Гурвич, Георгий Давидович

Георгий Давидович Гурвич (Жорж Гурвич; фр. Georges Gurvitch, 1894, Новороссийск — 1965, Париж) — российский правовед и французский социолог-позитивист.

Биография

Георгий Гурвич родился в семье кандидата коммерческих наук Давида Гурвича в Новороссийске Черноморской губернии 20 октября (по новому стилю 2 ноября 1894 года). Он был родственником Ф. И. Дана, ставшего впоследствии одним из лидеров меньшевистского крыла российской социал-демократии. В 1912 году Г. И. Гурвич блестяще окончил восьмиклассный курс Рижской Николаевской гимназии. В его аттестате были только отличные оценки, за исключением математики. Не был аттестован он по «закону божьему».

9 июня 1912 года им было подано прошение на имя ректора Юрьевского университета с просьбой о зачислении его студентом юридического факультета. В Юрьевском университете он проучился с первого семестра 1912 года до шестого семестра 1915 года. 13 августа 1915 года по зачёту шести семестров он был переведён в Петроградский университет.

Учась в Юрьевском университете Г. Д. Гурвич прослушал курсы работавших в то время в Юрьеве таких юристов-международников, как В. Э. Грабарь, Л. А. Шалланд, А. С. Ященко. 12 декабря 1914 года юридический факультет присудил ему золотую медаль за сочинение «Правда воли монаршей Феофана Прокоповича» (история философии права). Она была опубликована в изданной под редакцией и с предисловием профессора Ф. В. Тарановского книге «Правда воли монаршей Феофана Прокоповича и её западноевропейские источники».

В 1917 году закончив Петроградский университет и получив магистерскую степень, он был оставлен для приготовления к профессорскому званию. В 1920 году он получил докторат, а также курс в университете, но через несколько месяцев был вынужден оставить Россию и эмигрировать. Существует свидетельство, что Г. Д. Гурвич принимал активное участие в революционной деятельности и был вынужден уехать после критики В. И. Ленина. Способствующим фактором, безусловно, явились тяжёлые условия жизни и работы учёных в первые годы Советской власти.

Первым местом пребывания Г. Д. Гурвича за границей был Берлин, куда он прибыл в 1920 году. В 1921 году в «Трудах русских учёных за границей» опубликовал статью «Идея неотъемлемых прав в политической доктрине XVII—XVIII веков». Здесь же он начал писать и первые философские работы, публикуемые на немецком языке.

В 1920 году в Германии проживало около 500 тысяч русских эмигрантов, из них в Берлине около 300 тысяч. Немецкую столицу нередко называли «второй русской столицей». Весной 1920 года здесь была создана Русская академическая группа, у истоков которой стоял, и куда вошёл профессор международного права А. С. Ященко. Одним из направлений деятельности группы было чтение лекций. Г. Д. Гурвич взял курс «Об идее неотъемлемого права лиц». Открылся Русский научный институт с юридическим факультетом. Г. Д. Гурвич на нём читал курс государственного права, а профессор международного права М. А. Таубе историю международных отношений. Курса международного права в институте не числилось.

В 1922 году Г. Д. Гурвич оказался в Чехословакии. 18 мая 1922 года в Праге открылся Русский юридический факультет. Г. Д. Гурвич был в числе его первых преподавателей. За ним числился предмет «Международное право». Однако проработал он недолго. Уже 26 июня 1922 года Г. Д. Гурвич написал на имя декана Русского юридического факультета в Праге следующее письмо: «Нуждаясь для успешного окончания моей диссертации о философии права Фихте в книжных богатствах Берлинской королевской Библиотеки, и, в частности, в ознакомлении с неизданными рукописями Фихте, хранящимися там, честь имею просить факультет о командировке меня за границу в Германию на летние каникулы с 15 августа по 15 октября 1922 года». По окончании указанного срока, юридический факультет рассмотрел «ходатайство доцента Г. Д. Гурвича о предоставлении ему годичного отпуска без содержания для окончания диссертации на учёную степень магистра» и удовлетворил его.

«Ввиду выяснившейся совершенной необходимости для успешного окончания подготовляемой мной (на предмет защиты при Пражской акалемической группы) диссертации об этике и философии права Фихте, в течение продолжительного времени беспрерывно пребывать в Берлине, а затем совершить поездку в Париж, честь имею просить разрешить мне отпуск на оба семестра 1923/1924-го учебного года, то есть до 1 августа 1924 года»- писал он в письме от 8 октября 1923 года.

В этом же письме он выражал «готовность на время отпуска отказаться от соответствующего содержания». Прошение было удовлетворено. Учебная коллегия при Комитете по обеспечению образования русских студентов в Чехословацкой Республике «на заседании своём 24 ноября 1923 года постановила считать вольную вакансию доцента Г. Д. Гурвича свободной и подлежащей замещению». 15 июля 1924 года декан юридического факультета Д. Д. Гримм поставил вопрос "о желании Г. Д. Гурвича возвратиться в Прагу, и 29 декабря на заседании Русского юридического факультета было оглашено его заявление «о намерении читать в текущем учебном году курс общей теории международного права, которое было принято к сведению».

Но и на этот раз Г. Д. Гурвич пробыл в Праге недолго. 27 октября 1925 года факультет рассмотрел его ходатайство о предоставлении ему отпуска на год с 1 ноября с.г. по 1 ноября 1926 года «в виду командировки его по распоряжению МИД ЧСР в Париж с сохранением содержания». Постановили: «Признать, что со стороны факультета к удовлетворению ходатайства доцента Г. Д. Гурвича о предоставлении ему годичного отпуска препятствий не встречается». 30 июня 1926 года отпуск был продлён ещё на один год. Таким образом, с 1922 года Г. Д. Гурвич не участвовал в учебном процессе в Русском юридическом факультете, однако, числился его доцентом. В письме декану Русского юридического факультета в Праге профессору А. А. Вилкову из Парижа 16 января 1928 года Г. Д. Гурвич писал: « 31 декабря 1927 года истёк срок моего отпуска и насколько я знаю министерство до сих пор не известило комитет о продлении моего отпуска. Между тем неофициальным путём французские инстанции ещё в декабре были информированы, что Министерство не выразит препятствий по продлению моего отпуска. 21 января я должен приступить к публичному курсу лекций на французском языке в Сорбонне, который удостоил меня своим избранием. Вы поймёте, как для меня во всех отношениях важно прочесть этот курс, который должен закончиться к середине марта. Но, конечно, кусок хлеба всего важнее и так как я в Париже не имею решительно никакого заработка, я предпочту лучше немедленно вернуться, чем лишиться своего места в Праге». В связи с этим он просил "в личном порядке ответить декана на следующие вопросы: «Можно ли рассматривать отсутствие ответа на моё прошение со стороны Министерства как отказ в отпуске; Имею ли я право ожидать разрешения вопроса в Париже; Рискую ли я быть снятым с иждивения, если задержусь в Париже без разрешения до середины марта».

с 1925 года Г. Д. Гурвич постоянно жил во Франции. В 1925—1927 годах он работал в Славянском институте в Париже, а также преподавал на русском юридическом факультете при Парижском университете. С 1927 года он преподавал в Сорбонне. Им также читались русские лекции в Сорбонне. Газета «Возрождение» за 27 ноября 1925 года сообщала, что на площади дю Понтеон, 10 им читается трёхчасовая лекция «Русские философы права». В 1928 году Г. Д. Гурвич принял французское гражданство. вместе с тем, он не прекращал участвовать в культурной и общественной жизни российской эмиграции.

В журнале «Современные записки», начиная с 1924 года, он опубликовал следующие статьи: «Идеология социализма в свете новейшей немецкой литературы»(1924, № 18), «Государство и социализм» (1925, № 25), «Новейшая эволюция идеологии французского синдикализма» (1925, № 24), «Прудон и современность» (1927, № 39), «Большевизм и замирение Европы» (1925, № 26), «Этика и религия» (1926, № 29), «Будущность демократии» (1927, № 32), « Социализм и собственность» (1928, № 36), «Собственность и социализм» (1929, № 38) и другое.

Кроме того, он опубликовал рецензии на работы Н. Н. Алексеева, Н. А. Бердяева, М. Я. Лазерсона, Т. Г. Масарика, Ф. В. Тарановского. Последней публикацией учёного в «Современных записках» явилась рецензия на книгу Б. П. Вышеславцева «Этика преображенского эроса». Она появилась в 1932 году.

Научные взгляды Г. Д. Гурвича были широко известны русской эмиграции. Они являлись предметом детального рассмотрения сторонников евразийства. На них ссылался лидер этого движения П. Н. Савицкий в нашумевшей книге «Полемика вокруг евразийства в 20-х годах». Они были частым предметом дискуссии в переписке евразийцев.

По своим политическим воззрениям Г. Д. Гурвич был социалистом. В России он входил в партию социал-демократов (меньшевиков). Полностью с социализмом он не порвал в эмиграции. В 1927 году он продолжал связывать развитие демократии с социалистической перспективой. С 1932 по 1937 годы Г. Д. Гурвич входил в масонскую ложу «Северная звезда».

В период с 1932 по 1934 годы Г. Д. Гурвич в должности профессора читал курс философии в Коллеж Севинь, а в 1934/1935 годах преподавал социологию в университете города Бордо. С 1935 года работал в университете города Страсбурга. Кроме того, он являлся Генеральным секретарём Международного института социологии права в Париже (1931—1940) и редактором парижского журнала «Archives de philosophie du droit et de sociologie juridique» по вопросам философии права и юридической социологии.

Когда началась война с Германией, Г. Д. Гурвич вступил в ряды французской армии, участвовал в боевых действиях. После поражения Франции и демобилизации в октябре 1940 года, уехал в Нью-Йорк, где возглавлял Французский институт социологии. В 1944/1945 годах читал курс социологии знания в Гарвардском университете.

В сентябре 1945 года Г. Д. Гурвич возвратился во францию и стал главной фигурой франкоязычной социологии. Он основал и стал первым директором Центра социологических исследований, лаборатории социологии познания и морали во франции, Международной ассоциации социологов франкоязычных стран (1962 год), главным редактором журнала «Международные тетради по социологии» (1946 год). С 1948 года он-профессор социологии в Университете Парижа. С 1960 по 1963 года он занимал ответственный пост президента Национального центра координации исследований Франции. Умер Г. Д. Гурвич в Париже 10 декабря 1965 года.

Уже после кончины Г. Д. Гурвича, была опубликована его небольшая мемуарная статья «Мой интеллектуальный путь», являющаяся одной из немногих источников биографических сведений об учёном.

Г. Д. Гурвич вошёл в историю науки, прежде всего как учёный социолог. Он совершенно неизвестен научному миру как юрист-международник. А между тем, право его так называть даёт не только его юридическое образование. Г. Д. Гурвич имел работы и по международно-правовой тематике, в том числе и на иностранных языках. Его перу принадлежит обстоятельный труд «Введение в общую теорию международного права. Конспект лекций. Выпуск 1. Прага, 1923. 119 страниц».

Сочинения

Книги

• Fichtes System der konkreten Ethik, Tübingen: Mohr, 1924
• L’expérience juridique et la philosophie pluraliste du droit, Pedone, 1935
• Essai de Sociologie, 1939
• Sociology of law, 1942
• La vocation actuelle de la sociologie (2 tomes), PUF, 1950
• Le concept des classes sociales de Marx à nos jours, 1954
• The Specturm of Time, 1958
• Dialectique et sociologie, Flammarion, 1962
• Les Cadres sociaux de la connaissance, PUF, 1966
• La magie et le droit, Dalloz, 110 p., 2004

Статьи

• " Kant und Fichte als Rousseau-Interpreten ", Kant-Studien. 1922. Bd. 27, H. 1-2. S. 138-164.
• " Sociologie de la connaissance et psychologie collective ", L’Année sociologique, 3e série, t. 1, 1940—1948.
• " La sociologie du jeune Marx ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 3-4, 1947—1948 a.
• " Microsociologie et sociométrie ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 3-4, 1947—1948 b.
• " Psychologie collective et psychologie de la connaissance ", L’Année sociologique, 3e série, 1948—1949.
• " Groupement social et classe sociale ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 7, 1949.
• " Réponse à une critique. Lettre ouverte au Pr Léopold von Wiese ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 13, 1952.
• " Hyper-empirisme dialectique ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 15, 1953.
• " Le concept de structure sociale ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 19, 1955.
• " La crise de l’explication en sociologie ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 21, 1956.
• " Réflexions sur les rapports entre philosophie et sociologie ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 22, 1957.
• " Pour le centenaire de la naissance de Durkheim ", Cahiers internationaux de sociologie, vol. 26, 1959.
• " Mon itinéraire intellectuel ou l’exclu de la horde «, L’Homme et la société, no 1, 1966.

Литература

• Стародубцев Г. С. Георгий Давидович Гурвич, как юрист-международник /Г. С. Стародубцев. //Международное право = International Law. — 2005. — № 1 (21). — С. 198—217. На с. 208—217 : Статья на английском языке.
• Антонов М. В., Поляков А. В. [www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=1212006 Г. Д. Гурвич и русская постклассическая правовая мысль конца XIX — начала XX века] // Правоведение. — 2005. — № 4. — С. 131—137. (Статья представляет собой предисловие к статье — Гурвич Г. Д. [www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=1212027 Два величайших русских философа права: Борис Чичерин и Владимир Соловьев] // Правоведение. — 2005. — № 4 — С. 138—164.)
• Антонов М. В. [www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=190011 Социология права Георгия Давидовича Гурвича] // Правоведение. — 2003 — № 2 (247). — С. 218—234.
• Г. Д. Гурвич «Введение в общую теорию международного права. Конспект лекций», Прага, 1923
• [www.reds.msh-paris.fr/publications/revue/pdf/ds04/004-05.pdf " Éléments biographiques et bibliographiques pour une étude de l’apport de Georges Gurvitch à la théorie et à la sociologie du droit "] Robert Cramer, Droit et Société, 4/1986.
• [ecsocman.hse.ru/socis/msg/16931474.html Дойков Ю.В. Георгий Гурвич — социолог-эмигрант первой волны] // Социологические исследования. 1996. № 2. С. 142-148.
• [ecsocman.hse.ru/text/19012340/ Гергилов Р.Е. Право как социальный контроль: концепция Георга Гурвича] // Журнал социологии и социальной антропологии. 2005. Т. VIII. № 3. С. 71-78.
• [ecsocman.hse.ru/text/19144806/ Гергилов Р.Е. Теория и методология социологии Г.Д. Гурвича] // Социологические исследования. 2008. № 4.
• Голосенко И.А. Гергилов Р.Е. Георгий (Жорж) Гурвич как социолог // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. 3. Вып. 1.

Отрывок, характеризующий Гурвич, Георгий Давидович

– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]