Падмасамбхава

Падма-самбха́ва (санскр. पद्मसंभव, IAST padmasaṃbhava, «рождённый из падмы (лотоса), лотосорожденный)»; кит. 蓮華生上師, Ляньхуа шэн шан ши; тиб. , вайли pad ma 'byung gnas; монг. Бадамжунай) — индийский учитель буддийской тантры VIII века, внёсший значительный вклад в развитие тибетской формы буддизма. В Бутане и в Тибете он также известен как Гуру Ринпоче (Драгоценный Учитель). Буддийская школа Ньингма почитает его как второго Будду. Падмасамбхава создал линию устной передачи известную как Кама, которая переходит от учителя к ученику, а также цикл скрытых учений (терма). Большое значение в школе Ньингма имеют также две его жены - Мандарава и Еше Цогьял.

он – Кормчий, переправляющий в Нирвану всех существ Сансары

Пророчества

Будда Шакьямуни предсказал появление Падмасамбхавы. В девятнадцати разных сутрах и тантрах содержатся предсказания о его приходе и деяниях. В Махапаринирвана-сутре Будда Шакьямуни возвестил ученикам о своем уходе из мира. Услышав это, многие из них, особенно Ананда, его двоюродный брат и личный слуга, были очень опечалены. Тогда Будда обратился к Ананде и велел ему не тревожиться.

«Через восемь лет после моей паринирваны в центре лотоса появится изумительное существо по имени Падмасамбхава, и, открыв высочайшие учения об абсолютном состоянии истинной природы, принесёт великое благо всем существам».

Шакьямуни сказал, что Падмасамбхава будет даже более просветлённым, чем он сам. В некоторых источниках говорится, что Гуру Ринпоче — прямое перевоплощение Видения Будды Шакьямуни. Будда Шакьямуни также сказал, что Падмасамбхава будет эманацией Будды Амитабхи и Авалокитешвары и называл его воплощением всех будд трех времен.

Рождение и ранние годы

Падмасамбхава чудесно материализовался 8-летним мальчиком в цветке лотоса (падма) на острове в озере Данакоша в стране Уддияна (северо-западная Индия). Считалось, что он является эманацией Амитабхи. Его нашел и усыновил бездетный царь той страны Индрабодхи, который путешествовал со своим министром Кришнадхарой. Ребёнку дали имя Падмакара, поскольку он был найден в лотосе. Воспитанный как принц он достиг совершеннолетия и женился на Прабхадхари. Ему пришло осознание великой миссии, ради которой он должен был удалиться от своих мирских дел. Однако отчим не пошёл ему навстречу. Тогда Падмасамбхава пошёл на преступление, убив сына одного из вельмож. В наказание он был изгнан из страны. Во время медитаций на кладбищах и в недоступных пещерах он получает тайные тантрические посвящения от двух дакини и становится великим йогином и чудотворцем. Так он возвратился в страну Уддияна и обрёл авторитет у дакини и нагов. Однако со стороны людей он встречал зависть и поношение. Тогда он изучил почти всю мудрость в Индии у различных учителей. Женился на Мандараве. Однако местный владыка арестовал его и попытался сжечь на костре, из которого Падмасамбхава чудесно спасся. После этого он стал носить ожерелье из черепов, символизирующее освобождение существ из сансары. Затем он был приближен ко двору в стране Уддияна и получил титул Падмараджа. Мистическим образом он стал наставником Ашоки, а также участвовал в диспутах с врагами Дхармы.

Тибетская миссия

В Тибете царь Тисонг Децэн безуспешно пытался утвердить буддизм при поддержке учёного Шантаракшиты. Развитию буддизма чинили препятствия местные демоны. Поскольку Падмасамбхава был единственным человеком, способным одолеть враждебную Дхарме «нечистую силу», он был приглашён царём на помощь Шантаракшите.

Прибыв в Тибет, Падмасамбхава приступил к проповеди буддизма и демонстрации тибетцам своих магических способностей. Он заложил монастырь Самье, положил начало переводам буддийских текстов на тибетский язык и посвятил первых семь тибетских монахов. По-видимому, могущество, даруемое тантрической йогой, произвело на тибетцев большее впечатление, чем проповедь пути бодхисаттвы, которую вёл Шантаракшита. Возможно также, что тантрический буддизм Падмасамбхавы чем-то (по крайней мере, внешне) показался тибетцам похожим на привычный для них шаманизм. Как сообщает житие, Падмасамбхава посрамил "чёрных" бонских магов-жрецов и колдунов, превзойдя их в магическом искусстве, и подчинил демонов и злых духов Тибета, обратив их в буддизм и сделав дхармапалами — защитниками Дхармы. Верной ученицей, спутницей и женой Падамсамбхавы стала тибетская княжна Еше Цогьял, которая и записала его высказывания.

Завершив тибетскую миссию, которая длилась 55 лет, Падмасамбхава отправился на границу с Непалом и оттуда вознёсся на небо на коне Махабала.

Восемь проявлений Падмасамбхавы

Традиция рассматривает восемь манифестаций Падмасамбхавы:

• 1. Гуру Ургьен Дорчжэ Ченг [www.himalayanart.org/image.cfm/656.html (изображение и описание)]
• 2. Гуру Шакья Сэнгэ [www.himalayanart.org/image.cfm/71953.html (изображение)]
• 3. Гуру Пема Гьялпо [www.himalayanart.org/image.cfm/260.html (изображение и описание)]
• 4. Гуру Падмасамбхава [www.himalayanart.org/image.cfm/361.html (изображение и описание)]
• 5. Гуру Лоден Чоксе [www.himalayanart.org/image.cfm/670.html (изображение и описание)]
• 6. Гуру Ньима Одзэр [www.himalayanart.org/image.cfm/317.html (изображение и описание)]
• 7. Гуру Дорчжэ Дроло [www.himalayanart.org/image.cfm/261.html (изображение и описание)]
• 8. Гуру Сэнгэ Дралог [www.himalayanart.org/image.cfm/3313787.html (изображение)]

Двадцать пять учеников

• Царь Тисонг Децэн
• Еше Цогьял принцесса из Карчена
• Палги Сенге
• Вайрочана (переводчик)
• Юдра Ньингпо из Гьялмо
• Намкай Ньингпо йогин из Нуба
• Джнянакумара
• Гьялва Чоянг из Нгенлама
• Дрдже Дуджом их Нанама
• Еше Янг из Ба

• Палги Еше из Согпо
• Нанам Еше йогин из страны Шанг
• Палги Вангчук из Карчена
• Дэнма Цеманг
• Кава Палцег из Чинбу
• Палги Сэнгэ из Шубу
• Гялвэ Лодро, странствующий йогин из Дрэ
• Локи Чунгпа
• Дрэнпа Намка
• Палги Вангчук из О-дрэна
• Ринчен Чок
• Санге Еше, странствующий йогин из Нуба (832—943)
• Палги Дордже Вангчук из Лхалунга
• Кончок Чжунгнэ из Лангдро
• Гялва Чжангчуб из Ласума

Праздники, посвящённые Падмасамбхаве

Предметом многочисленных праздников в школе ньингма стали важные события в жизни Гуру Ринпоче:

• 10-й день первого месяца: его полёт из этого мира, принятие обетов, медитация на кладбищах, получение имени "Шантаракшита".
• 10-й день второго месяца: принятие обетов и получение имени "Сакья Сэнгэ".
• 10-й день третьего месяца: случай, когда он, осуждённый на сожжение царем Захора, превратил священный огонь в воду и сел в медитации на цветок лотоса, распустившийся в середине озера, магически сделанного им (см. Ревалсар). По этому случаю он избрал Мандараву своей спутницей и принял имя "Падмасамбхава". Ряд других известных эпизодов его жизни также отмечается в десятый день этого месяца.

См. также

• Ньингма
• Терма

Ссылки

• [tofeelgood.ru/uchitelya-jogi/padmasambhava/ Падмасамбхава — учитель буддийской тантры]
• [probud.narod.ru/tibet/padmakara.html Учитель Падмасамбхава]
• [spiritual.ru/lib/lindex_padma.html Произведения Падмасамбхавы]
• [spiritual.ru/saint/gururinpoche.html Жизнеописание Падмасамбхавы]
• [spiritual.ru/saint/gururinpoche2.html Гуру Падмасамбхава (из книги «свет трех драгоценностей»)]
• [spiritual.ru/saint/gururinpoche3.html Краткая биография Падмасамбхавы Из книги «Учения Дакини»]

Отрывок, характеризующий Падмасамбхава

– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.