Гулак-Артемовский, Пётр Петрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пётр Петрович Гулак-Артемовский
Петро Петрович Гулак-Артемовський

П. П. Гулак-Артемовский
Имя при рождении:

Пётр Петрович Гулак-Артемовский

Место рождения:

Городище, ныне Черкасская область, Российская империя

Гражданство:

Российская империя

Род деятельности:

Профессор географии, истории, статистики Российской империи, баснописец

Годы творчества:

1817-1865

Жанр:

сатирическая басня, баллада

Язык произведений:

украинский, русский

Пётр Петро́вич Гула́к-Артемо́вский (укр. Петро Петрович Гулак-Артемовський) (27 января 1790, Городище, Черкасский уезд, Киевская губерния, Российская империя — 13 октября 1865, Харьков, Российская империя) — педагог, писатель, историк, филолог, переводчик, поэт, родоначальник украинской сатиры и баллады. Наряду с Иваном Котляревским Пётр Гулак-Артемовский принадлежит к числу украинских писателей, получивших всероссийское признание.





Биография

Пётр Петрович Гулак-Артемовский родился 27 января 1790 года, в семье священника. Местом его рождения называют города Городище и Смелу. Оба они расположены на Черкасщине — в старинном гнезде казаков-черкас[1]. Дворянские роды Гулак и Гулак-Артемовские непосредственно происходят от наказного полковника и генерального обозного Запорожского казачьего войска Ивана Гулака[2] (1629 - 1682).

В конце XVII века дед писателя - дворянин Патрикий Гулак - поселился в местечке Городище, где основал хутор Гулаковщина (Гулакивщина), занимавший 36 десятин. Сын его - Петр Патрикиевич Гулак - перешёл в духовное звание. По законам Российской империи, священники из дворян сохраняли за собой, так сказать, «спящее дворянство», и дети их от рождения были дворянами, а не поповичами... Незадолго до рукоположения своего, Петр Патрикиевич женился на польке из шляхетского рода Артемовских. За казацко-польскими детьми закрепилась двойная фамилия: Гулак-Артемовские.

Петр Патрикиевич Гулак большую часть жизни прослужил священником Городищенской церкви Покрова Божией Матери, основанной в 1742 году. Сын его - Петр Петрович Гулак-Артемовский - поступил в Киевскую духовную академию, которую, не окончив курса, оставил в 1813 году. 4 года он преподавал в частных пансионах Бердичева, был домашним учителем у богатых польских помещиков. В 1817 году переехал в Харьков и поступил в Харьковский университет вольнослушателем словесного факультета. По ходатайству попечителя Харьковского учебного округа графа Потоцкого, Гулак-Артемовский утверждён был университетским советом лектором польского языка в Харьковском университете. С 1818 года он также состоял преподавателем в Институте благородных девиц.

В мае 1820 году скончался крупный историк, профессор Харьковского университета Г. П. Успенский. Тогда Гулак-Артемовскому было поручено преподавание также русской истории, географии и статистики. В 1821 году он защитил магистерскую диссертацию по теме: «О пользе истории вообще и преимущественно отечественной и о способе преподавания последней» и получил степень магистра. Через два года был избран адъюнктом русской истории и статистики. Курс исторических лекций Гулак-Артемовский читал по учебнику Константинова — «Учебной книге истории государства Российского», существенно, при этом, дополнив оный новыми фактами и внося в изложение художественный элемент, что привлекало массу «посторонних» слушателей.

С 1825 года Гулак-Артемовский — экстраординарный профессор Харьковского университета. С 1828 года — ординарный профессор. С 31 января по 27 июля 1828 года Гулак-Артемовский, кроме основного предмета — русской истории, читал лекции по эстетике, истории русской словесности и сравнительному обзору славянских языков. По его инициативе, в Харьковском университете учреждена была кафедра польского языка[3]. По воспоминаниям Измаила Ивановича Срезневского (тогда — студента Харьковского университета), Пётр Петрович был его «первым руководителем в изучении славянской старины и наречий»[4].

В издаваемом Харьковским университетом “Украинском журнале” Гулак-Артемовский поместил в 1825 году свой перевод отрывка из древней чешской поэмы “Суд Любуши” — “Царский стол”. Позднее выяснилось, что “Суд Любуши” — ловкая литературная мистификация XIX века.

В 1829-м, а также в 1833 и 1837 годах Гулак-Артемовский был избираем в деканы словесного факультета Харьковского университета.

С 1831 года состоял инспектором Института благородных девиц, в устройстве коего участвовал лично, так же как и в преобразовании Полтавской гимназии по новому уставу 1831 года[5].

На протяжении 1841—1849 годов Гулак-Артемовский — ректор Харьковского университета.

Пётр Петрович Гулак-Артемовский умер 13 октября 1865 года в слобожанском Харькове, который стал для него родным.

Творческие достижения

  • В истории украинской литературы значение Гулак-Артемовского определяется его положением следующего за И. П. Котляревским поэта, который, используя творческие методы последнего (бурлеск, травестия), попытался ввести в украинскую литературу ряд новых жанров (баллады: «Твардовский» («Твардовський» - перевод из А. Мицкевича, опубликована в журнале «Славянин» в 1827 году[6]), «Рыбак» («Рибалка» - перевод из И. В. Гёте).
  • В басне «Пан та собака» (напечатана в 1818 г. в «Украинском Вестнике») Гулак-Артемовский обличал крепостное право.
  • В стихотворении «Мудрость» (1819 г.) он воспел мудрость и милость Провидения.
  • В басне «Солопий та Хивря» (1819 г.) Гулак-Артемовский выказал себя горячим поборником равноценных систем мужского и женского образования.
  • В стихотворении «Упадок века» (1856 г.) выразил мысль о незыблемости христианской иерархии мира.

Произведения

  • Батько да сын (Батько та син, 1827) — сатирическая басня.
  • Две птички в клетке (Дві пташки в клітці).
  • Настоящая доброта (Справжня добрість).
  • Любопытный и молчун (Цікавий і мовчун).
  • Пан да собака (Пан та собака, 1818) — сатирическая басня.
  • Рыбак (Рибалка) — сатирическая баллада.
  • Солопий да Хивря (Солопий та Хивря, 1819) — сатирическая басня.
  • Твардовский (1827) — сатирическая баллада.
  • Тютхий да Чванько (Тютхий та Чванько).
  • Упадок века (1856) — стихотворение.

Относительно полное собрание его произведений было издано в 1878 году в Киеве, под заглавием: "Кобзарь Гулак-Артемовского" (под редакцией профессора Потебни). В 1904 году "Кобзарь Гулак-Артемовского" был в более полном виде переиздан во Львове (под редакцией Романчука).

Напишите отзыв о статье "Гулак-Артемовский, Пётр Петрович"

Примечания

  1. Енциклопедія «Черкащина». Упорядник Віктор Жадько. - К., 2010. Казаки-черкасы суть давние выходцы с Кавказа (отсюда их прозвище), отчасти укоренившимися на Украине, выше и ниже Днепровских порогов - а также на Дону, Средней и Нижней Волге, в Касимове и по Белгородской черте).
  2. Генеральным обозным Иван Гулак состоял в 1669 - 1674 гг.
  3. Как писал Гулак-Артемовский о языке своей матери - «языка живого, богатого, сильного, (…) языка единобратнего, умевшего воспользоваться всеми сокровищами древней учёности».
  4. В 1839 году Гулак-Артемовский составил «Инструкцию в руководство г-ну адъюнкту Срезневскому по случаю назначаемого для него путешествия по славянским землям с целию изучения славянских наречий и их литературы». Где уделил особое внимание «узнаванию характеристики славянских народов» через их образ жизни, их «предания и поверия». И призвал Срезневского не оставаться «равнодушным к важным заслугам мужей, подвизавшихся с честию и пользою на поле славянской литературы».
  5. Артемовский-Гулак // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  6. Перевод заслужил высокую оценку Мицкевича.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гулак-Артемовский, Пётр Петрович

Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.