Гулевич, Арсений Анатольевич

Арсений Анатольевич Гулевич
Дата рождения	14 февраля 1866(1866-02-14)
Место рождения	Москва, Российская империя
Дата смерти	12 апреля 1947(1947-04-12) (81 год)
Место смерти	Париж, Франция
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	армия
Годы службы	1883–1917
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	полком, корпусом
Сражения/войны	Первая мировая война
Награды и премии
В отставке	общественная деятельность в эмиграции

Арсе́ний Анато́льевич Гуле́вич (14 февраля 1866, Москва — 12 апреля 1947, Париж) — русский военачальник, генерал-лейтенант, генерал-майор Свиты, крупный военный теоретик.

Биография

Из дворянского рода Гулевичей. В 1883 году окончил Московский 3-й кадетский корпус (бывший 4-й) Императора Александра III. В 1885 окончил 3-е Александровское военное училище (с отличием и занесение на памятную доску). Выпущен подпоручиком в лейб-гвардии Финляндский полк. С 7 августа 1889 — поручик. В 1892 окончил Николаевскую Академию Генерального штаба (по первому разряду). С 6 мая 1892 — штабс-капитан.

В 1893 году командирован за границу с научной целью. С 19 апреля 1894 — капитан Генштаба, затем старший адъютант штаба 37-й пехотной дивизии. С 1 октября 1894 проходил цензовое командование ротой в лейб-гвардии Финляндском полку. C 1 октября 1895 — обер-офицер для поручений при штабе войск гвардии и Петербургского военного округа. С 5 апреля 1898 — младший делопроизводитель канцелярии Военно-учёного комитета. C 16 февраля 1899 — экстраординарный профессор Николаевской академии Генштаба. С 7 августа 1900 — делопроизводитель оперативного отделения Главного штаба; с 18 февраля 1901 — делопроизводитель канцелярии Военного министерства. 5 апреля 1902 произведён в подполковники, 14 апреля 1902 — в полковники. С 16 мая 1902 проходил цензовое командование батальоном в лейб-гвардии Финляндском полку. С 28 апреля 1903 прикомандирован к артиллерии, с 25 июня 1903 — к кавалерии. С 5 февраля 1904 — ординарный профессор Николаевской академии Генштаба.

Курс устройства вооруженных сил и армии важнейших государств блестяще вел профессор полковник Гулевич. До него не менее блестяще курс читал бывший военный министр Редигер, написавший по этому вопросу прекрасную книгу. Гулевич придерживался курса Редигера, обновив его новыми данными. Он привлекал офицеров простотой и ясностью изложения этого до некоторой степени сухого предмета. Во время мировой войны генерал Гулевич был начальником штаба главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта (при генерале Алексееве) и, нужно сказать, высказывал здравые оперативные мысли. Один недостаток был у Гулевича — он был в полном смысле барин, и по виду, и в работе.

— [militera.lib.ru/memo/russian/shaposhnikov/09.html Б. М. Шапошников]

С 12 марта 1904 — помощник начальника канцелярии Военного министерства. С 16 ноября 1904 — постоянный член Главного крепостного комитета. С 21 июня 1905 — начальник канцелярии Совета государственной обороны. 13 апреля 1908 произведён в генерал-майоры.

9 октября 1908 назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка. 27 июня 1909 зачислен в свиту Его Императорского Величества с оставлением в должности. С 26 августа 1912 — начальник штаба войск гвардии и Петербургского ВО. 25 января 1913 избран заслуженным профессором и почётным членом Николаевской академии Генштаба. 6 апреля 1914 произведён в генерал-лейтенанты. С 19 июля 1914 — начальник штаба 6-й армии; с 9 августа 1914 — начальник штаба 9-й армии.

За короткое время моего пребывания в штабе [9-й] армии, я не мог не обратить внимания на совершенно ненормальные отношения, которые существовали между Лечицким и его начальником штаба: видно было, что Лечицкий буквально не переносит Гулевича. Это настолько бросалось в глаза, что было даже неловко. Гулевич же, который все это, конечно, прекрасно видел, делал вид, что ничего особенного нет, и как будто все обстоит прекрасно. Не желая принимать докладов и вообще иметь дело со своим начальником штаба, Лечицкий хотел получать все интересовавшие его сведения помимо Гулевича, поэтому постоянно ходил в штаб и имел все сведения непосредственно от адъютантов; таким путём им отдавались и распоряжения.

Гулевич же, вместо того, чтобы все организовать как следует, предоставлял все своему течению, ни во что не вмешиваясь.

Конечно, долго так дело продолжаться не могло, и Лечицкий, впоследствии, возбудил вопрос об отчислении Гулевича от должности, но тогда совершенно неожиданно для всех, и даже для самого Гулевича, ему пришло предложение занять должность Начальника Штаба Северо-Западного фронта, что и разъединило его с Лечицким.

— [www.grwar.ru/library/Kondzerovsky/DG_08.html Кондзеровский П. К. В ставке верховного]

11 октября 1914 лично руководил боевыми действиями отступающего 14-го армейского корпуса.

Со 2 февраля 1915 — начальник штаба Северо-Западного фронта.

Начальником штаба Северо-Западного фронта был генерал А. А. Гулевич. С ним отец был знаком давно и хорошо, оба они были одновременно профессорами академии Генерального штаба. Как служебные, так и светские отношения между ними были самые лучшие. Но, встретившись вновь как сослуживцы и сотрудники на высоких и чрезвычайно ответственных постах во время войны, они не нашли, как говорится, общего языка, и отношения их приняли ненормальный и для многих непонятный характер. Думаю, что это можно объяснить только совершенно различным пониманием возложенной на них работы. Разговоров по этому поводу ходило немало.

Так, генерал фон Шварц, побывав в штабе Северо-Западного фронта, пишет: «Я был очень поражен странным положением, создавшимся тогда в штабе фронта: начальником штаба фронта был генерал Гулевич, он был тут же в Седлеце и жил в доме, занимаемом генералом Алексеевым, но этажом выше, а все дела в штабе решались помимо него. Получалось впечатление, что начальника штаба нет совсем.

Некоторые чины штаба, которые были почему-то недовольны генералом Гулевичем, болтали, что он будто бы слишком „барин“ и затягивает дела. Я лично не знал тогда генерала Гулевича настолько близко, чтобы подтвердить или отрицать это, но я хорошо знал генерала Алексеева и его постоянную манеру [делать] все самому… Я понимал, что какими бы качествами ни отличался начальник штаба, у генерала Алексеева он бы всегда играл второстепенную роль. Но вместе с тем я думаю, что такое положение не улыбалось генералу Гулевичу, вероятно, тяготило его и отсюда, видимо, и произошло его отчуждение от дел».

Генерал Палицын, 18 апреля 1915 года назначенный приказом великого князя Николая Николаевича в распоряжение главнокомандующего Северо-Западным фронтом, несколько иначе оценивает генерала Гулевича. В своих воспоминаниях о штабе Северо-Западного фронта он приводит разговор с генералом Гулевичем, относящийся ко времени тяжёлых дней лета 1915 года: "А. А. Гулевичу положение представляется хорошим. Когда я вчера сказал ему, что органы снабжения надо эвакуировать на восток, он широко открыл глаза. «Значит, и нам надо отходить?» — спросил он. «Пока нет, — ответил я ему, — но тыловые учреждения фронта из-за Варшавы и Седлеца надо переместить».

Отец, уважая А. А. Гулевича, не считал возможным просить замены, а генерал Гулевич, будучи благородным человеком, видимо, не считал для себя возможным в военное время просить о другом, более ему свойственном назначении. Так это и оставалось до перевода отца в Ставку.

— [www.grwar.ru/library/Alexeeva-Borel/AA_199307.html В. М. Алексеева-Борель]

С 21 сентября 1915 — в распоряжении главнокомандующего Северным фронтом.

27 октября 1915 награждён орденом св. Георгия IV степени. 20 марта 1916 назначен командующим 42-м армейским корпусом; с 19 апреля 1917 — командующий 21-м армейским корпусом. С 9 сентября 1917 состоял в резерве чинов при штабе Петроградского ВО.

После Октябрьской революции 1917 года — на стороне Белого движения. В 1919 году представлял Н. Н. Юденича в Финляндии. Заведовал русским Красным Крестом в Финляндии.

В 1920 году переехал в Париж, был привлечён к работе Высших военно-научных курсов, руководил курсом «Организация современной армии». С августа 1921 года — Председатель Совета Союза преображенцев в Париже. В августе 1933 года стал заместителем председателя Главного правления и заведующим финансовой частью Союза инвалидов. С 1934 года — председатель Зарубежного союза русских военных инвалидов, член Правления Союза Георгиевских кавалеров.

24 июня 1941 года как председатель Гвардейского объединения белоэмигрантов во Франции приветствовал нападение Германии на СССР: «бывшие офицеры Русской Императорской Гвардии и Армии приветствуют от всего сердца предпринятую Фюрером войну против большевиков. Мы выражаем пожелание скорейшей победы для свержения иудо-большевизма и уверены, что освобождённая от советской власти Россия немедленно явится могучим фактором в создании Новой Европы на основе возвышенных принципов, превозглашённых Фюрером».

Отличия

• Орден святого Станислава III степени (1893)
• Орден святой Анны III степени (1896)
• Орден святого Станислава II степени (1901)
• Орден святого Владимира IV степени (1904)
• Орден святого Владимира III степени (1906)
• Орден святого Станислава I Степени (6.12.1912)
• Орден святого Георгия IV степени «За отличия в делах против неприятеля» (27.10.1915)

Сочинения

Источник — [www.nlr.ru/poisk/ электронные каталоги РНБ]

• Гулевич А. А. Большие маневры французских войск в 1893 году. — СПб.: Тип. штаба войск гвардии и Петерб. воен. округа, 1895. — 46 с.
• Гулевич А. А. Война и народное хозяйство. — Спб.: Тип. Глав. упр. делов, 1898. — 188 с.
• Гулевич А. А. Киевский военный округ: Военно-географическое и статистическое описание: Приднепровский пограничный район: Прил. 1. — Киев, 1904.
• Гулевич А. А. Сравнение экономического строя России и главных европейских государств с военной точки зрения: Сообщение в штабе войск гвардии и Петерб. воен. округа. — СПб., 1898. — 45 с.
• Комплектование и устройство вооружённой силы / Сост.: А. Редигер. — изд. 3-е, испр. и доп. А. Гулевич. — СПб.: Воен. тип, 1900. — 576 с.
• Гулевич А. А. Роль России в мировой войне. — Париж, 1934. — 23 с.
• [gulevich.net/statiy.files/agcr.pdf Czarizm and Revolution. 1962.]

Литература

• Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. — М.: АСТ, 2003. — 896 с. — 5000 экз. — ISBN 5-271-06895-1.

Ссылки

• [www.hrono.info/biograf/bio_g/gulevich.html Биография А. А. Гулевича на сайте «Хронос»]
• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=31173 Статья на Биография.ру]
• [www.regiment.ru/bio/G/110.htm Биография на сайте «Русская императорская армия»]
• [www.gulevich.net/ Проект Гулевичи — история и современность]
• [autotravel.ru/otklik.php?ex=4054 Дом Гулевичей] в с. Уты Брянской обл.
• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=146 Гулевич, Арсений Анатольевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»

Отрывок, характеризующий Гулевич, Арсений Анатольевич

Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней: