Гьялларбру

Гьялларбру (норв. Gjallarbrú) — в древнескандинавской мифологии мост через реку Гьёлль, ведущий в Хельхейм. Его охраняет великанша Модгуд. Мост громко звенит, если кто-то живой идёт по нему, но остаётся тихим, когда идёт мёртвый.

Упоминания

Впервые мост письменно упоминается в XIII веке в «Видении Гюльви» Снорри Стурлусона. Спорно поэтому, был ли потусторонний мост действительно частью языческой германской мифологии.

Традиции, связанные с мостом

Обычно души умерших переправлялись через мост верхом или в повозке, которая до этого сжигалась на погребальном костре именно для этой цели.

У народов Северной Европы существовала незыблемая традиция обувать умерших в очень прочную обувь, которую называли «башмаками Хель», чтобы покойные не испытывали страданий во время трудного и долгого пути.

Вскоре после того, как умерший пересекал мост Гьялларбру, он достигал Железного леса Ярнвида, где росли только голые или покрытые железными листьями деревья. Проехав через лес, странник оказывался перед воротами в Хель, которые охранял свирепый покрытый кровью пёс Гарм. Невредимыми оставались лишь те, кто при жизни помогал нуждающимся.

Мост через Гьёлль в «Видении Гюльви» («Младшая Эдда»)

Брат Бальдра Хермод проскакал по мосту на коне Одина Слейпнире, чтобы потребовать от Хель освободить Бальдра. Хермод ехал верхом девять ночей и ничего не видел, пока не приехал к мосту через Гьёлль, покрытому сверкающим золотом. Дева-великанша Модгуд спросила его имя и просхождение и сказала, что накануне пять толп мёртвых ехали по мосту, при этом грохот, которым сопровождалось их движение, был куда слабее того, который сопровождал езду по мосту Хермода. Также Модгуд сказала, что он не похож на мёртвого, и спросила зачем он едет в Хель. Он отвечает: «Нужно мне в Хель, чтобы разыскать Бальдра, да может статься, видала ты Бальдра на Дороге в Хель?». И она сказала, что Бальдр проезжал по мосту через Гьёлль, «а Дорога в Хель идёт вниз и к северу». Тогда Хермод поехал дальше, пока не добрался до решётчатых ворот в Хель.

Ссылки

[www.fbit.ru/free/myth/texty/medda/002.htm Видение Гюльви. Младшая Эдда]

Отрывок, характеризующий Гьялларбру

На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.