Гурштейн, Арон Шефтелевич

Арон Шефтелевич Гурштейн (идиш ‏אהרון גורשטיין‎‏‎; 20 сентября (2 октября) 1895, Кролевец — 2 октября 1941) — советский литературный критик, писатель и журналист. Писал на идише.

Член Союза писателей СССР (1934). Участник Великой Отечественной войны, погиб в битве под Москвой.

Фрагменты биографии

Арон Шефтелевич Гурштейн родился в местечке Кролевец, ныне Сумской области, Украина.

• Отец, Шефтель Моисеевич служащий транспортного общества,
• Жена — Елена Васильевна Резникова (1907—1992)
• Сын Гурштейн, Александр Аронович Alexander A. Gurshtein (род. 1937, в Москве), астроном, доктор физико-математических наук, профессор, вице-президент Европейского общества астрономии в культуре.

В детстве с родителями А.Гурштейн постоянно менял место жительства, и семья жила разные годы в Никополе, в Каховке, в Елисаветграде, в Гродно, в Проскурове. В 1913 году А. Гурштейн окончил гимназию в Вильне. В 1916 году поступил в Петроградский университет, на факультет восточных языков, где изучал литературу на иврите. Октябрьская революция застала его на Украине, в Никополе. Он отказался от занятий в университете. Как только советская власть утвердилась и в Никополе, Арон Гурштейн увлекся культурно-политической и организационной работой. Он выступает с лекциями и докладами, активно сотрудничает в местных газетах, работает в органах народного образования. В мае 1920 года он вступил добровольцем в Красную армию. Освобождённый по причине сильной близорукости от строевой службы, Гурштейн был направлен на работу в штаб бригады, а затем в штаб Шестой армии. В армейской печати, выпускает «Листки добровольца». Демобилизовавшись в июне 1921 года, А. Гурштейн продолжил образование в Москве, поступив на арабское отделение в Московский институт востоковедения. Одновременно работал в Народном комиссариате по делам национальностей Наркомнац.Осенью 1926 г. после окончания Института востоковедения его зачисляют в аспирантуру Института языка и литературы при РАНИОНе. Специализируясь по истории литературы XIX века, работает в РАНИОНе над теоретическими проблемами литературоведения. Через три года после поступления и перед упразднением РАНИОНа он заканчивает курс аспирантуры.

• Когда началась Великая Отечественная война, Арон Шефтелевич Гурштейн вместе со многими другими писателями добровольно, не колеблясь, вступил в ряды народного ополчения. С 6 июля, для него началась нелегкая жизнь солдата-ополченца, быстро и трагически закончившаяся осенью того же года под Москвой…

Литературная деятельность

16-летним гимназистом, он поместил в газете первое стихотворение; вслед за тем его рассказы и стихи стали изредка появляться в провинциальной печати. Но систематический и серьёзный характер его литературная работа приобрела лишь: в конце 1921 года, после переезда в Москву. В 1924 году он начал собирать материалы для задуманного труда по истории еврейской литературы и спустя год уже опубликовал статью о видном сатирике XIX века И. Линецком [www.eleven.co.il/article/12461]; вскоре в издании Института белорусской культуры (Минск) появилась его большая работа об И.-Л. Переце. В годы нэпа Гурштейн склонялся к тенденции оценивать искусство с эстетической, а не классово-политической точки зрения (памфлет «Вэгн унзэр критик» — «О нашей критике», 1925). Однако в сборнике «Проблемэс фун критик» («Проблемы критики», 1933) Гурштейн признал социалистический реализм единственно допустимым методом в литературе. После 1926 года Гурштейн стал доцентом кафедры еврейской литературы 2-го Московского университета. Профессор истории еврейской литературы (с 1931 г.) Киевского и Одесского педагогических институтов. Он редактировал изданные на идиш сочинения Менделе Мойхер-Сфорима, составил библиографию И.-Л. Переца. Писал о проблемах еврейской литературы 19 в. и о творчестве Шолом-Алейхема, Д. Бергельсона, Дер Нистера, Шмуэля Галкина и др. В 1935—1936 годах А. Гурштейн работал в отделе критики и библиографии газеты «Правда»: на её страницах он напечатал ряд статей о современной литературе, о новых книгах советских писателей, в том числе о «Похождениях факира» Вс. Иванова, о повести «Белеет парус одинокий» В. Катаева, о «Голубой книге» М. Зощенко, о рассказах Вас. Гроссмана и В. Авдеева, о поэзии В. Маяковского, о пьесах М. Горького. Кстати, именно Гурштейн был единственным в СССР литературоведом, пришедшим на помощь Залману Рейзену в работе над известным четырёхтомным «Лексиконом еврейской литературы». Проф. Гурштейн был блестящим педагогом, его лекции по истории еврейской литературы и театра собирали огромные аудитории в Одессе, Киеве, Москве, Минске. Арон Шефтелевич был ведущим специалистом по теории еврейской литературы и методологии её преподавания. Сотрудничал в журналах «Печать и революция», «Жизнь национальностей», в «Крестьянской газете» и других московских изданиях. Он принимает активное участие в литературно-критической жизни страны — его статьи о Плеханове, Шулятикове, о творчестве русских и еврейских классиков, о советских писателях, по теории и истории литературы появляются в Большой советской энциклопедии, Литературной энциклопедии, в «Литературном наследстве» и других изданиях.

Солдат писательской роты

• Писательская рота — подразделение Красной Армии, сформированное из московских ополченцев в 1941 году, состоящее преимущественно из профессиональных литераторов, членов Союза советских писателей.
• Запись добровольцев-писателей происходила в здании Союза писателей на улице Воровского 6 июля 1941 г. Они тотчас переходили на казарменное положение в школе No 93.(Дзюбинский С. П. 1906—1973)- историк и детский писатель, воспоминания) Гурштейн попал в Восьмую (Краснопресненскую) дивизию народного ополчения вместе со студентами и преподавателями МГУ, Консерватории, артистами Театра Революции. Из людей физического труда в дивизию вошли рабочие непризывного возраста комбината «Трехгорная мануфактура», заводов «Красная Пресня» и «Пролетарский труд», а также завода лаков и красок. Весь политический состав дивизии был укомплектован коммунистами Московского университета. Комиссарами полков, инструкторами были назначены аспиранты и преподаватели МГУ. Артиллерийский полк этой дивизии можно было назвать университетским.
• В ночь на 11 июля дивизия выступила из Москвы. Дзюбинский и Гурштейн шли плечо к плечу. Это была 3-я рота 1-го батальона 22-го полка 8-й дивизии народного ополчения. Дивизии именовались по районам Москвы: Восьмая, была Краснопресненской.[az.lib.ru/g/gurshtejn a a/text 2012 moskovskiy astronom.shtml]
• В июле в составе Краснопресненской дивизии народного ополчения было по спискам 5334 ополченца (в том числе из МГУ — 1065 человек). Позднее дивизия пополнилась призывниками из Московского военного округа и к концу сентября в ней было около 7 с половиной тысяч человек.
• Из воспоминаний детского писателя и переводчика М. А. Гершензон (1900—1942(В 78-ой том «Литературного наследства» — «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны» (книга 2) отрывки из писем и дневников 1941-42 гг. Новелла «Гурштейн и Хисматуллин») [www.old.imli.ru/litnasledstvo/Tom%2078-2/%D0%A2%D0%BE%D0%BC%2078-2_4_%D0%93%D0%B5%D1%80%D1%88%D0%B5%D0%BD%D0%B7%D0%BE%D0%BD.pdf]:

 ..."Ополчение ставило рядом людей разных биографий, -- писал Гершензон. ... В одном строю с ним шли гигант-грузчик татарин Хисматуллин и маленький, немолодой, подслеповатый, физически беспомощный московский писатель Гурштейн. Хисматуллин "был прирожденный солдат. В сумке у него не было ничего лишнего, и он не снимал ее с плеч. Портянки и обмотки он закручивал мгновенно, без складок. И ноги его всегда ступали верно, врастая в землю. Я шел за ним шаг в шаг: он выбирал дорогу, он видел в темноте, как кошка; он угадывал, где будет яма или пень, непонятным чутьем". А рядом с грузчиком Хисматуллиным, держась за его руку, счастливый, что теперь не отстанет, не потеряет своих, шагал писатель Гурштейн... писатель, который свой "последний... большой переход сделал в день окончания гимназии... прошел тогда одиннадцать километров" и которому теперь пришлось вместе с другими пройти за три дня полтораста километров по лесам; для которого винтовка была тяжелее, чем для Хисматуллина пулемет.
  Но война была испытанием не только для зрения—для нервов... "У Хисматуллина были великолепные мускулы грузчика, у Гурштейна -- нервы газетчика. И мускулы сдали раньше, чем нервы: Хисматуллин начал засыпать на ходу". Теперь уже писатель -- "хозяин своей нервной системы"—вел грузчика, смущенно держа его за рукав и уговаривая: "Хисматуллин, проснитесь, пожалуйста".(этот эпизод описан в статье о М.А.Гершензоне из сборника "Строка, оборванная пулей", Московский рабочий, 1976, стр.120-121)".

Основные работы

• Гурштейн А. Ш. подготовил свыше 150 статей и исследований. Часть написанных Гурштейном на русском языке работ вошла в посмертный сборник «Избранные статьи» (М., 1959).
• Гурштейн А. Избранные статьи, М.: Советский писатель 1959
• Гурштейн А. «Вопросы марксистского литературоведения»1931
• Гурштейн А.«Проблемы социалистического реализма», Москва. «Советский писатель»1941

О нем

• В. В. Жданов. А. Гурштейн и его критические работы. В кн. А. Гурштейн. Избранные статьи. М.: Советский писатель, 1959. С. 215—247 [az.lib.ru/g/gurshtejn_a_s/text_0120.shtml]
• Еженедельная Интернет-газета «Мы здесь». Леонид Школьник. 30 сент. — 6 окт. 2010 [www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=2731]
• «Арон Гурштейн» сборник «Строка, оборванная пулей Московские писатели, павшие на фронтах Великой Отечественной войны», Москва, издательство «Московский рабочий», 1976. Биографический очерк В. В. Жданова, отрывок из книги Гурштейна и посвященное ему стихотворение: стр.157-165.
• «Литературовед и критик Арон Гурштейн» размещена в книге И. А. Серебряный «Современники и классики: Статьи и портреты», Москва, из-во «Советский писатель», 1971, стр.223-234.

Ссылки

• Гурштейн А. Ш. (20.09.1895 —01.11.1941)[lomonosov.com.ua/russian_classic/gurshteyn_ash]
• Гурштейн А.Ш статьи [az.lib.ru/g/gurshtejn_a_s/stat.shtml#text_0010.shtml]
• Гурштейн, А. А. Московский астроном на заре космического века : автобиогр. заметки / А. А. Гурштейн. — М.: НЦССХ им. А. Н. Бакулева РАМН, 2012. — 675 с. "ISBN 978-5-7982-0293-5 [az.lib.ru/g/gurshtejn_a_a/text_2012_moskovskiy_astronom.shtml]

Отрывок, характеризующий Гурштейн, Арон Шефтелевич

– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.