Гулак-Артемовский, Семён Степанович

Семён Степанович Гулак-Артемовский укр. Семен Степанович Гулак-Артемовський
Основная информация
Дата рождения	4 (16) февраля 1813(1813-02-16)
Место рождения	хутор Гулаковщина (ныне Городище, Черкасская область) Киевская губерния, Российская империя
Дата смерти	5 (17) апреля 1873(1873-04-17) (60 лет)
Место смерти	Москва, Российская империя
Страна	Российская империя Российская империя
Профессии	композитор, оперный певец, драматический артист, драматург
Певческий голос	бас-баритон
Жанры	опера

Семён Степа́нович Гула́к-Артемо́вский (4 (16) февраля 1813, Городище — 5 (17) апреля 1873, Москва) — украинский композитор, певец (бас-баритон), драматический артист, драматург, племянник писателя П. П. Гулака-Артемовского. Автор первой украинской оперы.

Биография

В 11 лет поступил в Киевское духовное училище; в 1835—1838 годы учился в Киевской духовной семинарии. Обладал красивым голосом-дискантом; после мутации голоса — развился баритон.

По распоряжению киевского митрополита Евгения (Болховитинова) был взят в хор Софийского собора, в 1830 — в хор Михайловского монастыря.

В 1838 году за богослужением в Михайловском монастыре на него обратил внимание М. И. Глинка, предложивший ему переехать в Петербург; до 1839 года обучал его музыке и вокалу, готовил для оперной сцены; 1839 году, организовав в его пользу несколько концертов, на собранные средства отправил учиться за границу. Побывав в Париже, С. Гулак-Артемовский уехал в Италию, где после двух лет обучения дебютировал в 1841 году во флорентийской опере.

В 1842 году возвратился в Петербург, где на протяжении 22 лет, до 1864 года, был солистом Императорской русской оперы в Петербурге, а в 1864—1865 — Большого театра в Москве.

С.С. Гулак-Артемовский был исполнителем партии Руслана в московской премьере оперы М.И. Глинки "Руслан и Людмила" в Большом театре в 1846 году.

Популярность как композитору ему принесла опера «Запорожец за Дунаем», которая, как считается, стала классикой украинской музыки. Опера впервые была поставлена на сцене Мариинского театра в Петербурге в 25 мая 1863 года и имела некоторый успех. Однако в следующем сезоне оперу сняли из репертуара, поскольку выяснилось, что музыка оперы «позаимствована» у Моцарта (из оперы «Похищение из сераля»); автор в неё добавил несколько народных мелодий и чуть-чуть переработал отдельные места. В то же время автором либретто был сам Гулак-Артемовский, и он же выступил в главной партии удалого казака-подкаблучника Карася.

Антонович Д. М. писал в 1925 году об этой опере так: «Опера Моцарта „Похищение из сераля“ на Украине никогда не исполняется, а „Запорожца за Дунаем“ хорошо знает каждый украинский театрал».

Отдельное место в творческом наследии Гулака-Артемовского занимают украинские песни, в частности «Стоїть явір над водою» (посвящённая Тарасу Шевченко, с которым автор дружил с 1838 года), «Спать мені не хочеться» и другие. В Киев Гулак-Артемовский приезжал в 1843 году с целью отбора певцов и в 1850 году, когда гастролировал с итальянской оперной труппой.

Восхищался народной медициной, статистикой, в 1854 году он составил «Статистические-географические таблицы городов Российской империи».

Скончался 5 апреля 1873 года в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище.

Литература

• Малий словник історії України
• Ольховський Андрій. Нарис історії української музики. — К.: Музична Україна, 2003.

Отрывок, характеризующий Гулак-Артемовский, Семён Степанович

У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.