Гуревич, Борис Абрамович

Борис Абрамович Гуревич
Имя при рождении:	Борис Абрамович Гуревич
Место рождения:	Умань Киевская губерния
Род деятельности:	публицист, журналист, юрист, поэт

Борис Абрамович Гуревич (псевдоним Iridion; р. 8 (21) июля 1889, Умань, Киевская губерния — 4 апреля 1964, Нью-Йорк, США) — философ, публицист, поэт, юрист и правовед.

Биография

Из еврейской семьи. Отец Абрам Борисович (ум. 6.2.1924) — доктор медицины, киевский «общественный раввин», поэт-народник; мать умерла не ранее 1923 года. Брат Григорий (30.6.1895 — 11.1.1959) — пианист и историк искусства.

Среднее образование получил в 4-й Киевской гимназии, которую окончил с золотой медалью. Затем обучался в Киевском университете Св. Владимира, первоначально на естественном, затем на юридическом факультете. Окончил последний с похвальным отзывом за работу по английской философии права.

Литератор, поэт, прозаик.

Осенью 1912 года опубликовал сборник «Вечно человеческое», претендовавший на создание особого литературного направления — «сциентизма» (научной поэзии). В 1913 году уехал в Германию, где работал во Фрейбургском университете у профессора Риккерта по философии, занимался также вопросами экономики и аграрным вопросом.

В 1914 году был тяжело болен. В начале Первой мировой войны арестован в Германии, интернирован. В конце 1914 года выпущен по болезни сердца. По возвращении в Россию поступил в Петроградский университет для специальных занятий по философии, где работал под руководством профессора Н. О. Лосского.

Философ; автор ряда работ по истории философии. Публицист. Впоследствии неоднократно читал курсы по философии. Сотрудничал в журнале «Русская мысль», выпустил ряд книг. Член Партии народной свободы. Лектор по международно-правовому обоснованию пацифизма. Делегат из Смелы на 8 съезде партии (май 1917), выступал против федеративного устройства государства. Затем делегат 10 съезда партии.

В 1917 числился помощником присяжного поверенного М. И. Шефтеля. При Временном правительстве уполномоченный Государственной думы по пропаганде в войсках. Редактировал официоз Временного правительства — «Армия и флот свободной России». Вместе с Н. О. Лосским и П. П. Гронским основал «Союз эволюционного социализма». Выпустил ряд брошюр и книг по теории эволюционного социализма и по вопросам патриотической агитации.

11 ноября 1917 года уехал в Киев, где с профессором М. В. Бернацким редактировал журнал «Голос жизни». Вступил в Киеве в кадетский комитет. В период гетманства продолжал заниматься литературной и политической деятельностью.

В январе 1919 перебрался в Одессу, откуда с фальшивым паспортом возвратился в Киев, находился там до прихода Добровольческой армии. Несмотря на антисемитизм добровольцев, принял предложение государственного контролёра В. Степанова выехать в Ростов-на-Дону для помощи миссии, отправляемой в США. В Ростове состоял членом Национального центра и заведовал социологическим и экономическим отделами в ряде газет Вооружённых сил Юга России. Вместе с присяжным поверенным О. О. Грузенбергом разработал соглашение между съездом еврейских деятелей и генералом А. И. Деникиным о методах прекращения погромов.

В феврале 1920, после неудачи соглашения, выехал в Константинополь, где был членом комитета «Народного братства освобождения России», вместе с князем Павлом Д. Долгоруковым возглавлял несколько антибольшевистских организаций.

С января 1921 года — член Константинопольской группы «Партии народной свободы». При расколе «Партии народной свободы» остался в группе, поддерживавшей генерала Врангеля. Вышел из неё в феврале 1922. Читал лекции по философии при Молодёжной христианской ассоциации (ИМКА) в Константинополе.

С мая 1921 жил в Париже. С июня 1921 член Парижской группы «Партии народной свободы». Занимался литературной и политической деятельностью, постоянно выступал с лекциями и докладами, своими литературными вечерами. Секретарь Лиги борьбы с антисемитизмом в России, которую возглавлял Г. Б. Слиозберг.

Кратковременно был масоном. Посвящён после опроса, проведенного В. Вяземским, Д. Шереметьевым и М. Сейделером 23 июня 1923 года в парижскую масонскую ложу «Астрея» № 500 (ВЛФ). Посетил лишь одно заседание ложи. Исключен 11 декабря 1924 года.

С 1924 года — член «Республиканско-демократического объединения».

В 1927 году выступал с лекциями и докладами в «Союзе молодых поэтов и писателей», в 1937 — в Социально-философском объединении.

В 1930 году участвовал в Париже в собраниях «Дней».

В 1931 году — член «Союза деятелей русского искусства».

С конца 1930-х годов жил в США. Занимался вопросами международного права. Основатель и председатель «Союза охраны прав человека». Автор многочисленных научных работ. Принимал активное участие в жизни еврейских общественных организаций, был связан с рядом американских демократических общественно-политических организаций.

В 1948 году читал лекции на кафедре социологии в Сорбонне.

В 1957 году выдвигался на Нобелевскую премию мира. Печатался также под псевдонимом Iridion.

Умер от сердечного приступа.

Избранное

• Освобождение Духа (Киев, 1911)
• Социологический анализ проблемы мира (Киев, 1912)
• Вечно человеческое: Книга космической поэзии (СПб, 1912)
• Народу моему. Сборник стихотворений (1912)
• «О вопросах культурной жизни евреев» (брюшюра, конфискована, Киев, 1912)

О вопросах культурной жизни евреев (1912)

Цитата

От рождения и до гроба жизнь русского еврея — непрерывный путь унижения, позора, борьбы, напоминающий агонию

.

О книге

Борис Гуревич вспоминает о ночных облавах на евреев, устраиваемых полицией, высылке евреев из города, еврейском бесправии, обвинении евреев в ритуальных убийствах. Автор говорит о необходимости предоставления евреям равноправия и о том, что отсутствие равных прав для евреев является постыдным грехом России. Несмотря на то, что в этой брошюре не было призыва ни к революционной борьбе, ни к свержению существующей власти, все экземпляры её были конфискованы полицией, а против её автора было возбуждено уголовное преследование. Говорить правду о бесправном положении евреев в России уже считалось преступлением.

Ссылки

• [virlib.eunnet.net/sofia/07-2005/text/0710.html Русские философы в журнале София]

Отрывок, характеризующий Гуревич, Борис Абрамович

Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.