Гуреев, Михаил Георгиевич

Михаил Георгиевич Гуреев
Дата рождения	30 апреля 1921(1921-04-30)
Место рождения	деревня Курнино, ныне Ковылкинский район,Мордовия
Дата смерти	14 октября 2009(2009-10-14) (88 лет)
Место смерти	Москва, Российская Федерация
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	артиллерия
Часть	10-й миномётный полк 40-й армии (в годы ВОВ)
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Михаил Георгиевич Гуреев (30 апреля 1921, дер. Курнино, Ковылкинский район, Мордовия — 14 октября 2009, Москва) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, командир батареи 10-го миномётного полка 40-й армии Воронежского (1-го Украинского) фронта, старший лейтенант.

Биография

Родился 30 апреля 1921 года в деревне Курнино ныне Ковылкинского района Республики Мордовия в крестьянской семье. Член КПСС с 1943 года. Окончил среднюю школу. С 1936 года жил в Москве, где окончил Бауманский аэроклуб. Одновременно работал землекопом на строительстве дорог, затем водителем троллейбуса в Москве. От Комсомольской площади вёз пассажиров по Садовому кольцу к Калужской заставе, потом к Киевскому вокзалу.

В 1939 году Гуреев поступил в военно-техническую авиашколу, которую окончил в начале июня 1941 года. Был направлен мотористом в истребительный авиаполк, базировавшийся в Прибалтике. 21 июня часть внезапно перегнали на полевой аэродром близ границы. Самолёты рассредоточили.

22 июня 1941 года аэродром содрогнулся от грохота и свиста осколков. Гуреев бросился к своему самолёту, обеспечил рулёжку машины среди воронок и проводил «МиГГ» в воздух. Уже на следующий день Гуреев в числе техников и потерявших самолёты лётчиков был направлен в Москву за пополнением самолётного парка.

Получив боевые машины, авиаторы 31-го истребительного авиаполка вылетели на Украину в район города Лебедина. И здесь на аэродром налетели бомбардировщики. Гуреев, теперь уже авиационный механик, выпустил самолёт в воздух, но сам был тяжело ранен осколком и оказался сначала в медсанбате, а потом и в госпитале.

После госпиталя Гуреев был направлен в артиллерийско-миномётное училище, которое окончил в конце 1942 года в звании лейтенанта. Прибыв на фронт, он был назначен начальником разведки миномётного полка. Первые же рейды разведчика на позиции противника показали, что вчерашний авиатор отважен и смел.

В середине января 1943 года под Белгородом при возвращении в полк разведчики натолкнулись на фашистов, численно превосходивших их вдвое. В бою один сержант был ранен. Гуреев приказал всем немедленно отходить, а сам остался прикрывать отход. Попал под разрывы мин. Целый месяц пролежал в тыловом госпитале. Осколок, задевший лёгкое, так и остался неизвлечённым.

В район Белгорода Гуреев вернулся перед началом Курской битвы в новом качестве — командиром батареи миномётного полка резерва Ставки ВГК. Целую неделю провёл в оборонительных боях. Чтобы сохранить технику и личный состав от постоянной бомбёжки, Гуреев приказал зарыться в землю. Когда противник начал наступление, ударили всей батареей. В ожесточённых боях погибло немало бойцов. Однако враг был обескровлен и остановлен.

12 июля 1943 года противник начал последнюю попытку прорыва. На позицию батареи Гуреева в районе Прохоровки хлынула лавина «тигров», «пантер» и «фердинандов». Атаку удалось отбить, но дорогой ценой. Батарея потеряла полностью 2 расчёта. Враг продолжал наседать. Перед очередной атакой миномётчики Гуреева, скрытно переменив позицию, встретили его сокрушительным прицельным огнём. И снова заставили гитлеровцев отойти на исходные позиции. Началось контрнаступление. Лейтенант Гуреев огнём своей батареи уничтожил до взвода пехоты, подавил миномётную батарею, разбил 2 станковых пулемёта противника, что послужило быстрейшему занятию деревни Никитовка. В бою за деревню Тучное огнём своей батареи Гуреев расстрелял немецкую автомашину, доставлявшую боеприпасы. Были уничтожены наблюдательный пункт, миномёт и противотанковая пушка врага. За отличные боевые действия Гуреев получил благодарность сразу от 2 командиров стрелковых полков и командира 206-й стрелковой дивизии. А вскоре его наградили орденом Отечественной войны 2-й степени.

В дальнейшем боевой путь старшего лейтенанта Гуреева пришёл к Днепру. Батарею придали головному стрелковому полку. С ним 25 сентября 1943 года под ураганным огнём миномётчики переправились в район Великого Букрина через Днепр. Целыми оказались все 6 миномётов. Удалось не утопить ни одного ящика с боеприпасами.

Расчёты Гуреева раньше других заняли огневые позиции. И сразу же в бой. В районе высоты 244,5 ударили по контратакующей гитлеровской пехоте. Но натиск врага был очень силён. Под напором его превосходящих сил наша пехота вынуждена была отойти. В результате миномёты Гуреева оказались впереди наших пехотных батальонов, продолжая уничтожать рвущихся к высоте гитлеровцев.

Когда боезапас был полностью израсходован, Гуреев приказал: занять круговую оборону и держаться до последнего. В ход пошло личное оружие — винтовки и автоматы. Сутки держали миномётчики высоту, уничтожив за это время вражескую миномётную батарею, 3 станковых пулемёта, 2 взвода пехоты. На другой день, 26 сентября, наша пехота перешла в решительную атаку и восстановила положение.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 декабря 1943 года за успешное форсирование Днепра, прочное закрепление плацдарма на его западном берегу и проявленные при этом отвагу и геройство старшему лейтенанту Михаилу Георгиевичу Гурееву было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 1875).

В январе 1944 года Гуреев возглавил штаб 1-го миномётного дивизиона. Его дивизион громил гитлеровцев в Корсунь-Шевченковской операции. За период обороны в районе деревни Мохначки дивизион уничтожил до 2 рот пехоты, 7 огневых точек, 2 орудия, 5 автомашин противника.

В июне 1944 года Гуреева назначили командиром артиллерийского дивизиона. В этой должности он участвовал в Ясско-Кишинёвской операции, освобождал Венгрию и Чехословакию. 1 февраля 1945 года Гуреева ранило в боях за освобождение города Банска-Быстрица. Но он и раненый не покинул поле боя.

День Победы командир артиллерийского дивизиона встретил в Чехословакии. В составе сводного полка 2-го Украинского фронта капитан Гуреев М. Г. участвовал в Параде Победы на Красной площади.

В 1946 году Гуреев М. Г. окончил Высшую офицерскую артиллерийскую школу в Ленинграде, в 1950 году — Высшую офицерскую интендантскую школу, в 1953 году — Военную академию тыла и снабжения. С 1958 года полковник Гуреев М. Г. в запасе. Жил в Москве. Работал проректором Московского института управления имени С. Орджоникидзе. Скончался 14 октября 2009 года. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище (участок 3).

Награды

• Медаль «Золотая Звезда» — 24 декабря 1943 года.
• Орден Ленина — 24 декабря 1943 года.
• Орден Красного Знамени.
• Орден Отечественной войны I степени.
• Орден Отечественной войны I степени.
• Орден Отечественной войны II степени.
• Орден Красной Звезды.
• Медали СССР.

Литература

• Герои огненных лет. Книга 8. — М.: «Московский рабочий», 1985.
• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4300 Гуреев, Михаил Георгиевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Гуреев, Михаил Георгиевич

В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.