Гурьев, Николай Дмитриевич

Николай Дмитриевич Гурьев
Художник Ж. Д. Энгр, 1821 год
Имя при рождении:	Николай Дмитриевич Гурьев
Дата рождения:	1789(1789)
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	21 февраля 1849(1849-02-21)
Награды и премии:

Граф Николай Дмитриевич Гурьев (1789 — 21 февраля 1849) — русский дипломат из рода Гурьевых, посланник при разных европейских дворах, с 1834 — тайный советник. Единственный россиянин, запечатлённый на портрете великого Энгра (в собрании Эрмитажа).

Биография

Второй сын Дмитрия Александровича Гурьева (1751—1825), министра финансов (1810—1823), в декабре 1819 возведенного в графское Российской Империи достоинство, и статс-дамы Прасковьи Николаевны, ур. Салтыковой (1764—1830). Унаследовал от родителей подмосковное имение Богородское.

Получил домашнее образование. В 1809 году поступил на службу в Коллегию иностранных дел и был пожалован в камер-юнкеры Высочайшего Двора. С сентября 1810 года на военной службе, определен прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка. В 1811 году произведен в подпоручики, а в 1812 году — в поручики. Продвижение по служебной лестнице Гурьева, известного своим кичливым нравом, было обусловлено богатством, связями и родством.

Военная служба

Участник Отечественной войны 1812 года. Во время войны 1812 состоял адъютантом генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона. Затем участвовал в заграничных походах русской армии 1813—1814. За отличие награждён орденом Святой Анны IV степени и золотой шпагой с надписью «За храбрость».

В 1813 получил чин штабс-капитана, в 1814 — произведен в капитаны. В 1816 переведен подполковником в армейский Полоцкий пехотный полк, а в октябре того же года уволен с военной службы в отставку с чином статского советника. Тогда же причислен к Коллегии иностранных дел.

В январе 1818 вновь поступил на военную службу и пожалован в флигель-адъютанты к Императору Александру I, однако в декабре 1821 вновь вышел в отставку и полностью посвятил себя дипломатической службе.

Дипломатическая служба

Дипломатическую карьеру Н. Гурьев избрал, благодаря покровительству министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде, женатого на сестре Н. Гурьева — Марии Дмитриевне. С 1821 последовательно занимал ряд ответственных дипломатических постов.

До 1824 служил чиновником российского посольства в Париже. В 1824 — поверенный в делах в Гааге. В 1826—1832 назначен посланником в Нидерланды. В 1832—1837 — посланник в Риме. В декабре 1834 произведен в тайные советники. В 1837—1841 — посланник в Неаполитанском королевстве. С 1841 состоял статс-секретарем при Министерстве иностранных дел. За службу удостоен ряда высших российских орденов, до ордена Святого Александра Невского включительно.

Граф Гурьев оказывал покровительство художникам-пансионерам, живших в Италии, и пользовался их любовью. Умер 21 февраля 1849 года.

Семья

В 1819 году женился на Марине Дмитриевне Нарышкиной (1798—1871), старшей дочери обер-егермейстера Дмитрия Львовича Нарышкина и Марии Антоновны Четвертинской, пользовавшейся расположением Александра I. Нарышкин признал её своей дочерью, и ей одной оставил своё состояние. Графиня отличалась блестящей красотой, унаследованной от матери, на которую походила и своим характером. В записках гравера Ф. И. Иордана, относящихся к 1836 году, о ней говорится, что жена Гурьева «была очень легкомысленна и являла особое внимание к банкиру Александру Торлони, который по ночам пробирался тайком в их дворец». В браке имели трёх детей:

• Александр Николаевич (1823—1885), подполковник.
• Елена (Александра) Николаевна (1825—1907), с 1843 года замужем за камер-юнкером князем Николаем Николаевичем Гагариным (1823—1902), их дочь Мария (1850—1890) с 1874 года была замужем за генералом М. Д. Скобелевым.
• Ольга Николаевна (1830—1855), с 1848 года замужем за двоюродным братом матери, князем Владимиром Борисовичем Святополк-Четвертинским (1824—1859). Считалась одною из первых красавиц в Москве. По словам современника, была прелестным существом; высокая, стройная брюнетка, с тонкими чертами, с живым выражением лица, полная грации и изящества, непринужденного и пленительного кокетства. Брак её не был счастливым, пренебрегаемая мужем, она окружала себя поклонниками, которые становились её друзьями и никогда не смели перейти границ самого строгого приличия. Иногда это делалось без разбора, ибо она людей не знала и украшала их созданиями собственной своей фантазии. Сердце у неё было золотое, мягкое, доброе и участливое. Скончалась в июне 1855 года от злейшей чахотки, оставив двух сыновей.

Источник

• Гурьевы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0830.shtml А. С. Сытова. Неизвестный портрет Н. М. Карамзина. Памятники культуры. Новые открытия, 1981. Ленинград, «Наука», 1983]

Отрывок, характеризующий Гурьев, Николай Дмитриевич

Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.