Гужон, Жан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Жан Гужон
Jean Goujon
Дата рождения:

ок. 1510-1520

Место рождения:

возм. Руан, Франция

Дата смерти:

ок. 1563-1568

Место смерти:

возм. Болонья, Франция

Гражданство:

Франция Франция

Покровители:

Генрих II (король Франции), Диана де Пуатье

Влияние:

возм. Себастьяно Серлио

Работы на Викискладе

Жан Гужо́н (фр. Jean Goujon, родился около 1510/1520 — умер ок. 1563/1568) — французский скульптор, архитектор, график; выдающийся мастер эпохи Возрождения. Чистота и изящность его стиля имели большое влияние на развитие декоративного искусства Франции.

В Париже есть улица, названная именем скульптора Жана Гужона (rue Jean-Goujon).





Работа в Руане

Точных сведений о ранних годах жизни Гужона нет. Считается, что он родился в Руане. Первые упоминания о нём найдены в архивах этого города за 1541 год, где он назван архитектором и скульптором. Предполагают, что он посетил Рим, испытал влияние итальянского зодчего Себастьяна Серлио, приехавшего в 1541 году во Францию[1]. Однако в противоположность итальянским художникам, которых вдохновляла идея возрождения величия Древнего Рима, Гужон воплощал в своих произведениях дух искусства Древней Греции.

Работал над капеллой Сен-Ромен, а также в Руанском соборе над надгробием великого сенешала Нормандии Луи де Брезе — супруга фаворитки короля Генриха II Дианы де Пуатье.

«Одно из лучших произведений Жана Гужона: надгробное изваяние Луи де Брезе, покоящегося в подземной капелле Руанского собора; все так называемое современное реалистическое искусство произошло отсюда, господа! Этот мертвый Луи де Брезе более правдив, более страшен, более напоминает бездыханное тело, еще сведенное предсмертной судорогой, чем все вымученные трупы, уродливо изображаемые на современных гробницах». Ги де Мопассан. «Плакальщицы».

В конце XIX - начале XX века Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона давал следующую оценку творчеству Жана Гужона:

«Существенные черты таланта Г. заключаются в необыкновенно развитом чувстве изящества и понимании женской грации; кроме того, у него нет соперников в изображении юношеских форм. К этим качествам присоединяется понимание условий монументальной декоративности, своеобразной, изящной и поэтической.[2]»

Работа в Париже

Гужон также работал в Париже, где пользовался большим успехом. Был воспет Ронсаром как величайший скульптор эпохи[3].

Документально подтверждена его работа в церкви Сен-Жермен л’Оксерруа (1544 год), для которой он выполнил рельеф Оплакивание Христа и четыре рельефа с изображениями евангелистов (в настоящее время — в собрании Лувра).

Наиболее значительные произведения Гужона появились в результате творческого союза с архитектором Пьером Леско. Они вместе участвовали в праздничном оформлении Парижа по случаю торжественного въезда Генриха II в город в 1549 году. В частности было создано одно из наиболее известных творений французского Ренессанса — «Фонтан невинных». Гужон исполнил для него 12 рельефов: горизонтальные с амурами, наядами, тритонами и вертикальные — «Нимфы». Своё название фонтан получил от церкви, находящейся недалеко от него, но оно подошло и к тем образам нимф, которые создал художник. Интересно, что он предложил новый вид барельефов: его фигуры полностью размещены в раме и являются самостоятельными. Не пытаясь состязаться с живописью, скульптор использует средства, позволяющие создать иллюзию перспективы на плоской каменной плите.

Существующий поныне фонтан является реконструкцией изначального сооружения — в 1787 году его перенесли в центр Рынка невинных. Но в него включены рельефы с изображением нимф и другие декоративные мотивы, выполненные Гужоном. Правда в связи с изменением архитектурного решения были добавлены ещё рельефы скульптора Огюстена Пажу. Кроме того с начала XIX века подлинники скульптурного декора «Фонтана невинных» хранятся в Лувре, а на их месте установлены копии.

Но, наверное, самой значительной работой Гужона совместно с Леско стало участие в 15481562 годах в строительстве нового здания Лувра. Гужон здесь выступал не только в роли скульптора, но и принимал участие в разработке архитектурного проекта. Мастер создавал скульптурное оформление дворового фасада (конец 1540-х — 1550-е годы). Для Зала кариатид в Лувре Гужон исполнил женские фигуры (1550 год), поддерживающие кафедру. Леско и Гужон придали Лувру тот облик, который, несмотря на многочисленные последовавшие переделки, сохранился до настоящего времени.

Как полагают, Гужону также принадлежит скульптурное убранство отеля Линьери (сейчас Карнавале, около 1545 года), замка Экуан для коннетабля Монморанси.

Гужон известен и как график. Он исполнил гравюры, иллюстрирующие трактат об архитектуре Витрувия.

Изгнание

После 1562 года имя мастера исчезает из королевских счетов. Считается, что он, будучи протестантом, был вынужден покинуть Францию из-за гонений на приверженцев этой веры. Точной информации о времени и месте смерти Гужона нет. Исследователи полагают, что он умер в изгнании между 1563 и 1568 годом, возможно, в Болонье.

Утерянные произведения

В 1871 году во время пожара были утрачены Аллегории Двенадцати месяцев с Парижской ратуши, созданные Гужоном ок. 1540-1550-x годов.

Напишите отзыв о статье "Гужон, Жан"

Примечания

  1. Европейское искусство: Живопись. Скульптура. Графика. Энциклопедия. — М.: Белый город, 2006. ISBN 5-7793-0920-5
  2. Гужон, Жан // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. Ольга Краснова. Искусство средних веков и Возрождения. Olma Media Group. 2002. ISBN 5-94849-063-7, 9785948490632

Литература

Отрывок, характеризующий Гужон, Жан

Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!