Гурбан-Ваянский, Светозар

Светозар Гурбан-Ваянский
словацк. Svetozár Hurban-Vajanský
Псевдонимы:	Ваянский
Дата рождения:	16 января 1847(1847-01-16)
Место рождения:	дер. Глбоке, Сеницы Словакия
Дата смерти:	17 августа 1916(1916-08-17) (69 лет)
Место смерти:	Мартин Словакия
Род деятельности:	поэт , прозаик , литературный критик , публицист , общественный деятель
Годы творчества:	1879-1916
Направление:	реализм
Язык произведений:	словацкий немецкий
Дебют:	сборник стихов "Татры и море"

Светозар Гурбан-Ваянский (настоящее имя и фамилия Светозар Гурбан) (словацк. Svetozár Hurban-Vajanský; 16 января 1847, дер. Глбоке у Сеницы) — 17 августа 1916, Мартин) — словацкий поэт, прозаик, литературный критик, публицист, общественный деятель, одна из центральных фигур литературной жизни Словакии конца XIX — начала XX в.

Биография

Родился в семье выдающегося деятеля словацкого национального возрождения, политика и писателя Йозефа Милослава Гурбана.

Первоначальное образование получил в родном г. Глбокем, затем продолжил учёбу в Модра, Цешинe и Штендале в Германии. Гимназию закончил в городе Банска-Бистрица. После чего поступил в братиславскую академию, где изучал право, стажировку проходил в Будапеште.

После чего занимался адвокатской практикой в Трнаве, Будапеште, Братиславe и Вене, пока не открыл собственную юридическую контору в Скалице.

С 1878 года начал работать в качестве редактора газеты «Národnie noviny», издававшейся в Мартине, позже (с 1906) — был главным редактором этой газеты. За свою журналистскую и общественную деятельность несколько раз он был заключен в тюрьму, неоднократно совершал поездки в Россию, Прагу, Будапешт, Вену, Мюнхен.

В начале 80-х годов XIX в. Светозар Гурбан-Ваянский выступил как талантливый поэт, прозаик, журналист и проявил себя непримиримым борцом против подавления словацкого народа австро-венгерской правящий верхушкой. Гурбан-Ваянский, как и Людовит Штур, стоял во главе целой школы писателей и национально-культурных деятелей.

Как истинный панславист он ждал «спасения» для словацкого народа только от российского народа. За своё панславистское мечтательство подвергался критике со стороны группы буржуазных демократов, сплотившихся вокруг журнала «Hlas».

Сотрудничал с газетой «Orol», a в 1881 году возобновил издание газеты «Slovenské pohlady», вокруг которой возник один из главных очагов словацкой национально-литературной и культурной жизни. С 1894 до своей смерти Гурбан-Ваянский был также секретарем словацкого женского общества «Živena».

Состоял членом студенческого объединения «Naprej» и активным деятелем Словацкой национальной партии.

Творчество

Литературную деятельность начал в 1879 году. Первоначально, главным образом, писал стихи, после чего занялся прозой и переводами.

Первый сборник стихов автора «Татры и море» («Tatry a more») был посвящён восстанию южных славян против турок и русско-турецкой войне 1877—1878 годов и принес автору большой успех.

Автор повестей, романов и новелл: «Летящие тени» («Letiace tiene»)(1883), «Сухая ветвь» (1884), «Корень и побеги» (1896), «Котлин» (1901), «Лилия», «Кандидат», «Бабье лето» в которых нарисована жизнь верхушки словацкого общества. Кроме того, им написана критическая статья «Лев Толстой, как художник и мудрец», сонета «Перед памятником Пушкина».

Самыми заметными произведениями Гурбана-Ваянского считаются «Obrazky z ludu» (1880) и романы "«Летящие тени» и «Sucha vatolest» (1884).

Ваянский воспитался на лучших образцах классической литературы, прекрасно знал английскую, немецкую, чешскую и русскую литературу (любил произведения Гоголя и Тургенева). Писал не только на словацком, но и немецком языках.

Большой вклад сделал Ваянский и для обогащения родной речи, которая достигает у него иногда замечательной силы и яркой образности. Известен автор и своими эпическими и лирическими стихотворениями, напечатанными в сборниках — «Tatry a more» (1879), «Z pod jarma» (1887) или отдельно, как например, народная поэма «Vilin» (1886), метко и ярко рисующая современную жизнь словаков.

В своих работах остро реагировал на современные проблемы общества, посвятил себя изучению вопросов отношений личности и нации, борьбе за сохранение национального самосознания.

Познакомился в оригиналах с произведениями чешских, южнославянских, польских, венгерских и немецких авторов.

Выступал как критик-обозреватель большого количества произведений его современников, таких как, Павол Гвездослав, Мартин Кукучин, Терезия Вансова и др. Как литературный критик выступал за реализм.

В своих публицистических трудах отстаивал общеславянское значение русского языка.

Умер и был похоронен на Народном кладбище в городе Мартине.

Литература

• Sobrané diela, sv. I-18, Turč. sv. Martin, 1936-49; в рус. пер. — Летящие тени, в кн.: Словацкие повести и рассказы, М., 1953.
• Vlček J., Dejiny literatury slovenskej, Brat., 1953.

Ссылки

• [www.niv.ru/doc/literature/world-encyclopedia/550.htm СВЕТОЗАР ГУРБАН-ВАЯНСКИЙ (SVETOZÁR HURBAN-VAJANSKÝ. 1847—1916).СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА]

Отрывок, характеризующий Гурбан-Ваянский, Светозар

«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.