислотной вулканизации.

Воздействие жёстких химикатов, таких как азотная кислота и оксид цинка, отрицательно повлияло на его здоровье. Однажды Гудьир даже надышался газом в лаборатории. Он выжил, но жизнь его тогда висела на волоске.

Вместе со старинным партнёром по бизнесу он построил фабрику и начал производить одежду, средства индивидуальной защиты, резиновую обувь и огромное разнообразие резиновых товаров. У них также была ещё одна большая фабрика со специальным оборудованием, построенная на Статен-Айленд, куда он перевёз семью и где наконец у него появился собственный дом. Приблизительно в то время, когда всё казалось великолепным, наступил финансовый кризис 1837 года, который разорил бизнес Гудьира.

После этого он поехал в Бостон, где познакомился с Хаскинсом из Roxbury Rubber Company. Он стал хорошим другом Чарльза Гудьира, одалживал ему деньги и поддерживал его, когда все отворачивались от изобретателя. Человек по имени Шаффи был также чрезвычайно добр, всегда готовый выслушать его планы и помочь ему материально. Приблизительно в то же время Шаффи пришла идея, что большая часть проблем, которые возникали при работе с индийским каучуком, возможно, были вызваны растворителем. Тогда он изобрёл огромную машину для размешивания механическим способом. Товары, приготовленные таким образом, красиво выглядели, и казалось, что все трудности уже позади.

Гудьир открыл новый метод для производства резиновой обуви и получил патент, который продал компании «Провиденс». Однако было обнаружено, что этот метод не позволяет перерабатывать каучук так, чтобы он противостоял высоким и низким температурам, сохраняя жёсткость.

Процесс вулканизации

В 1838 году в Вобурне (штат Массачусетс) Гудьир встретил Натаниэля Хэйворда, владельца местного завода. Некоторое время спустя Гудьир сам перебрался в Вобурн, где также продолжал свои эксперименты. Его очень заинтересовали эксперименты Хэйворда по осушению каучука с помощью серы.

Детали знаменитого открытия Чарльза Гудьира описаны им же самим в книге «Gum Elastic and Its Varieties, with a detailed account of its application and uses and of the Discovery of Vulcanization». Возможно, из-за скромности или следуя негласной традиции в научном мире, Гудьир упоминал о себе в разговорах как о третьем лице. Возможно и то, что он поступал так, дабы никоим образом не показаться хвастливым человеком и иметь возможность слышать беспристрастные мнения людей.

Некоторые утверждают (Дэмиан Фрэнсис Маллин), что Гудьир проводил эксперимент со смесью каучука с серой на открытом пламени, в котором наблюдал то, что каучук не плавился как обычно, а обугливался, и на краях обугленных областей были превосходно завулканизировавшиеся участки. Другой источник утверждает, что каучуковая смесь случайно попала на горячую плиту. Ключевым открытием было то, что при нагревании натурального каучука и серы получается вулканизированный каучук.

Сам Гудьир допускал, что процесс вулканизации был открыт не как результат применения классического научного метода, однако изобретатель утверждал, что это не было и случайностью. Скорее, результатом экспериментальной деятельности и наблюдений.

Теперь Гудьир был уверен, что он нашёл ключ к запутанной головоломке, над которой он работал много лет. Чтобы собрать капитал, он рассказал обо всём друзьям, но те были уже наслышаны о его многочисленных провалах. На протяжении ряда лет он боролся, экспериментировал и работал в одиночку. Его семья вместе с ним переживала все тяготы чрезвычайно бедной жизни. Наконец, он поехал в Нью-Йорк и показал некоторые из его образцов Вильяму Райдеру, который вместе со своим братом Эмори высоко оценил открытие и начал внедрять его в производство. Но даже тогда казалось, что злой рок преследовал Гудьира, поскольку братья Райдеры разорились, и было невозможно продолжать дело.

Однако он открыл маленькую фабрику в Спрингфилде (штат Массачусетс), и его шурин мистер Де Форест, состоятельный шерстяной фабрикант, занял место Райдера. Работа по внедрению изобретения продолжалась. В 1844 году процесс был достаточно улучшен, чтобы Гудьир смог, не опасаясь, запатентовать его. Фабрикой в Спрингфилде управляли его братья Нельсон и Генри. В 1843 году Генри открыл ещё одну фабрику и в 1844 году ввёл механическое перемешивание смеси вместо использования растворителей.

В 1852 году Гудьир отправился в Европу, в поездку, которая была запланирована уже давно, где встретился с Томасом Хэнкоком, в то время работающим на Charles MacintoshCompany. Хэнкок утверждал, что он независимо открыл процесс вулканизации и получил британский патент. В 1855 году в последнем из трёх патентных споров с британским первооткрывателем резины, Стефаном Молтоном, было заявлено, что Хэнкок всего лишь скопировал Гудьира. Гудьир пришёл на экспериментальное испытание. Если бы Хэнкок проиграл, Гудьир получил бы свой собственный британский патент, позволяющий ему заявить о своих авторских правах. В 1842 году Хэнкок и Молтон исследовали процесс вулканизации, разработанный Гудьиром, но несколько химиков свидетельствовали, что было невозможно определить, как именно была проведена вулканизация. Хэнкок выиграл.

Метод получения изопрена

Суть метода Гудьира состоит в том, что сначала димеризуется пропилен, а затем полученный продукт подвергается пиролизу.

Смерть

Гудьир умер 19 июня (1 июля 1860 года), когда поехал повидать свою умирающую дочь. После прибытия в Нью-Йорк он получил известие, что она уже скончалась. Он был убит горем, и в тяжёлом состоянии его отвезли в отель на Пятой Авеню, где он умер в возрасте 59 лет. Он похоронен в Нью-Хейвене.

В 1898, почти через четыре десятилетия после его смерти, была основана компания, названная в его честь, Goodyear Tire and Rubber Company.

26 января (8 февраля) 1976 года Гудьир был среди шести избранных номинантов на включение в Национальный зал славы изобретателей.

В его родном городе, Вобурн (штат Массачусетс), есть начальная школа, названная его именем.

См. также

• Leverett Candee, первый, кто произвёл обувь с помощью процесса вулканизации, открытого Гудьиром
• William Henry Goodyear, сын Чарльза Гудьира
• Goodyear Tire and Rubber Company
• Каучук
• Вулканизация
• Iles, George (1912), [www.archive.org/details/leadingamericani00ilesrich Leading American Inventors], New York: Henry Holt and Company, сс. 176–218, <www.archive.org/details/leadingamericani00ilesrich> 

Литература

• Уилсон М. Американские учёные и изобретатели / Пер. с англ. В. Рамзеса; под ред. Н. Тренёвой. — М.: Знание, 1975. — С. 35-42. — 136 с. — 100 000 экз.

Ссылки

• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=406 Find a Grave]
• [cache.search.yahoo-ht2.akadns.net/search/cache?ei=UTF-8&p=%22Edward+John+Bevan%22+1856&y=2&fr=yfp-t-501&u=www.careerchem.com/NAMED/Industry.pdf&w=%22edward+john+bevan%22+1856&d=IIPN7S72Q8lO&icp=1&.intl=us Named Things in Chemical History]
• [www.gutenberg.org/etext/14009 Scientific American Supplement, No. 787, January 31, 1891 on Project Gutenberg]
• [www.goodyear.com/corporate/history/history_story.html The Charles Goodyear Story]

Отрывок, характеризующий Гудьир, Чарльз

– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.