Гу Шуньчжан

Гу Шуньчжан
顧順章
Дата рождения:	1903(1903)
Место рождения:	Шанхай
Дата смерти:	1934(1934)
Место смерти:	Сучжоу
Партия:	КПК
Основные идеи:	коммунизм
Род деятельности:	двойной агент

Гу Шуньчжан (1903—1934) — имя при рождении Гу Фэнмин, кандидат в члены Политбюро ЦК Коммунистической партии Китая, глава секретного сектора ЦК, занимавшегося красных террором на контролируемой гоминьданом территории, исполнитель приговоров ЦК, перешедший после ареста на строну Гоминьдана и выдавший около 3000 коммунистов-подпольщиков.

Биография

Родился в районе Шанхая Баошань. В юности работал в Наньянской табачной фабрики, позднее присоединился к «Зелёной банде», преступной группировке, действовавшей в Шанхае. Важно, что Гу был известен также как профессиональный фокусник, он давал публичные представления для заработка. В 1925 году участвовал в Движении 30 мая, стал активным участником рабочего движения, позднее вступил в Шанхайский профсоюз и, наконец, стал членом КПК. В 1926 году Гу Шуньчжан вместе с Чэнь Гэном был отправлен в Владивосток для обучения навыкам секретного агента для последующей работы в разведке КПК. После возвращения в Китай Гу Шуньчжан трижды участвовал в вооруженных восстаниях в Шанхае.

В 1927 году, после событий 12 апреля, он вместе с Чжоу Эньлаем стал активным участником подпольного коммунистического движения. В 1928 году VI съезд КПК постановил создать секретный (он же специальный) сектор ЦК, в его функции входила организация красного террора в контролируемых гоминьданом городах. Этот отдел и возглавил Гу Шуньчжан, он непосредственно отвечал за ликвидацию провокаторов, предателей и других врагов КПК, приговорённых ЦК к смерти. Кроме того функции секретного сектора включали шпионаж и охрану высшего партийного руководства. Последовательно сменив множество постов, он, наконец, стал главой службы безопасности китайского Политбюро. На самом деле его партийной работой было физическое истребления предателей КПК и именно благодаря этому он стал известен в партии.

24 апреля 1931 года, он был арестован гоминдановской контрразведкой в Ханькоу. Считается, что он отправился туда для подготовки покушения на Чан Кай-ши. Гу давал там цирковые представления под видом бродячего фокусника Ли Мина. В одном из городских парков его по фотографии опознал агент Гоминдана. После ареста Гу сразу начал сотрудничать с гоминьдановской контрразведкой. Он выдал все адреса и явки Политбюро ЦК, цзянсуйского и хубейского комитетов партии. По оценке китаиста А. В. Панцова предательство Гу привело к аресту в течение последующих трех месяцев более трёх тысяч коммунистов, многие из которых были расстреляны (с этой оценкой согласуются и данные французского разведывательного бюро в Шанхае). Был арестован и генеральный секретарь ЦК КПК Сян Чжунфа. Не выдержав пыток, он также стал давать показания, но вскоре был расстрелян. Кроме того, в результате предательства Гу были арестованы связные Коминтерна Жозеф Дюкруа и сотрудники Отдела международной связи ИККИ Яков Матвеевич Рудник и его жена Татьяна Николаевна Моисеенко-Великая. Именно через двух последних шло финансирование КПК из центра. Их арест подорвал на время финансовое обеспечение китайской компартии и комсомола.

В последующие годы Гу продолжал сотрудничество с нанкинской разведкой, в том числе на поприще подготовки и тренировки агентов. В 1934 году он тайно организовал «Новую коммунистическую партию», после чего был по приказу Чан Кай-ши расстрелян. Казнь состоялась в Сучжоу в декабре 1934 (или в июне 1935 года?).

Ответ КПК

После ареста Гу Чжоу Эньлай на некоторое время стал главой вновь созданного Комитета по спецработе при ЦК КПК, объединившего остатки специального сектора и всех прочих секретных служб компартии. Именно по приказу Чжоу Эньлая команда из пяти боевиков истребила почти всю многочисленную семью Гу Шуньчжана. По одним сведениям было убито семнадцать человек, по другим — более тридцати, в том числе его жена, тесть, тёща, престарелая няня… Единственным, кого пощадили, был 12-летний сын Гу Шуньчжана. Много позднее один из сотрудников Чжоу Энлая объяснил это тем, что в доме Гу часто проходили заседания руководства партии, и его домочадцы знали всех подпольщиков в лицо.

Ссылки

• Philip Short, Mao: a Life, pp 281—282
• Frederic Wakeman, Policing Shanghai, 1927—1937, pp. 151—161

Отрывок, характеризующий Гу Шуньчжан

И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.