Гуровский, Адам

Адам Гуровский
польск. Adam Gurowski
Псевдонимы:	П. И. Воловский
Род деятельности:	журналист

Адам Гуровский (польск. Adam Gurowski; 1805—1866) — граф, польский публицист, брат Игнатия Гуровского.

Принимал деятельное участие в польском восстании 1830—31 г. и много писал против России; но затем в Париже, куда он эмигрировал, в его образе мыслей произошла перемена.

В «La Vérité sur la Russie» (1835) он возлагает на Россию миссию панславизма. Император Николай разрешил ему вернуться в Россию, но Гуровский не нашёл здесь подходящей почвы для своего честолюбия; он жил одно время в Познани и Бреславле, а в 1848 г. переселился в Северную Америку.

Сотрудничал в газете «New-York Tribune» и сближается с Уолтом Уитменом. Во время Крымской войны выступил в поддержку России.

До конца жизни он так и не изменил своего мнения о Польше:

Польша — это всего лишь кровавый призрак, преследующий правительства и народы; тень китайского фонаря, которой демагоги развлекают безумцев.

— Кюстин А.де. Россия в 1839 году / Перевод с французского В. Мильчиной, И. Стаф. — СПб.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. — 528 с. — 5000 экз. — ISBN 5-8242-0045-9.

Свои панславистские идеи он развил в сочинении «La civilisation et la Russie» (1840); «Pensées sur l’avenir des Polonais» (1841); «Le panslavisme, son histoire, ses véritables éléments religieux, sociaux etc.» (1848). Ему принадлежат также: «Russia as it is» (1854); «O arystokracyi, liberalizmie i demokracyi w Polsce» (1843), изд. под псевдонимом П. И. Воловский, и др.

Литература

• Гуровский, Адам // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Гуровский, Адам

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.