Гундилович, Павел Михайлович

Павел Михайлович Гундилович
Выпускник ОБВШ П. М. Гундилович, 1927 год
Дата рождения	1902(1902)
Место рождения	деревня Литвяны, Российская империя
Дата смерти	10 апреля 1942(1942-04-10)
Место смерти	Новгородская область, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1924—1938, 1940—1942
Звание
Часть	316-я стрелковая дивизия (8-я гвардейская стрелковая дивизия)
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии
Связи	Панфиловцы

Павел Михайлович Гундилович (1902 — 10 апреля 1942) — советский офицер, участник Великой Отечественной войны. Во время обороны Москвы командовал 4-й ротой 2-го батальона 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии (впоследствии 8-я гвардейская). Руководил обороной в районе Дубосеково (Волоколамский район), где 16 ноября 1941 года его рота вместе с другими подразделениями дивизии отражала удары немецких танков.

Биография

Ранние годы

Родился в 1902 году в деревне Литвяны ныне Узденского района Минской области в семье рабочего. Белорус.

В 1924 году поступил в Объединённую белорусскую военную школу, которую окончил в 1927 году. До 1938 года служил на Дальнем Востоке комендантом участка в порту Находка Владивостокского погранотряда.

29 мая 1938 года арестован и обвинён по статьям 58-1б, 58-9 и 58-11 УК РСФСР (измена; причинение ущерба системе транспорта, водоснабжения, государственного или общественного имущества), предусматривавших расстрел. Однако в 1940 году уголовное дело прекращено, и он был освобождён из-под стражи.

Переехал в Казахстан, где возглавил виноградно-садовый совхоз.

Начало Великой Отечественной войны

С началом Великой Отечественной войны, в августе 1941 года направлен в 316-ю стрелковую дивизию генерала И. В. Панфилова. По отзыву комиссара полка А. Мухамедьярова: «У Клочкова был очень хороший командир роты. Воевали дружно. Гундилович раньше служил в Военно-морском флоте. Он имел богатый жизненный опыт и организаторские способности.»

К началу сентября дивизия была переброшена под Новгород в распоряжение запланированной к формированию 52-й резервной армии. К 8 сентября 1941 года дивизия прибыла в Крестцы, где заняла позиции во втором эшелоне армии и почти месяц оборудовала полосу обороны. 4-я рота капитана П. М. Гундиловича, первой из полка, вела бои с противником в районе Русская Болотица, прикрывая фланг 25-й кавалерийской дивизии. Из боевого донесения замполита полка А. Мухамедьярова: «4 октября 1941 г. 4-я рота в полку вела бой в районе деревни Русь Болотная. Командир роты и его комиссар показали себя волевыми и ответственными командирами. Рота первой подставила себя смерчу пуль, осколков и огня со стороны противника.»

14-18 октября в боях под Москвой на волоколамском направлении рота капитана П. М. Гундиловича снова отличилась. К 16 октября 4-я рота заняла оборону на фронте 5-6 км. Из доклада командующего 16-й армией генерала К. К. Рокоссовского от 17 октября 1941 года: «Рота Гундиловича по-прежнему на передовой. Судьба полка зависит от того, будет ли сдержан рубеж, расположенный в районе деревни Федосьено». И снова «рота тов. Гундиловича первой из всех рот вела бой с противником. Рота потеряла значительную часть своего личного состава, но свои боевые рубежи героически удерживала.» В конце октября генерал И. В. Панфилов высоко отметил действия роты и поставил на вид командиру 1075-го полка И. В. Капрову: «Берите пример с 4-й роты Гундиловича, а его солдат представьте к наградам». За этот эпизод был награждён орденом Красной Звезды (17 января 1942).

Бой у разъезда Дубосеково

16 ноября 1941 года немецкие войска вновь нанесли удар. Именно в этот день произошёл бой с немецкими танками у разъезда Дубосеково, где один из участков обороны занимала 4-я рота 2-го батальона 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии под командованием капитана Гундиловича и политрука Клочкова.

По оценке командира 1075-го стрелкового полка полковника И. В. Капрова, «в бою больше всех пострадала 4-я рота Гундиловича. Уцелело всего 20-25 чел. во главе с ротным из 140 чел. Остальные роты пострадали меньше. В 4-й стрелковой роте погибло больше 100 человек. Рота дралась героически.» Остановить противника у разъезда Дубосеково не удалось, позиции полка были смяты противником, а его остатки отошли на новый оборонительный рубеж. В боях 16 ноября весь 1075-й полк подбил и уничтожил 9 танков противника.

В конце декабря 1941 года, когда дивизия была отведена на формирование, в полк приехал корреспондент «Красной звезды» А. Ю. Кривицкий, которому капитан Гундилович по памяти назвал фамилии 28-ми убитых и пропавших без вести бойцов, которых он смог вспомнить. 22 января 1942 года в газете «Красная звезда» Кривицкий поместил очерк под заголовком «О 28 павших героях», который положил начало официальной версии о 28-ми героях-панфиловцах.

Дальнейший боевой путь

Командир 2-го батальона 23-го гвардейского стрелкового полка капитан П. М. Гундилович принимал участие в советском контрнаступлении под Москвой. В ходе наступления в декабре 1941 — феврале 1942 года его батальон освободил 18 населённых пунктов, захватил 80 автомашин. 8 февраля 1942 года в бою за село Бородино (в 30 километрах от города Старая Русса) отбил две атаки противника силой до полка, который пытался соединиться с основными силами соколовской группы. Противник потерял до 800 человек убитыми, во главе с командиром немецкого полка. За этот эпизод был награждён орденом Красного Знамени (6 июня 1942).

Погиб 10 апреля 1942 года. Обстоятельства гибели описал бывший комиссар 1075-го стрелкового полка полковник в отставке А. Мухамедьяров так: «За полчаса до его гибели я был в его землянке. Рано утром 10 апреля 1942 года комбат Гундилович П. М. собрал в своей землянке всех старшин рот. Это был последний инструктаж перед убытием его в штаб полка на новую должность заместителя командира полка по строевой. В это время прямо в землянке разорвался тяжелый артиллерийский снаряд. 11 человек погибли, в том числе и Павел Михайлович».

Первоначально похоронен в деревне Кокачево Ленинградской области, позднее перезахоронен в братской могиле в посёлке Первомайский Холмского района Новгородской области.

Посмертно представлен командованием полка к званию Героя Советского Союза, однако был награждён орденом Ленина (21 июня 1942).

Награды

• орден Ленина (21 июня 1942, посмертно);
• орден Красного Знамени( 6 июня 1942);
• орден Красной Звезды (17 января 1942)

Семья

Жена — Татьяна Николаевна, в семье родился сын Олег и дочь Ривекка. Из письма с фронта: «Дорогие, Ривочка и Олег! Высылаю вам на память свою фронтовую карточку. Видите, какой сердитый ваш отец — это я злой на фашистов. Ох, и попадет ещё им от меня. Ривочка! Учись на отлично, а я на отлично буду бить фашистов. Вот мы с тобой и будем соревноваться».

Ссылки

• Борис Долгтович. [www.ng.by/ru/issues?art_id=75478 В списках не значился]. Народная Газета (10.05.2013). Проверено 10 декабря 2013.
• Валентин Осипов. [www.ng.by/ru/issues?art_id=61544 Подвиг капитана]. Народная Газета (17.11.2011). Проверено 10 декабря 2013.
• Борис Долгтович. [tv.sb.by/chtoby-pomnili/article/istoriya-geroya-panfilovtsa-iz-belarusi-pavla-gundilovicha.html «Пишу тебе письмо под «концерт», от которого дрожит земля»]. Сельская Газета (24.11.2014). — История героя-панфиловца из Беларуси Павла Гундиловича. Проверено 8 августа 2015.
• Борис Долгтович. [tv.sb.by/chtoby-pomnili/article/istoriya-geroya-panfilovtsa-iz-belarusi-pavla-gundilovicha.html Панфиловцев было не 28. И не все погибли]. Сельская Газета (29.09.2014). Проверено 8 августа 2015.

Отрывок, характеризующий Гундилович, Павел Михайлович

Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.