Гусары

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Запрос «Гусар» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
У этого термина существуют и другие значения, см. Гусары (значения).

Гуса́ры (венг. Huszár) — легковооружённые всадники XV—XX веков (наряду с уланами), отличающиеся характерной одеждой: кивер (высокая цилиндрическая шапка с козырьком), ментик (меховая накидка), доломан (короткий мундир), рейтузы, сапоги. В XV—XVII веках носили лёгкие доспехи, включая и неполные латы.





История

Гусары возникли в Венгрии при короле Матьяше Корвине, который в 1458 году приказал для защиты от турок образовать особое ополчение. Дворяне должны были выставить, по одной версии, по одному вооружённому всаднику на каждые 20 боеспособных холопов[1], по другой — по одному вооружённому всаднику на каждые 20 дворов[2]. О происхождении слова «гусар» в венгерском языке существуют разные мнения — многие учёные считают, что слово восходит к лат. cursus — набег, и таким образом родственно слову корсар[3]. По другой версии, huszár от венг. húsz «двадцать», потому что по венгерским законам из двадцати новобранцев один должен был стать кавалеристом[4]. Есть также версия, согласно которой венг. húsz «двадцать» означает численность наименьшего кавалерийского подразделения в венгерской армии, а венг. -ar является лишь суффиксом[5]. В то же время критики версий, связанных со словом «двадцать», отмечают, что в Венгрии часто использовались словосочетания со словами «десятина» и «тридцатый», но словосочетаний со словом «двадцатый» не было[6].

Ранние гусары

Самым заметным отличием, сразу бросавшимся в глаза даже издали, ранних гусар от классических было то, что их снаряжение включало щит особой формы (венгерский тарч) и кавалерийскую пику, а также открытый шлем. Кроме того, ранние венгерские гусары были по традиции вооружены композитными луками[1]. Однако, у ранних польских гусар, вооружённых на венгерский манер, лук, как правило, отсутствовал (позднее лук у польских гусар всё же появился, но уже как парадное оружие).

Помимо щита и шлема, часто носились и доспехи, обычно кольчуга, но мог быть и бехтерец (кольчуга с вплетёнными металлическими пластинами) или иной доспех.

Что касается вооружения, то помимо популярной у классических гусар венгерской сабли, в качестве дополнительного вооружения мог наличествовать и кончар[7] (позднее ставший у крылатых гусар характерной частью снаряжения[8]). Тонкий и длинный, но очень прочный и острый кончар, не только с относительной лёгкостью пробивал кольчугу[8], но и в случае столкновения с противником, одетым в латы, мог использоваться для уколов в уязвимые места — в щели между крупными и толстыми пластинами, либо для силового пробития мест, защищённых относительно мелкими и тонкими пластинами (обычно такими пластинами у дорогих лат прикрывались те же щели, остававшиеся открытыми у дешёвых). Помимо бронебойных функций, кончар также мог использоваться при необходимости в качестве эрзац-копья для нанесения таранного удара на скаку[7], а также для добивания упавших на землю.

Огнестрельное оружие изначально отсутствовало, более того, на момент появления первых гусар (1458 год — «эпоха готических рыцарей»), ещё не было ни пистолетов, ни карабинов, ни мушкетонов, а уже появившиеся аркебузы были всё ещё слишком громоздки и неудобны для использования кавалерией[9], не говоря уже о более громоздких ручницах. Однако позднее, уже в XVI веке, с появлением колесцовых пистолетов, изобретённых Леонардо да Винчи, пистолеты стали постепенно распространяться и среди богатых гусар (бедные поначалу часто не могли себе их позволить)[8].

  • Krell Battle of Orsha (detail) 03.jpg

    Ранние литовские гусары в битве под Оршей (1514 год) большая часть гусар носит немного похожие на кивер шляпы с пером на лбу; некоторые гусары вооружены луками

  • Rac korzona.JPG

    Ранний гусар времён битвы под Оршей

  • Magyar huszár.jpg

    Ранний венгерский гусар (1550 год)

  • Husarz lubieszow c.1577.jpg

    Ранний польский гусар 1577 года
    (возможно пахолик — обедневший шляхтич, чьё вооружение и конь принадлежат богатому шляхтичу — тоже гусару, именуемому товарищ),
    вооружённый на венгерский манер — польск. pancerz, przyłbica, tarcza, drzewo (кольчуга, шлем, щит, копьё)

  • Hungarian-style shield 1.jpg

    Шлем и щит венгерского гусара, аналогичные щиты (именуемые венгерскими) использовались польскими гусарами; такой щит при хорошем обзоре обеспечивает защиту шеи от сабельного удара

  • MWP Pancerni 2 polowa 17 wieku.jpg

    Кольчужный доспех
     • был обычным доспехом венгерских гусар
     • до реформы Стефана Батория, носился в Польше бедными гусарами
     • позднее подобные доспехи носились панцирными казаками

  • Zbroja lamelkowa1.jpg

    Бехтерец — кольчужно-пластинчатый доспех имевший хождение среди гусар
     • при реформе Стефана Батория был заменён в Польше на латную кирасу, продолжая встречаться в Венгрии

Начиная с 1500 года[10]) гусары появились и в Польше, изначально в качестве наёмников из Сербии, называемых страдиотами[11], которые были, по меркам того времени, практически бездоспешными и полагались на большой асимметричный щит[11], называемый в Польше «венгерским»[11] или «албанским»[11], в Турции «румелийским» (то есть «балканским»)[11], а в Италии «боснийским»[11]. Но вскоре появились также и сами венгры, а затем и гусары из числа поляков и литвинов, вооружённые на венгерский манер — польск. pancerz, przyłbica, tarcza, drzewo (кольчуга, шлем, щит, копьё)[11]. В отличие от крылатых гусар, ранние гусары не были в армии Польши основной ударной силой, чью роль тогда по традиции продолжали играть рыцари[12]. Тем не менее, гусары принимали участие в рыцарской атаке, так как и они, и конные стрельцы с арбалетами входили в отряды рыцарей, а в отрядах лёгкой конницы имелось небольшое число рыцарей[12].

Так как в традициях того времени оружие и доспехи закупались в частном порядке, то помимо гусар, облачённых в обычную кольчугу, часть гусар Речи Посполитой были облачены в западные, а часть — в восточные разновидности кольчужных доспехов (байдану и бехтерец), часть же — в разнообразную смесь восточных и западных доспехов[13]. Разнобой этот усиливался и тем, что гусары в Речи Посполитой делились на товарищей[14] и пахоликов; каждый товарищ, вступая на службу, приводил с собой несколько пахоликов (обычно от двух до семи) из числа обедневших шляхтичей, составлявших его свиту-по́чет (польск. poczet, буквально «почёт, расчёт»), за которых он получал жалование и которых вооружал за свой счёт. Поскольку жалование товарища зависело от количества пахоликов в его почете, это нередко приводило к тому, что товарищ старался привести как можно больше пахоликов, даже если ради этого пришлось бы сэкономить на доспехах и снаряжении для них[15].

Что касается венгерских щитов, то, если в начале XVI века их нередко расписывали рисунком в виде стилизованных перьев, то во второй половине XVI века стало популярным крепить на щите настоящие перья, придавая щиту облик птичьего крыла.

Основной тактической единицей польской гусарии XVI века была хоругвь. Она насчитывала 100—200 всадников и подразделялась на по́четы. Помимо короля, собственные роты гусар имели и магнаты. К 30 годам XVI века гусары стали составлять ~56 % польской конницы (конные стрельцы ~27.5 % и ~16 % так называемые копийники, являвшиеся рыцарской конницей)[16]. Гусарская хоругвь набиралась путём товарищеского почета. Будущий командир хоругви — ротмистр — получал от короля грамоту, согласно которой набирал рыцарей-шляхтичей, каждый из которых приводил с собой по́четы — несколько вооружённых людей (пахоликов из числа дворовых слуг или обедневшей шляхты). Набор происходил в двухмесячный срок со дня выдачи грамоты и проводился исключительно на добровольной основе[17]. Добровольность касалась не только товарищей, но и пахоликов, так как именно от них в бою зависела жизнь товарища[18].

После поражения Венгерского королевства в битве при Мохаче, южная часть Венгрии попала под власть Османской Турции, северная — под власть Священной Римской империи. В результате обе империи получили в своё распоряжение венгерских гусар, воевавших как на стороне австрийцев, так и турок[19][20].

Бо́льшую часть XVI века и венгерские, и польские гусары были очень похожи, но затем, к концу века, их развитие резко разошлось: в то время как в Польше они начали тяжелеть и облачаться в латы, в Венгрии они напротив стали становиться легче, теряя доспехи[21]. Так например, уже во второй половине XVI века среди польских гусар, помимо традиционной для ранних гусар кольчуги, начала получать заметное распространение «полукираса», то есть латный нагрудник[15].

Крылатые гусары

Основная статья: Крылатые гусары

Пришедший к власти в 1576 году король Польский и великий князь Литовский Стефан Баторий провёл реформу армии, в ходе которой венгерские щиты были повсеместно заменены на латную кирасу[11], обязательной стала полная защита рук (изначально из кольчужных рукавов[22]) и наличие пистолетов[13] (в случае пахоликов, опять же, часто один обязательный пистолет[8] вместо пары пистолетов, часто встречавшихся у товарищей). При этом кавалерия, одетая в кольчуги, в Речи Посполитой не исчезла, но больше не относилась к гусарам и именовалась «панцерной» (польск. chorągiew pancerna: польск. towarzysz pancerny, польск. pocztowy pancerny и польск. kozak pancerny[23]), которая имела сходное с гусарами вооружение, с той разницей, что помимо венгерского тарча, ранее популярного у гусар, в качестве щита у панцерных мог использоваться и восточный калкан[24].

Целью этой реформы явилось формирование постоянной профессиональной королевской армии — «кварцяного» (дословно четвертного) войска[25], состоявшего из наёмников, с целью заменить ею феодальное ополчение — посполитое рушение. А утяжеление гусар производилось с целью эффективной передачи роли тяжеловооружённых копейничьих хоругвей — гусарским хоругвям, а роли легковооружённых стрелецких хоругвей — панцерным и казачьим хоругвям. Помимо утяжеления гусарии, в результате реформы также утвердились и повышенные требования к гусарским коням[26]. Помимо вооружения, доспехов и экипировки реформа коснулась и состава гусарских рот — ранее хоругвь считалась гусарской, если в ней собственно гусары составляли большинство, а остальные всадники могли и не являться гусарами. В ходе реформы подобные хоругви выделялись в отдельный список и получали прежнее жалование в 15 злотых, выплачиваемых товарищу за его почетов, в то время как в хоругвях, полностью состоящих из гусар (не считая слуг) и экипированных согласно новым требованиям, подобное жалование стало составлять 18 злотых[27]. Однако быстро перевооружить и одоспешить все роты гусар в соответствии с новыми требованиями, образцом для которых послужила королевская рота, сразу не получилось, и потому процесс реформирования гусарии несколько затянулся, завершившись к 1598 году[27].

Польские и литовские (а также белорусская и украинская шляхта) гусары XVI—XVII века, одетые в неполные латы с крыльями за спиной, назывались Крылатыми Гусарами. Перья, изначально крепившиеся на щите[28] (а ранее на щите просто рисовавшиеся[11]) и успевшие к тому времени стать непременным атрибутом гусарства, превратились в самостоятельное украшение в виде крыла, которое в раннем варианте просто держали в руке на манер щита[28]. Вскоре из соображений практичности это крыло стали крепить к седлу с левого бока, так чтобы не мешать пике[28], а затем седло обзавелось и правым крылом[28]. В Литве же был популярен вариант с огромным крылом, крепившийся к седлу слева и доходившим до пятки всадника[29]. Что касается истоков происхождения подобного украшения, то вероятно оно происходит из Сербии, так как его наличие отмечено у сербских наёмников[21] (включая и тех, кто находился на службе у Османской Империи в качестве делилер[21], изначально состоявших большей частью из сербов[21][30], хорватов[30] и босняков[30]). По образцу дели в Речи Посполитой была создана аналогичная кавалерия — элеары, также носившие крылья[31]. Причём нередко отряд элеаров в 100 человек формировался ad hoc прямо на месте — по четыре человека от каждой роты гусар[31]. А затем этот отряд использовался как в качестве разведчиков, так и в роли застрельщиков во время битвы, ведя стрельбу из огнестрельного оружия[32]. Помимо гусар и элеаров в армии Речи Посполитой крылья были замечены и у уланов (состоявших тогда из татарских[33] наёмников)[34], а также у лисовчиков[35].

Помимо крыльев, атрибутами гусар были и звериные шкуры. Атрибутом товарищей являлись леопардовые шкуры (это могла быть и шкура другого животного, раскрашенная «под леопарда»). Пахолики использовали шкуры попроще — волчьи и рысьи.

Парадная форма русских гусар XVII века из допетровских полков иноземного строя (подробнее см. ниже раздел Гусары в России) также включала крылья. Свидетели парада Государева полка 18 мая 1654 года так описывали русских гусар: «Полковник Рыльский вёл тысячу гусар, обмундированных по польскому образцу, с барабанами и свирелями. У его лошади были: на голове султан, на спине крылья и дорогой, шитый золотом, чепрак»[36].

  • 0712 Waffen und Rüstungen aus dem Historischen Museum in Sanok.JPG

    Минимально обязательный комплект доспехов: шлем и кираса, дополнявшиеся какой-нибудь защитой рук — кольчужными рукавами, или наручами, или латными перчатками

  • Zbroje husarskie.JPG

    Классический латный гусарский доспех, носившийся большинством гусар

  • Даспехі крылатага гусара.jpg

    Гусарский доспех в 3/4, то есть имеющий защиту бёдер и коленей, чаще всего носился товарищами

  • Karacena.JPG

    Гусарский доспех в сарматском стиле, т. н. «корацинный», стилизованный под доспех сарматского катафрактия.

  • Outfit of cuirassier.JPG

    Оружие и снаряжение гусар Речи Посполитой

  • Husarz.jpg

    Крепление крыльев к седлу

  • Hetman`s guard.PNG

    Крепление крыльев к доспеху

  • Husarz lubiesz 2.1color.jpg

    Польско-литовский гусар без доспехов. 1577
    Судя по цвету одежды и шапке с павлиньим пером и драгоценным камнем — это не бездоспешный пахолик, а товарищ, снявший доспехи

  • Husarz, Józef Brandt, 1890.jpg

    Польско-литовский гусар (времён кровавого потопа) без крыльев и накидки из звериной шкуры.

Крылатые гусары продолжали считаться лёгкой кавалерией из-за упомянутых особенностей комплектования: несмотря на полные доспехи тяжёлых гусар, сравнимые по тяжести с кирасирскими (латный доспех в 3/4), основная масса гусар (примерно от 70 % и больше) была существенно легче наёмных кирасиров из «иноземного авторамента» (то есть иноземных наёмников) Речи Посполитой. При этом даже лёгкие гусары, благодаря обязательному наличию кирасы[37], были тяжелее не только казаков и татар[33], но и большинства венгерских гусар. В дополнение к сабле, в качестве оружия ближнего боя, иногда носился клевец либо шестопёр[38]

Несмотря на то, что к тому времени во многих европейских странах копьё уступило своё место пистолетам (вплоть до того рейтар мог носить пять пистолетов), основным оружием гусар по прежнему оставалось копьё, которое, удлинившись, стало достигать длины 5 метров[39]. В случае поломки копья в качестве его заменителя мог использоваться кончар, чья длина в польском варианте достигала 170 сантиметров[39], возимый у седла слева[40][41]. В качестве альтернативы вместо кончара (но не вместо сабли[42]) мог носиться палаш (длиной в 90-100 сантиметров), носившийся не на поясе как сабля, а пристёгнутым на месте кончара к седлу слева[40]. Надо также заметить, что длинный и узкий кончар делали из особо прочной стали, отчего он стоил очень дорого[7], что объясняет то, что палаш встречался у гусар заметно чаще, чем кончар[8].

К середине XVII века среди гусар получили распространение карабины и мушкетоны, носившиеся в специальной кобуре возле седла. Тем не менее, кавалерийские пики не вышли из употребления, а продолжали активно использоваться. К этому же времени гусарские доспехи (за исключением всё ещё пристёгивавшихся к седлу крыльев) приобрели классический вид, и стали состоять из характерного вида сегментной кирасы с наплечниками, носимой с на́ручами, у товарищей ещё и дополняемой набедренниками с наколенниками (позднее, во времена Яна Собеского уцелевшие доспехи, в соответствии с модой, дооснастили креплениями для крыльев за спиной).

Что касается тактики, то в Речи Посполитой численность кавалерии превышала численность пехоты, и гусария играла в бою главную роль. Более того, даже вооружение пехоты было рассчитано на то, чтобы помочь гусарии нанести свой удар, для чего, в отличие от европейских армий той эпохи с пикинёрами, мушкетёрам и кавалерией, пехота Речи Посполитой, до войн со Швецией, практически не имела пикинёров, так как её главной задачей было расстроить своей стрельбой строй противника перед атакой гусарии (похожая ситуация была и в Российском Царстве и Османской Империи, где в пехоте тоже преобладали стрелки с огнестрелом — стрельцы и янычары). И даже иностранным наёмникам вместо пик выдавали огнестрельное оружие. И если в остальных европейских армиях стрелков от вражеской кавалерии защищали пикинёры, то в Речи Посполитой атаку вражеской кавалерии отбивали отнюдь не пикинёрами, а своей кавалерией.

Перед очередной войной 1626—1629 годов шведский король Густав II Адольф реформировал свою армию, также увеличив процент огнестрельного оружия в пехоте, отражая атаки гусарии залпом из мушкетов (пикинёров, расстроенных обстрелом, гусария громила). А король польский и великий князь литовский Владислав IV Ваза отреагировал тем, что перешёл к активному найму немецких наёмников, включая и ранее практически отсутствовавших в армии пикинёров, увеличивая роль пехоты в битве. В результате получился пат, закончившийся перемирием на четверть века. В дальнейшем процент конницы в армии Речи Посполитой, колебался от ~40 %[43] до ~75 %[44] конницы.

После середины XVII века, в результате восстания на Украине, экономика Польского королевства оказалась подорванной — в результате многие пахолики, в силу своей бедности прославившиеся мародёрством, были вынуждены воевать без доспехов, а затянувшаяся череда войн, именуемая «кровавый потоп», привела и к облегчению доспехов товарищей. Столь популярные ранее крылья почти вышли из употребления в Польском королевстве, продолжая использоваться в Великом княжестве Литовском[45].

После прихода к власти гетмана, а затем и короля и великого князя Литовского Яна Собеского, произошло возрождение польских гусар, и пахолики вновь оделись в латы, а крылья, приобретя классический вид, стали крепиться в Польше уже не к седлу, а к доспеху[45]. В то время как в Литве продолжали следовать традиции крепить крыло к седлу[29]. Модная в то время теория сарматизма (о сарматском происхождении шляхты) привела к распространению среди богатых шляхтичей «сарматских» доспехов из чешуи[46], а лук и стрелы стали очень популярным парадным оружием[8].

Классические гусары

После поражения в битве при Мохаче, часть Венгрии отошла Священной Римской Империи, получившей возможность призывать на службу венгерских гусар[19].

В 1683 году случилось два важных события, связанных с гусарами. Первое — Австрия подверглась опустошительному набегу венгерских гусар под предводительством союзника Османской Империи — графа Имре Тёкёли[19], второе — участие польских гусар под предводительством короля Яна Собесского в битве под Веной, в качестве союзника Священной Римской Империи, в которой гусары нанесли сокрушительный удар, обеспечивший победу[19].

В 1686 году император Леопольд I начал реорганизацию армии Священной Римской Империи[19], в ходе которой в 1688 году[47] на смену традиционному гусарскому ополчению численностью около трёх тысяч гусар из Венгрии и Хорватии[19] пришёл регулярный гусарский полк из тысячи человек, отобранных графом Адамом Чобором (венг. Adam Czobor)[19].

Затем регулярный гусарский полк появился и во Франции, который начал формироваться в 1691, был сформирован к 1692 году и состоял большей частью из венгров под командованием немецкого барона[48]. (Не считая иррегулярных венгерских наёмников на службе Франции времён 30-летней войны[49].) Что показательно, и впоследствии во французских гусарских полках команды отдавались на немецком языке, а рядовые должны были владеть венгерским (которому специально обучали, если рядовой не являлся венгром и венгерским не владел)[48].

Хоть Пруссия ранее и входила в Речь Посполитую, первый регулярный гусарский полк был в ней создан в 1721 году на основе не польских, а венгерских гусар, в результате поражения антиавстрийского восстания Ракоци в Венгрии, однако, набранный большей частью из немцев[50]. Из-за отсутствия среди прусских немцев так называемых «природных всадников», гусары королевства Пруссия в среднем заметно уступали в индивидуальной подготовке гусарам Рейха, набиравшимся не только из австрийских немцев, но и из настоящих мадьяр[51][52][53]. Как следствие прусские гусары прославились на поле битвы[54], где многое решают умение держать строй и дисциплина, однако вне крупного полевого сражения при неожиданных стычках лёгкой кавалерии друг с другом,[55], где требовалось индивидуальное мастерство всадника, прусаки нередко проигрывали как австро-венгерской, так и русской лёгкой кавалерии[56]. При вступлении на престол Фридриха Великого Пруссия имела 2 гусарских полка — «прусский» и «берлинский» (он же «королевский») под командованием «отца прусских гусар» Ганса Иоахима фон Цитена[57], а в конце его царствования — 10, включая боснийский корпус[58]. Особую славу в армии Фридриха получили нем. Totenkopfhusaren «Гусары Мёртвой Головы» или «Черепные Гусары» Вильгельма Себастьяна фон Беллинга, одетые во всё чёрное и носившие вместо кивера мирлитон (высокую шапку в виде усечённого конуса) с мёртвой головой нем. Totenkopf[59]. Позднее, уже во время наполеоновских войн, похожую форму, но уже с кивером вместо мирлитона, носили гусары чёрного корпуса, созданного «чёрным герцогом» Фридрихом Вильгельмом фон Брауншвейг-Вольфенбюттелем после поражения Пруссии от Наполеона[60]. Особенностью вооружения прусских гусар было то, что пара полков (один из них до 1742 года) помимо обычного для классических гусар оружия была вооружена кавалерийскими пиками, подобно уланам[59].

В Англии датой создания первого гусарского полка считается 1806 год, причём в отличие от Пруссии и Франции, нанимавших настоящих венгров, Британия так именовала лёгких драгун вооружённых саблями на гусарский манер[61]. Во время якобитского восстания 1745 года существовал гусарский отряд герцога Кингстона[en]; после его расформирования бывшие гусары составили основу драгунского отряда герцога Камберленда[62].

Лёгкая кавалерия использовалась в основном там, где требовалась стремительность действий и мысли. Поэтому гусары и казаки так преуспели в партизанской войне. Рейды в тылу противника[63], засады[63], разорение обозов и складов[64], фуражировка[63], перехват гонцов[63], авангардные и арьергардные стычки[63], разведка боем[63] — всё это прекрасно соответствовало лёгкой кавалерии. Иногда, используя эффект неожиданности, застав гарнизон врасплох, во время рейдов гусарам удавалось взять под контроль небольшие города[65], и однажды они даже взяли Берлин. Во время рейда гусарский полк разделялся на несколько дивизионов, действовавших самостоятельно. Нормой считался суточный переход в 60 км по ровной местности, совершавшийся с короткими остановками каждые полчаса при движении рысью[66]. При этом особо успешными были рейды в лесных и горных районах[67]. В связи с характером рейдов, в ходе которых у противника, включая недружественное население, изымалось всё ценное (что считалось не самовольным мародёрством, а организованной фуражировкой), гусары старались не попадать в плен к местному населению[64]. В целях лучшего обзора гусары старались двигаться от одной возвышенности до другой[65].

В больших сражениях лёгкая кавалерия прикрывала свою конную артиллерию от вражеских рейдов[68] или совершала рейды на конную артиллерию противника. Когда пехота противника бывала сломлена и в беспорядке бежала, её преследовала в первую очередь лёгкая кавалерия[63]. В походе гусары, казаки и уланы осуществляли разведку и боевое охранение армии.

Нередко венгерские гусары, используя фланговый охват и эффект неожиданности, отваживались на атаки на численно превосходящего противника[69], считавшиеся в других армиях уделом кирасиров, а не лёгкой кавалерии. Для сравнения, в прусской армии основная атака производилась кирасирами (при возможном участии драгун), а роль гусар ограничивалась лишь фланговым охватом и последующим преследованием противника[70], более того, в прусской армии конца XVIII — начала XIX века считалось нормальным пожертвовать гусарами, для того чтобы противник, разрядив в них своё огнестрельное оружие, встретил атаку тяжёлой кавалерии будучи занят перезарядкой[70]. При совместной атаке с кирасирами, принятой в прусской армии, пока кирасиры атаковали по фронту на мощных, но относительно медленных лошадях, гусары благодаря более быстрым лошадям успевали их обогнать и зайти во фланги противнику[71]. В армии же Священной Римской Империи венгерские гусары при взаимодействии с кирасирами не ограничивались фланговыми атаками, а могли непосредственно участвовать и поддерживать кирасирскую атаку, обеспечивая атакующей кавалерии локальный численный перевес[72]. Например, в знаменитой битве при Колине, известной как первое поражение Фридриха Великого, исход сражения решила массированная кавалерийская атака, в которой наряду с кирасирами приняли участие и шесть гусарских полков[47]. А с конца XVIII века подобное сопровождение венгерскими гусарами австрийских кирасир в атаку стала частой практикой[68].

В 1751 году в Священной Римской Империи (в состав которой входила Венгрия) для гусар были введены единый устав нем. Regulanment und Ordun fuer gasammte k.k. Husaren Regimenter и единая униформа, включавшая ментик, доломан и гусарский головной убор (изначально из меха со свисающим с макушки куском ткани, впоследствии головной убор стал делаться из других материалов), взятая за образец другими странами и утвердившая классический образ гусара. Устав вводил регулярное денежное жалование и решал проблемы снабжения фуражом и продовольствием, предписывал обеспечение гусар жильём[11]. Также была запрещена игра в карты, и основным способом проведения свободного времени у гусар явились танцы[66]. Помимо прочего, была налажена служба полевых ветеринарных госпиталей нем. Field-Tier-Spaitaeler, немаловажная для сохранения боеспособности при длительных боевых действиях[73] (для сравнения: армия Наполеона, имевшая лишь одного ветеринара на 500 лошадей, во время затянувшихся военных кампаний несла жесточайшие потери конского состава, к примеру, в 1812 году кавалерия Мюрата из 22,000 верховых лошадей лишь за первый месяц кампании потеряла 10,000)[74].

В 1769 была проведена реформа, в ходе которой, помимо прочего, отказались от барабанов в пользу горнов, которыми трубили сигналы[72]. Также в устав прописали особую важность конных патрулей и добавили построение колоннами[65]. Появились в уставе также и требования по обязательному наличию у солдат мыла и ваксы[11].

Так как значительная часть рекрутов из Венгрии не могла похвастать хорошим знанием немецкого, на котором отдавались приказы[75], а в армии были необходимы и грамотные люди, владеющие письменным немецким[76], помимо собственно венгров, в гусарских полках Священной Римской Империи служило заметное количество выходцев из Южной Германии. Поскольку в гусарские полки стали попадать люди, не привычные к верховой езде с детства, что было обычным для венгров, в частях велось обучение верховой езде[77]. При этом служба в гусарах Священной Римской Империи (а впоследствии Австро-Венгрии) выгодно отличалась от службы в пехоте наличием реальной возможности выслужиться из рядовых в офицеры[78]. Правда, для реализации этой возможности требовалось обязательное наличие грамотности[65].

Помимо гусарской сабли, до конца XVIII века у обеспеченных гусар имелся и традиционный кончар с длиной клинка до 1.5 метров, известный в Священной Римской Империи под немецким названием нем. Panzerstecher, и возившийся под седлом справа[7][41]. По причине особо высоких требований к качеству стали и прочности при большой длине узкого клинка, стоивший ~6 раз дороже обычной сабли[7]. В отличие от предыдущей эпохи, когда кончаром старались поразить противника, одетого в латы (уколом в щели и сочленения доспехов), классические гусары применяли кончар в основном против турецкой конницы, всё ещё облачённой в кольчугу[7].

В экипировку гусар в качестве вспомогательного вооружения, помимо пары пистолетов, входил карабин, как правило, пускавшийся в дело, если бегущий противник пытался, остановившись, перестроиться для контратаки[79]. Во время атаки карабины использовались на флангах построения эскадронами, осуществлявшими охват противника (ведя стрельбу примерно с ~35 метров)[72], в то время как основные силы атаковали «в сабли»[72]. Как правило, стрельба, расстраивавшая ряды противника, начиналась ещё до того, как основные силы успевали врубиться саблями в противника. Считалось, что подобная тактика позволяет сокрушить превосходящего противника, а венгерский гусар — стоящим 20 обычных солдат[79]. Для сравнения, в армии Фридриха Великого гусары также вели стрельбу для отражения контратаки, но сначала отступив за линию кирасир и выстроившись для стрельбы залпами, в то время как кирасиры встречали контратаку не стоя на месте, а встречной атакой[80]. Однако при обычной атаке противника у Фридриха обстрел противника с флангов вели сами кирасиры (специально выделенные фланкеры с нарезными карабинами), а не гусары, атаковавшие во фланг с саблями[81].

К вспомогательному вооружению относились нарезные штуцеры, введённые в экипировку в 1788—1789 годах[82], ими вооружались наиболее меткие стрелки, выполнявшие роль снайперов — по австрийской терминологии егерей (нем. jäger)[82]. В эскадроне венгерских гусар (начиная с 1788 года) обычно имелось шесть гусар с нарезными штуцерами[82]. Изначально в 1788 году гусар вооружили нарезным егерьским штуцером, но из-за большого веса (в 4.4 кг) уже в следующем 1789 году он был заменён на укороченный кавалерийский нарезной штуцер, сделанный по-прусскому образцу[82].

Имевшийся у части гусар топорик не считался оружием и предназначался для хозяйственных целей, так же как и серп и молот, полагавшиеся по одному на каждое отделение (дословно «товарищество» нем. Kameradschaft)[77]. Помимо небольших хозяйственных предметов отделение также возило с собой, а не в отдельном обозе — палатку, котелок и несколько бочонков[77].

Сходство внешнего вид гусар разных армий, одевавшихся не в цвет мундира своей армии, иногда приводило к казусам, когда войска из-за похожего внешнего вида путали своих гусар с чужими. Так например, 1745 году прусские гусары под командованием Ганса Иоахима фон Цитена просто прошли без единого выстрела через австрийскую армию, принявшую их за своих гусар[83]. При том, что в армии Священной Римской Империи большая часть солдат была одета в белую униформу, гусары были одеты в красный[84], зелёный[84], голубой[84], чёрный с жёлтым кивером[85], чёрный ментик с красными штанами[86], чёрный ментик с голубыми штанами[87]. А в прусской армии большая часть солдат была одета в чёрную униформу, но гусары были одеты в зелёный[88], красный[88], белый[89], чёрный[89], коричневый[90], жёлтый[90].

Гусары в России

До Петра I

Основная статья: Полки «Иноземного строя»#Русские гусары

В России о гусарских ротах как о войске «Нового (иноземного) строя» упоминается в 1634 году. К 1654 году эти роты были развернуты в полк под командой полковника Христофора Рыльского. Весной 1654 гусарский полк Рыльского торжественно выступает из Москвы, но уже через год пропадает из документов. Вероятно, они не оправдали себя и были переведены в рейтарский строй[91].

В сентябре 1660 года, гусарские роты организует в Новгородском разряде князь Иван Хованский[92]. Эти роты великолепно проявили себя в боях русско-польской войны и в августе 1661 были развернуты в полк, который из Оружейной палаты получил «гусарские древки» (копья) и доспехи[93].

У нашего великого государя, против его государских недругов, рать собирается многая и несчётная, а строения бывает разного:

многие тысячи копейных рот устроены гусарским строем;
другие многие тысячи копейных рот устроены гусарским, конным, с огненным боем, рейтарским строем;
...

То у нашего великого Государя ратное строение.

— Описание Русского войска, данное Козимо Медичи, во Флоренции, стольником И. И. Чемодановым (посол в Венеции), в 1656 году.

[94]

В дневнике Гордона говорится о 3 ротах гусар, участвовавших в Кожуховском походе 1694 г. Последнее упоминание гусар этой организации приходится на 1701 год, когда гусары были призваны в Новгородский драгунский полк.

Выше было сказано, что русские гусары, возглавлявшиеся в 1654 году полковником Христофором Рыльским, носили крылья[36]. В Оружейной палате сохранился русский гусарский доспех XVII века. Русские гусары могли снабжаться и рейтарским доспехом. Так, например, поступил князь Хованский в 1661 году, когда он не успел получить гусарские латы. Как писал князь: «360 лат у меня в полк приняты. Из этого числа отдано гусаром 91 латы, по нужде на время, покамест по Твоему (царскому) указу присланы будут ко мне гусарские латы, а остальные 269 латы отданы в полк полковника Давыда Зыбина рейтарам… А гусарские латы и шишаки ко мне в полк июля по 7 число не бывали, а гусаром без лат и шишаков и без наручней отнюдь нельзя быть»[95].

После Петра I

По учреждении Петром Великим регулярной армии гусары исчезли до 1723, когда государь приказал формировать (охотой) гусарские полки из сербов — выходцев из Австрии, сохранив им то жалованье, которое они получали в Австрии, и поселить на Украине.

При императрице Анне Иоанновне Миних опять занялся вербовкой гусар из иммигрантов — (сербов, венгерцев, валахов, грузинских князей и дворян) — с целью образовать из них пограничное войско иррегулярного строя.

При Анне Леопольдовне Миних преобразовал все гусарские части в 5 поселенных гусарских полков (сербский, грузинский, молдавский, валашский и венгерский).

При Елизавете (1751) полковнику И. С. Хорвату, выходцу из Австрии, поручено было сформировать из сербов один гусарский полк в 4 тысячи сабель, который был поселен на правом берегу Днепра в так называемой Ново-Сербии; в 1752 году было образовано ещё два таких же полка, а для защиты нового поселения построена крепость Святой Елисаветы.

В 1754 году на российскую службу поступили сербы Райко Прерадович и Иван Шевич со значительным числом их одноплеменников; им указано было поселиться между Бахмутом и Луганском (Славяно-Сербия) и образовать 2 гусарских полка по 1 тысяче человек в каждом, которые в 1764 году были объединены в один — Бахмутский гусарский полк.

В 1756 году из слободских казаков сформирован слободской гусарский полк, а затем ещё два, из выходцев из Македонии и Болгарии, которые в 1761 сведены были в один, македонский.

В 1760 был образован ещё жёлтый гусарский полк. Всего к 1761 г. в России было 12 гусарских полков.

При Екатерине II после различных преобразований гусарские полки были переименованы в легкоконные.

С 1787 в очередной раз начинается учреждение гусарских полков, и к войне 1812 года их было уже 12, а к 1833 г. — 14, не считая двух гвардейских.

После переформирования кавалерии 17 декабря 1812 года, все гусарские полки были сведены в три гусарские дивизии:

В 1882 году гусарские армейские полки были преобразованы в драгунские, и к началу XX века в России осталось только 2 гвардейских гусарских полка: лейб-гвардии Его Величества и лейб-гвардии Гродненский.

В 1907 после поражения в войне с Японией, Николай II решает возродить боевой дух Русской армии. Гусарским полкам возвращают прежние названия и мундиры образца 1870-х годов. Таким образом, к 2-м гвардейским гусарским полкам по состоянию на 1 января 1914 добавился возрождённый Сумской гусарский полк, входивший в гренадерский корпус, и 17 армейских гусарских полков, получивших сквозные номера со 2-го по 18-й.

Форма и снаряжение гусар в Российской империи

Поздняя классическая русская гусарская форма и снаряжение заимствовали много элементов из венгерской гусарской формы, и включали в себя:

  • Доломан — короткая (до талии) однобортная куртка со стоячим воротником и шнурами, на которую накидывался ментик
  • Кивер — с султаном, шнурами (этишкетами) и репейком. С 1803 г. До этого — Шапка.
  • Кушак с гомбами (перехватами)
  • Ментик — короткая куртка (со шнурами), обшитая мехом, надевалась поверх доломана
  • Портупея
  • Рейтузы (Чакчиры)
  • Сабля
  • Сапоги (Ботики) — низкие
  • Сарсан — убор для гусарских лошадей
  • Ташка — сумка
  • Этишкет — шнур с кистями на кивере
  • Пара пистолетов

Все обильно украшалось галунами, шнурами, бахромой и тесьмой.

Полковая расцветка униформы русских гусар 1812 года
Полк Доломан Воротник Обшлага Ментик Чакчиры Ташка Обкладка
ташки 		Чепрак Обкладка
чепрака		 Приборный
металл
Лейб-Гусарский
Ахтырский (12)
Изюмский (11)
Сумской (1)
Елизаветградский (3)
Мариупольский (4)
Белорусский (7)
Александрийский (5)
Павлоградский (2)
Лубенский (8)
Гродненский
Ольвиопольский[96]
Иркутский (16)

Галерея

  • Husaren-Regt Achtyrka-1812.jpg

    Ахтырский полк

  • Husaren-Regt Isjum-1812.jpg

    Изюмский полк

  • Husaren-Regt Ssumy-1812.jpg

    Сумской полк

  • Husaren-Regt Jelissawetgrad-1812.jpg

    Елисаветградский полк

  • Husaren-Regt Mariupol-1812.jpg

    Мариупольский полк

  • Husaren-Regt Weissrussland-1812.jpg

    Белорусский полк

  • Husaren-Regt Alexandrija-1812.jpg

    Александрийский полк

  • Husaren-Regt Pawlograd-1812.jpg

    Павлоградский полк

  • Husaren-Regt Lubny-1812.jpg

    Лубенский полк

  • Husaren-Regt Grodno-1812.jpg

    Гродненский полк

  • Husaren-Regt Olwiopol-1812.jpg

    Ольвиопольский полк

  • Husaren-Regt Irkutsk-1812.jpg

    Иркутский полк

Сформированы после 1812:

Гусары в искусстве

Основная статья: Гусары в искусстве

См. также

Напишите отзыв о статье "Гусары"

Примечания

  1. ↑ 1 2 V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5, hardback ISBN 1-85409-499-8, страница 106
  2. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 3
  3. ↑ [www.etymonline.com/index.php?term=hussar Online Etymology Dictionary]
  4. ↑ [vasmer.narod.ru/p158.htm Стр. 158]
  5. ↑ Функен Ф., Функен Л. «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.». L’Uniforme et les Armes des Soldats de La Guerre en Dentelle / Пер. с фр. А. А. Китайцевой. — М.: АСТ, Астрель, 2003. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-017156-0. — ISBN 5-271-05909-X. — ISBN 2-203-14316-9 (фр.), страница 24
  6. ↑ Функен Ф., Функен Л. «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.». L’Uniforme et les Armes des Soldats de La Guerre en Dentelle / Пер. с фр. А. А. Китайцевой. — М.: АСТ, Астрель, 2003. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-017156-0. — ISBN 5-271-05909-X. — ISBN 2-203-14316-9 (фр.), страница 22
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 Davin Hollins illustrated by Darko Pavlolic «Hungarian Hussar 1756—1815» ISBN 1-84176-524-4, стр. 52
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.17
  9. ↑ позднее появилась кавалерия, вооружённая лёгкими аркебузами — аркибузиры (en:Harquebusier, не путать с аркебузер)
  10. ↑ Brzezinski R. Polish Armies 1569—1696. — Oxford: Osprey, 1987. — Vol. 1. — ISBN 0-85045-736-X — стр. 14
  11. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.6
  12. ↑ 1 2 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 203 «Польские рыцари 966—1500», Артёмовск 2002, страница 20-21
  13. ↑ 1 2 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.15
  14. ↑ Товарищ — в Польше богатый шляхтич со свитой из обедневших шляхтичей (называемых пахолоками), военное снаряжение и доспехи которых куплены за счёт товарища, то есть польский аналог баннерета, часто являлся товарищем (в русском смысле этого слова) того или иного магната и имел право общаться с любым магнатом, по-панибратски обращаясь к нему «пан брат», («Польские гусары 1576—1775» военное-исторический альманах «Новый солдат» № 142, редактор Кисилёв В. И., г. Артёмовск 2002 год)
  15. ↑ 1 2 Анатолий Солдатенко «Польская гусария 1500—1776 г.г.», военно-исторический журнал «Орёл» 1993 № 3, Санкт-Петербург, Издатель ИЧП «Орёл», страница 23
  16. ↑ Пенской В. В. «Великая огнестрельная революция», Москва: Яуза: Эксмо, 2010 ISBN 978-5-699-40936-5, страницы 143—144
  17. ↑ Российский военно-исторический журнал «Цейхгауз» № 7(1/1998) Москва, Алексей Васильев «Польско-литовская гусария XVII века», стр. 2
  18. ↑ Анатолий Солдатенко «Польская гусария 1500—1776 г.г.», военно-исторический журнал «Орёл» 1993 № 3, Санкт-Петербург, Издатель ИЧП «Орёл», страница 20
  19. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5 , hardback ISBN 1-85409-499-8, страница 146
  20. ↑ David Nicolle «Armies of the Ottoman Turks 1300—1774» (Men-at-Arms 140) Osprey Publishing 1983 ISBN 978-0-85045-511-3 стр.15
  21. ↑ 1 2 3 4 Brzezinski R. Polish Armies 1569—1696. — Oxford: Osprey, 1987. — Vol. 1. — ISBN 0-85045-736-X — стр. 15
  22. ↑ Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.14-15
  23. ↑ Алексинский Д. П., Жуков К. А., Бутягин А. М., Коровкин Д. С. Кавалерия Европы. — СПб.: Полигон, 2005. (Всадники войны). — ISBN 5-89173-277-7, стр. 484—485
  24. ↑ Алексинский Д. П., Жуков К. А., Бутягин А. М., Коровкин Д. С. Кавалерия Европы. — СПб.: Полигон, 2005. (Всадники войны). — ISBN 5-89173-277-7, стр. 485
  25. ↑ так как на содержание шла четверть доходов с королевских имений
  26. ↑ Пенской В. В. «Великая огнестрельная революция», Москва: Яуза: Эксмо, 2010 ISBN 978-5-699-40936-5, страницы 160—161
  27. ↑ 1 2 Анатолий Солдатенко «Польская гусария 1500—1776 г.г.», военно-исторический журнал «Орёл» 1993 № 3, Санкт-Петербург, Издатель ИЧП «Орёл», страница 24
  28. ↑ 1 2 3 4 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.20
  29. ↑ 1 2 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.21
  30. ↑ 1 2 3 David Nicolle «Armies of the Ottoman Turks 1300—1774» (Men-at-Arms 140) Osprey Publishing 1983 ISBN 978-0-85045-511-3 стр.14
  31. ↑ 1 2 David Nicolle «Armies of the Ottoman Turks 1300—1774» (Men-at-Arms 140) Osprey Publishing 1983 ISBN 978-0-85045-511-3 стр.22
  32. ↑ David Nicolle «Armies of the Ottoman Turks 1300—1774» (Men-at-Arms 140) Osprey Publishing 1983 ISBN 978-0-85045-511-3 стр.22-23
  33. ↑ 1 2 крымские и польско-литовские татары
  34. ↑ Brzezinski R. Polish Armies 1569—1696. — Oxford: Osprey, 1988. — Vol. 2. — ISBN 0-85045-744-0, стр. 39-40
  35. ↑ Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.61
  36. ↑ 1 2 Реляция о военном походе его царского величества Алексея Михайловича в Литву против Польского короля Яна Казимира, 1654 г. (Перевод с польского)//Витебская старина. Т.4. Отд.2. Витебск, 1885. С. 347—352
  37. ↑ В отличие от кирасиров XIX века, современные крылатым гусарам кирасиры XVI века были не намного легче рыцарей, и их защита отнюдь не ограничивалась одной лишь кирасой и шлемом, а включала полную латную защиту тела выше колен (от чего и получила прозвище «3/4»)
  38. ↑ Алексинский Д. П., Жуков К. А., Бутягин А. М., Коровкин Д. С. Кавалерия Европы. — СПб.: Полигон, 2005. (Всадники войны). — ISBN 5-89173-277-7, стр. 483
  39. ↑ 1 2 V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5 , hardback ISBN 1-85409-499-8, страница 134
  40. ↑ 1 2 Brzezinski R. Polish Armies 1569—1696. — Oxford: Osprey, 1987. — Vol. 1. — ISBN 0-85045-736-X — стр. 16
  41. ↑ 1 2 справа у крылатых гусар — копьё, справа у классических гусар — копья нет
  42. ↑ NB: словом польск. palasz до XVIII века, внося путаницу, называли не только обычный палаш, но и саблю с закрытым эфесом (Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр. 17)
  43. ↑ Пенской В. В. «Великая огнестрельная революция», Москва: Яуза: Эксмо, 2010 ISBN 978-5-699-40936-5, стр.179
  44. ↑ Пенской В. В. «Великая огнестрельная революция», Москва: Яуза: Эксмо, 2010 ISBN 978-5-699-40936-5, стр. 194
  45. ↑ 1 2 Brzezinski R. Polish Winged Hussar 1576—1775. — Oxford: Osprey, 2006. — ISBN 978-1-84176-650-8 — стр.20-21
  46. ↑ Алексинский Д. П., Жуков К. А., Бутягин А. М., Коровкин Д. С. Кавалерия Европы. — СПб.: Полигон, 2005. (Всадники войны). — ISBN 5-89173-277-7, стр. 481—482
  47. ↑ 1 2 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 2
  48. ↑ 1 2 Функен Ф., Функен Л. «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.». L’Uniforme et les Armes des Soldats de La Guerre en Dentelle / Пер. с фр. А. А. Китайцевой. — М.: АСТ, Астрель, 2003. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-017156-0. — ISBN 5-271-05909-X. — ISBN 2-203-14316-9 (фр.), стр. 32
  49. ↑ Функен Ф., Функен Л. «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.». L’Uniforme et les Armes des Soldats de La Guerre en Dentelle / Пер. с фр. А. А. Китайцевой. — М.: АСТ, Астрель, 2003. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-017156-0. — ISBN 5-271-05909-X. — ISBN 2-203-14316-9 (фр.), стр. 24
  50. ↑ Функен Ф., Функен Л. Средние века. Эпоха Ренессанса: Пехота — Кавалерия — Артиллерия = Le costume, l’armure et les armes au temps de la chevalerie. Le siecle de la Renaissance / Пер. с фр. М. Б. Ивановой. — М.: АСТ, Астрель, 2002. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-014796-1. — ISBN 5-271-05016-5. — ISBN 2-203-14319-3 (фр.), стр. 58 и 60
  51. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 189
  52. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 192
  53. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 194
  54. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 195—196
  55. ↑ например, при столкновении гусар обеспечивающих боевое охранение с вражескими гусарами в рейде
  56. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 191—194
  57. ↑ Функен Ф., Функен Л. «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.». L’Uniforme et les Armes des Soldats de La Guerre en Dentelle / Пер. с фр. А. А. Китайцевой. — М.: АСТ, Астрель, 2003. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-017156-0. — ISBN 5-271-05909-X. — ISBN 2-203-14316-9 (фр.), стр. 60
  58. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 162
  59. ↑ 1 2 Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 163
  60. ↑ V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5 , hardback ISBN 1-85409-499-8, страница 186
  61. ↑ Лилиан и Фред Функе «Европа XVIII век Франция-Великобритания-Пруссия: Кавалерия — Артиллерия. Армии Европейских Стран.», страница 46
  62. ↑ V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5 , hardback ISBN 1-85409-499-8, страница 172
  63. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 25
  64. ↑ 1 2 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 26
  65. ↑ 1 2 3 4 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 27
  66. ↑ 1 2 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 21
  67. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 25-26
  68. ↑ 1 2 Davin Hollins illustrated by Darko Pavlolic «Hungarian Hussar 1756—1815» ISBN 1-84176-524-4, page 32
  69. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страницы 30-31
  70. ↑ 1 2 «Прусская кавалерия 1792—1807» военное-исторический альманах «Новый солдат» № 217, редактор Кисилёв В. И., г. Артёмовск 2002 год, страница 7
  71. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 181 и 183
  72. ↑ 1 2 3 4 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 31
  73. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 32
  74. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 202 «Драгуны и Уланы Наполеона», Артёмовск 2002, страница 22
  75. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 13
  76. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 8
  77. ↑ 1 2 3 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 9
  78. ↑ Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 5
  79. ↑ 1 2 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 30
  80. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 185
  81. ↑ Юрий Ю. Неханов «Войны и кампании Фридриха Великого», Минск, издательство «Харвест» 2002, ISBN 985-13-0659-2 , стр. 180
  82. ↑ 1 2 3 4 Военно-исторический альманах «Новый Солдат» № 192 «Венгерские Гусары 1756—1815», Артёмовск 2002, страница 23
  83. ↑ «Austrian Army. 1740-80», часть 1 страница 14
  84. ↑ 1 2 3 Philip Haythirenthwaite and Bill Younghusband «The Austrian Army 1740-80: 1 Cavalry», ISBN 1-85532-415-6, страница 38
  85. ↑ Philip Haythirenthwaite and Bill Younghusband «The Austrian Army 1740-80: 1 Cavalry», ISBN 1-85532-415-6, страница 38 с отсылкой на plated-E-3
  86. ↑ Philip Haythirenthwaite and Bill Younghusband «The Austrian Army 1740-80: 1 Cavalry», ISBN 1-85532-415-6, страница 41 с отсылкой на plate-F-2
  87. ↑ Philip Haythirenthwaite and Bill Younghusband «The Austrian Army 1740-80: 1 Cavalry», ISBN 1-85532-415-6, страница 39 с отсылкой на plate-G-3
  88. ↑ 1 2 Philip Haythirenthwaite illustrated by Bryan Foster «Frederick the Great’s Army» part 1 «Cavalry», страница 23
  89. ↑ 1 2 Philip Haythirenthwaite illustrated by Bryan Foster «Frederick the Great’s Army» part 1 «Cavalry», страница 24
  90. ↑ 1 2 Philip Haythirenthwaite illustrated by Bryan Foster «Frederick the Great’s Army» part 1 «Cavalry», страница 33
  91. ↑ Курбатов О. А. Из истории военных реформ в России во 2-й половине XVII века. Реорганизация конницы на материалах Новгородского разряда 1650-х — 1660-х гг./Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук, М., 2002, стр. 114
  92. ↑ Курбатов О. А. Из истории военных реформ в России во 2-й половине XVII века. Реорганизация конницы на материалах Новгородского разряда 1650-х — 1660-х гг./Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук, М., 2002, стр. 116
  93. ↑ Курбатов О. А. Из истории военных реформ в России во 2-й половине XVII века. Реорганизация конницы на материалах Новгородского разряда 1650-х — 1660-х гг./Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук, М., 2002, стр. 117
  94. ↑ А. Лопатин, «Москва», М., 1948 год, С. 57.
  95. ↑ Бабулин И. Б. Гусарские полки в русской армии XVII века // Рейтар. 2004. № 12. С.31-36
  96. ↑ 21.03.1833 г. расформирован, эскадроны по 2 присоединены к Елисаветградскому, Киевскому и Ахтырскому гусарским полкам

Литература

  • «Императорская российская военная хроника»;
  • «Ежегодник русской армии»;
  • Brix, «Geschichte der alten russischen Heereseinrichtung»;
  • Stein, «Geschichte des russischen Heeres bis Nicolai I».
  • Бегунова А. И. Повседневная жизнь гусара в царствование императора Александра I / Бегунова А. И. — М.: Мол. гвардия, 2000. — 383 с. (Живая история. Повседневная жизнь человечества). — ISBN 5-235-02400-1
  • «Польские гусары 1576—1775» // Военное-исторический альманах «Новый солдат», № 142, Ред. В. И. Кисилёв. — Артёмовск: 2002.
  • «Polish Armies 1569—1696» Part 1, Richard Brzezinski and Agnus McBride, Osprey, ISBN 0-85045-736-X
  • «Polish Armies 1569—1696» Part 2, Richard Brzezinski and Agnus McBride, Osprey, ISBN 0-85045-744-0
  • «Polish Winged Hussar 1576—1775», Richard Brzezinski and Velimir Vuksic, Osprey, ISBN 1-84176-650-X
  • «Венгерские гусары 1756—1815» // Военное-исторический альманах «Новый солдат», № 192, Ред. В. И. Кисилёв. — Артёмовск: 2002.
  • Алексинский Д. П., Жуков К. А., Бутягин А. М., Коровкин Д. С. «Кавалерия Европы». — СПб.: Полигон, 2005. — (Всадники войны). — ISBN 5-89173-277-7
  • Функен Ф., Функен Л. Средние века. Эпоха Ренессанса: Пехота — Кавалерия — Артиллерия = Le costume, l’armure et les armes au temps de la chevalerie. Le siecle de la Renaissance (фр.) / Пер. с фр. М. Б. Ивановой. — М.: АСТ, Астрель, 2002. (Энциклопедия вооружения и военного костюма). — ISBN 5-17-014796-1. — ISBN 5-271-05016-5. — ISBN 2-203-14319-3
  • V. Vuksic, Z. Grabasic «Cavalry. The History of Fighting Elite (650BC-AD1914)», Cassel, 1993—1994, paperback ISBN 1-85409-500-5 , hardback ISBN 1-85409-499-8
  • Пенской В. В. «Великая огнестрельная революция». — М.: Яуза: Эксмо, 2010. — ISBN 978-5-699-40936-5
  • Жигульский З. (Zygulski Z.) [historia-pl.ucoz.ru/HusHisZygulskiZ.htm «Польские крылатые гусары»], пер. с пол. и адаптация текста А. Красницкого
  • Солдатенко А. «Польская гусария 1500—1776 г.г.», военно-исторический журнал «Орёл» 1993 № 3, Санкт-Петербург, Изд. ИЧП «Орёл». — С. 17—24.
  • Васильев А. «Польско-литовская гусария XVII века» // Журнал «Цейхгауз» («Zeughuas»), № 7 (1), М.: 1998, Рейтар. — С. 2—6. — ISSN 0868-801-X
  • Гусары // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

  • [armor.kiev.ua/army/hist/gusar.shtml 1812]
  • [www.kulichki.com/gusary/istoriya/ Гусарский Исторический Музей (русский)]
  • [syw-cwg.narod.ru/rs_hus.htm П. Ф. Космолинский. Русские гусары при Елизавете Петровне 1741—1762 гг.]
  • [wars175x.narod.ru/os_hus.html Австрийские гусары 1768—1798 гг.]
  • [www.kulichki.com/gusary/istoriya/uniform/statya1988/mundiry.html Мундиры русских гусарских полков в 1812 году]
  • [www.husaria.jest.pl Гусария — крупнейший сайт посвящённый гусарам] (на польском)
  • [ec-dejavu.ru/h/Hussar.html Б. Г. Кипнис. История формирования и включения в контекст отечественной культуры социокультурного феномена «гусарство»]
  • [www.szlachta.ru/ Официальный сайт интернационального дворянского клуба «SZLACHTA»]
  • Михаил Морозов — исполнитель гусарских песен

Ссылки о Крылатых гусарах

  • [talks.guns.ru/static/forummessage/Forum36/81777-1.html] [dead link?]
  • [turan.info/forum/showthread.php?p=30544 Крылатые гусары Turan.info]
  • [www.bel-knight.com/armoury/viewarticle.php?article=9 Здислав Жигульский мл. Польские крылатые гусары.] ([www.myarmoury.com/feature_hussars.html если тот сервер опять упал, то та же статья на английском])
  • [rol.in.ua/?p=2&num=80 Ю. В. Квитковский «Польское оборонительное вооружение»]
  • [www.proza.ru/2010/01/09/972 Вадим Добрянский «О сарматском следе в польском доспехе»]

Отрывок, характеризующий Гусары

Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гусары&oldid=81541992»