Гурий (Егоров)
Митрополи́т Гу́рий (в миру Вячесла́в Миха́йлович Его́ров; 1 [13] июля 1891, село Опеченский Посад, Новгородская губерния — 12 июля 1965, Симферополь) — епископ Русской Православной Церкви, митрополит Симферопольский и Крымский.
Содержание
Семья, образование, война
Родился в мещанской семье, отец был владельцем артели петербургских ломовых извозчиков. В семье было пятеро детей, в том числе Николай (будущий профессор теоретической механики в технологическом институте Петербурга), Леонид (будущий архимандрит Лев), Вера, Василий. Родители рано умерли, дети воспитывались у дяди, который был заведующим Александро-Невским рынком.
В 1911 году окончил Санкт-Петербургское Петровское коммерческое училище с званием кандидата коммерческих наук. Отказался от выгодных карьерных предложений, желая принять монашество. Поехал в Оптину пустынь к старцу иеросхимонаху Анатолию, а затем посетил известного протоиерея Егора Коссова. Эти встречи утвердили его в стремлении стать монахом и священником.
В 1912 году поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. В 1914—1915 годах, прервав обучение, служил на фронте братом милосердия, заболел туберкулёзом легких и после лечения вернулся в академию.
4 декабря 1915 года пострижен в монашество и 6 декабря рукоположён во иеромонаха. В 1917 году окончил Петроградскую духовную академию со степенью кандидата богословия.
Александро-Невское братство
Получив священный сан, отец Гурий развил очень энергичную пастырскую деятельность. Ему было поручено священнослужение (по воскресеньям и праздничным дням) в женском монастыре, находящемся в Лужском уезде, близ ст. Плюсса, сравнительно недалеко от Петрограда. Ко времени посвящения о. Гурия уже имел священный сан его брат Леонид, также постригшийся в монахи с именем Лев. К двум отцам — Льву и Гурию — присоединился иеромонах Иннокентий (Тихонов), получивший архиерейский сан. Братья Егоровы (так скоро стали называть в народе отцов Льва и Гурия) развили вместе с о. Иннокентием интенсивную миссионерскую деятельность.
Они «пошли в народ», то есть обратились преимущественно к рабочим и к самому бедному, деклассированному и злоупотребляющему алкоголем люду. Местом их деятельности стал теперешний Лиговский проспект. Там братья сняли комнату и проводили в ней беседы для народа — рассказывали те или иные события из Священной истории, сопровождая это показом диапозитивов, вели беседы о жизни, преимущественно выступая против алкоголизма. Отец Иннокентий любил разъяснять богослужение. Естественно, что к этому дому примкнули активисты, которые стали называть себя «Братством святого Александра Невского», в котором, впрочем, не было организационных форм. Каждый близкий к деятельности «братьев Егоровых» мог назвать себя членом этого братства.
После окончания академии был принят в братию Александро-Невской Лавры.
С 1922 года — архимандрит; настоятель Крестовой митрополичьей церкви.
Аресты и ссылки
1 июня 1922 года был арестован. 4 января 1923 года осуждён к трем годам ссылки в Туркмению.
Вернувшись в Ленинград в 1925 году, отец Гурий был назначен настоятелем киновии Александро-Невской Лавры, расположенной на правом берегу Невы (1925—1926).
С 1926 года — настоятель Успенской церкви Киевского подворья. Вокруг него, его брата Льва и о. Варлаама (Сацердотского) снова группировались верующие из Александро-Невского братства.
Также с 1926 года архимандрит Гурий стал заведующим Богословско-псалтырским училищем. За эту педагогическую деятельность его арестовали 27 мая 1927 года. В тюрьме он находился до ноября, затем его выпустили.
24 декабря 1928 года снова арестован. Приговорен 22 июля 1929 года к заключению в лагерь сроком на 5 лет. Отбывал свой срок в Беломоро-балтийском лагере («БелБалтЛаг») на строительстве Беломорканала, первоначально в Кеми, затем в Медвежьегорске. С 1930 года — на станции Кузема Мурманской железной дороги. Вначале был лесорубом, затем, как человек, знающий бухгалтерию, был переведен в контору, работал бухгалтером и кассиром.
Жизнь в Средней Азии
После освобождения жил у родственников в Ташкенте и Фергане. Служил литургию в домашних условиях по благословению митрополита Арсения (Стадницкого). Вокруг него создалась небольшая община, в которую входил, в частности, будущий митрополит Иоанн (Вендланд), которого архимандрит Гурий постриг в монашество. С 1944 года служил открыто. В 1944 году стал настоятелем Покровского собора Самарканда, исполнял обязанности секретаря епархиального управления.
Наместник лавры
С 1945 года — почетный настоятель Ильинской церкви в Загорске (ныне вновь Сергиев Посад). В этот период написал работу «Патриарх Сергий как богослов», позднее опубликованную в книге «Патриарх Сергий и его духовное наследство» (М., 1947).
В 1945—1946 годах — наместник вновь открытой Троице-Сергиевой Лавры. На этом посту активно восстанавливал монашеские традиции.
Архиерей
22 августа 1946 года в зале заседаний Священного Синода было совершено наречение архимандрита Гурия во епископа Ташкентского и Средне-Азиатского. Чин наречения совершали: Патриарх Московский и всея Руси Алексий I, Митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) и епископ Можайский Макарий (Даев)[1].
25 августа 1946 года хиротонисан в московском Богоявленском соборе во епископа Ташкентского и Средне-Азиатского. Хиротонию совершили Патриарх Московский и всея Руси Алексий I, митрополит Ленинградский Григорий (Чуков), епископ Калужский и Боровский Онисифор (Пономарёв) и епископ Ужгородский и Мукачевский Нестор (Сидорук)[1].
В условиях, когда большинство духовенства Средне-Азиатской епархии вышло из обновленческой среды, многие годы епископу Гурию пришлось преодолевать обновленческое прошлое своей епархии, он вынужден был прибегать к запрещениям священников, продолжавших, как и во времена обновленчества, жить безнравственным образом[2].
Участвовал в Совещании глав и представителей православных церквей в связи с празднованием 500-летия автокефалии Русской православной церкви в 1948 году, где выступил с содокладом на тему «Отношение Православной церкви к англиканской иерархии». Был противником экуменизма и западного влияния на Русскую церковь.
В период его архиерейства в епархии служили многие известные священники — Иоанн (Вендланд), будущий епископ Стефан (Никитин), протоиерей (затем архимандрит) Борис (Холчев) и др. Число храмов за время его управления епархией возросло с 16 до 66.
25 февраля 1952 года возведён в сан архиепископа.
С 26 января 1953 — архиепископ Саратовский и Сталинградский.
8 февраля 1954 года решением Священного Синода в связи с образованием Балашовской области архиепископу Саратовскому именоваться Саратовским и Балашовским.
С 31 мая 1954 года — архиепископ Черниговский и Нежинский.
С 19 октября 1955 года — архиепископ Днепропетровский и Запорожский.
С 21 мая 1959 года — митрополит Минский и Белорусский.
С 19 сентября 1960 года — митрополит Ленинградский и Ладожский.
В этот период был уже серьёзно болен, не мог противостоять антицерковной кампании власти, инициированной Н. С. Хрущёвым. Попросил перевести его в более спокойную епархию, отказавшись — единственный раз в русской церковной истории — от должности постоянного члена Священного Синода по кафедре.
С 14 ноября 1961 года — митрополит Симферопольский и Крымский. Одновременно управлял Днепропетровской епархией. Несмотря на болезнь, часто совершал богослужения.
Последние дни жизни провёл в снимаемом им домике на восточном берегу Крыма.
Скончался 12 июля 1965 года. Отпевание возглавил митрополит Иоанн (Кухтин) (бывший Пражский). Погребён 15 июля на городском Всехсвятском кладбище Симферополя рядом с могилой архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого).
Напишите отзыв о статье "Гурий (Егоров)"
Литература
- ЖМП. 1965, № 9, стр. 17—19 (некролог).
- Иоанн, митрополит (Вендланд К. Н.). Князь Федор (Черный); Митрополит Гурий (Егоров): исторические очерки. Ярославль, 1999.
- Шкаровский М. В. Александро-Невское братство 1918—1932 годы. СПб., 2003.
- [www.pravenc.ru/text/168372.html Галкин А.К. ГУРИЙ Егоров Вячеслав Михайлович] // Православная энциклопедия. Том XIII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 473-475. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-022-6
Примечания
Ссылки
- [orthodox.sf.ukrtel.net/history/gur_egor.htm Протоиерей Георгий Северин. Жизнеописание митрополита Гурия (Егорова).]
- [books.google.ru/books?id=BAaF96Ghv18C&pg=PA160&dq=%D0%BF%D0%BE%D1%81%D1%91%D0%BB%D0%BE%D0%BA+%D0%BA%D1%83%D0%B7%D0%B5%D0%BC%D0%B0&source=gbs_toc_r&cad=4#v=onepage&q&f=false Архимандрит Гурий — наместник Троице-Сергиевой Лавры]
| ||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||
| ||||||||||||||||
| ||||||||||||||||
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гурий (Егоров)
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
- Родившиеся 13 июля
- Родившиеся в 1891 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Новгородской губернии
- Родившиеся в Новгородской области
- Умершие 12 июля
- Умершие в 1965 году
- Умершие в Крыму
- Похороненные в Симферополе
- Епископы Астраханские
- Выпускники Петровского коммерческого училища
- Выпускники Санкт-Петербургской духовной академии
- Митрополиты Санкт-Петербургские
- Епископы Ташкентские и Среднеазиатские
- Репрессированные в СССР
- Заключённые Белбалтлага
