Гун-цзун (династия Сун)

Гун-цзун кит. 恭宗<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
император династии Южная Сун
12 августа 1274 — 4 февраля 1276
Предшественник:	Ду-цзун
Преемник:	Дуань-цзун
Вероисповедание:	Конфуцианство
Рождение:	2 ноября 1271(1271-11-02)
Смерть:	1323?
Династия:	Южная Сун
Отец:	Ду-цзун
Мать:	Императрица Цюань
Супруга:	1 жена
Дети:	2 сына

Гун-цзун (кит. 恭宗, личное имя — Чжао Сянь (кит. 趙顯), 1271-?) — 7-й китайский император империи Южная Сун (16-й император династии Сун) (1274—1276), посмертное имя — Сяо Гун-хуанди (кит. 孝恭皇帝).

Недолгое царствование

Чжао Сянь родился 2 ноября 1271 года. 12 августа 1274 года скончался его отец, молодой император Ду-цзун, правивший с 1264 года, который оставил после себя троих малолетних сыновей. Хотя Сянь был вторым по старшинству, но он был сыном законной жены Ду-цзуна, а его старший единокровный брат был рождён наложницей, поэтому новым императором стал именно Сянь, получивший храмовое имя «Гун-цзун». Реальная политическая власть находилась в руках его бабки — вдовствующей императрицы Се.

В это время Южная Сун вела войну с монголами. В конце 1274 года все монгольские войска были объединены под командованием Баяна, стал неумолимо продвигаться вглубь сунской территории. Попытавшаяся его остановить южносунская армия была в начале 1275 года полностью разгромлена в сражении при Уху, после чего Баян, оставляя по пути отряды для осады укреплённых городов, двинулся на южносунскую столицу Линьань. Старая и больная Се уже была больше озабочена спасением не сколько страны, сколько династии. Выдвинувшийся к тому времени на главные роли в сунской администрации Вэнь Тяньсян предложил вывезти императорскую семью из города и отправить её в более безопасное убежище где-нибудь в южных районах страны. Императрица согласилась с мнением приближённых лишь тогда, когда к городу подошли войска Баяна. Братьев императора вывезли на юг, но сама правительница и император задержались, чтобы воодушевить местное население. 23 декабря 1275 года она отправила к Баяну посла, пытаясь убедить его прекратить военные действия и обещая взамен выплачивать дань. Однако монгольский командующий, ссылаясь на вероломство, проявленное сунским двором, задержавшим Хао Цзина и убившим одного из послов Хубилая, отправил китайское посольство обратно. 11 января 1276 года сунский двор сделал более привлекательное предложение: империя обязалась выплачивать ежегодную дань в 250 тысяч монет серебром и 250 тысяч отрезов шёлка. Однако Баян не соблазнился и этим. Лишь в конце января, после того, как сунский император признал себя подданным Хубилая, Баян согласился на переговоры. После нескольких безуспешных встреч между представителями обеих сторон вдовствующая императрица передала Баяну печать династии Сун.

Под властью монголов

Когда сунский император лично явился к Баяну, чтобы изъявить свою покорность новым хозяевам города, монгольский полководец принял его со всей возможной любезностью, отметив, что в результате капитуляции «Юг и Север стали одной семьёй». Было приказано оказывать сунской императорской семье уважение, монгольским воинам было запрещено грабить усыпальницы сунских императоров и разворовывать их сокровищницы. Затем Баян вместе с императором и вдовствующей императрицей отправился на север ко двору Хубилая в Шанду.

Хубилай пожаловал низложенному императору титул «князь Ин» (кит. 瀛國公) и выделил ему резиденцию в Ханбалыке. В октябре 1288 года Хубилай издал эдикт, согласно которому князь Ин должен был переехать в Тибет (возможно, монголы желали удалить последнего живого представителя династии Сун с китайской территории, чтобы его не могли использовать сторонники восстановления китайской государственности). В декабре 1288 года князь Ин был переведён из Досыма (на территории современного Хайнань-Тибетского автономного округа провинции Цинхай) в Усыцзан (на территории собственно Тибета). В 1296 году он принял монашество, и поселился в монастыре Сакья, где был известен как «учитель Мубо» (кит. 木波講師). Позднее он занимался переводом буддийских текстов между китайским и тибетским языками, подписываясь как «Хэцзун» (кит. 合尊).

Согласно монастырским записям, в апреле 1323 года 52-летний князь Ин получил императорское повеление покончить жизнь самоубийством в Хэси. Позднее историки времён династии Мин утверждали, что этот приказ был отдан потому, что императору Ин-цзуну не понравились написанные князем Ин стихи.

Источники

• Морис Россаби «Золотой век империи монголов», — СПб.: «Евразия», 2009. ISBN 978-5-8071-0335-2

Отрывок, характеризующий Гун-цзун (династия Сун)

Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.