Гуэн, Ломе

Жан Ломе Гуэн, фр. Jean Lomer Gouin (19 марта 1861, Гронден (Grondines) — 28 марта 1929, Квебек) — квебекский политик, премьер-министр Квебека с 1905 по 1920 г. от Либеральной партии Квебека.

Молодость

Отец — Жозефа-Нере Гуэн, врач, мать — Серафин Фюжер. Учился в Колледже Сореля, Колледже Леви и в монреальском филиале Университета Лаваля. 2 апреля 1884 г. принят в адвокатскую коллегию Квебека. 24 мая 1888 г. женился на Элизе Мерсье, дочери известного политика Оноре Мерсье. Позднее, в 1930-е гг., их сын Поль Гуэн возглавил партию Национальное либеральное действие. 19 сентября 1911 г. женился вторично, на Алис Амос.

Политическая карьера

В 1897 г. впервые избран в Законодательную ассамблею Квебека от Либеральной партии Квебека по Монреальскому округу № 2. 3 октября 1900 г. назначен комиссаром (министром) общественных работ в правительстве Симона-Наполеона Парана. Переизбран в 1900 г. 2 июля 1901 г. назначен министром колонизации и общественных работ. Вновь переизбран на выборах 25 ноября 1904 г.

В 1905 г. участвовал в сговоре, в результате которого Паран утратил пост премьер-министра и главы партии, сменив его на обоих постах, которые занимал в 1905—1920 гг., когда его партия последовательно выигрывала выборы в 1908, 1912, 1916 и 1919 г. Хотя в 1908 г. в его собственном монреальском округе № 2 его победил Анри Бурасса, Гуэн смог пройти в парламент Квебека благодаря избирательной системе, которая позволяла выдвигать кандидатуру одновременно в нескольких округах. Во время тех же выборов Бурасса одновременно победил и в другом округе, Сент-Ясент.

Коррупция: дело Муссо-Берар-Бержевен

В 1914 г. правительство Гуэна потряс скандал Муссо-Берара-Бержевена (Affaire Mousseau-Bérard-Bergevin). Либеральный депутат Жозеф-Октав Муссо (fr:Joseph-Octave Mousseau) наряду с двумя другими депутатами местных законодательных органов от Либеральной партии приняли взятку в обмен на принятие нужного закона.

Полномочия комитета по расследованию были жёстко ограничены данным делом, несмотря на подозрения в существовании раззветвлённой системы коррупции. После отставки Муссо и двух других подельников комитет прекратил свою работу. Многие журналисты, среди которых был Анри Бурасса, жаловались, что комитет не положил конец порочной системе.

Занимая пост премьер-министра Квебека в течение более 15 лет, он стал одним из рекордсменов по длительности пребывания на этом посту. Ушёл в отставку 8 июля 1920 г., уступив пост премьера другому либералу, Луи-Александру Ташро.

Федеральная карьера

22 июля 1920 г. назначен членом Законодательного совета — верхней палаты Квебекского законодательного собрания — от округа Салаберри, но уже в 1921 г. ушёл в отставку, так и не приступив к исполнению сенаторских обязанностей, и занялся политикой на федеральном уровне.

В ходе общеканадских выборов в декабре 1921 г. был избран депутатом от Либеральной партии Канады в Палату общин по округу Лорье-Утремон, а 29 декабря 1921 г. назначен министром юстиции и генеральным прокурором в правительстве Уильяма Лайона Макензи Кинга. Ушёл в отставку по постоянию здоровья 3 января 1924 г.. В следующих выборах участия не принимал.

Лейтенант-губернатор Квебека

10 января 1929 г. назначен на должность лейтенант-губернатора Квебека, однако занимал этот пост в течение всего двух месяцев и умер при исполнении обязанностей в г. Квебек 28 марта 1929 г., в тот момент, когда он готовился председательствовать на церемонии объявления перерыва в заседаниях Законодательной ассамблеи.

Результаты

В 1897 г., когда он попал в парламент, его состояние было весьма скромным, а к 1912 г. Гуэн стал миллионером.

Погрёбен на кладбище Нотр-Дам-де-Неж в Монреале.

Отрывок, характеризующий Гуэн, Ломе

Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.