Амдэ-Цыйон I

Амдэ-Цыйон I (геэз ዐምደ ፡ ጽዮን, в пер. — колонна Сиона), тронное имя Гэбрэ-Мэскэль (слуга Креста) (1314—1344) — император Эфиопии из Соломоновой династии.

Наследовал своему отцу, императору Уыддым-Арыду. В годы правления Амдэ-Цыйона I было усилено централизованное государство и расширена его территория. Несмотря на то, что начало его правления было отмечено конфликтом с руководством Эфиопской церкви, впоследствии Амдэ-Цыйон столь много сделал для укрепления положения христианской религии в обществе и государстве, что после своей кончины был включён в число святых. Поощрял также развитие культуры в стране, в особенности — литературы.

Военные действия

Согласно сведениям из хроник островного монастыря на озере Хайк, в 1316—1317 годах Амдэ-Цыйон предпринял походы против мусульманских султанатов Дамот и Хадия на юге Эфиопии. Вначале удар был нанесён по Дамоту, значительную часть населения которого император приказал переселить в другие регионы страны, а затем — по Хадии. Несмотря на то, что ранее контроль верховного правления над султанатом Хадия был минимальным, к 1332 (или 1339) году Халия была полностью интегрирована в состав Эфиопии — настолько, что войска с её территории были отправлены в поход против султаната Ифат. Однако вскоре Амано, правитель Хадии, принимавший Амдэ-Цыйона и плативший ему дань, отпал от Эфиопии и принял ислам под влиянием некоего «пророка» Бел’ама. Узнав об этом, Амдэ-Цыйон устроил карательный поход в Хадию, во время которого погибло большое количество местных жителей. Пророк Бел’ам, однако, сумел бежать в Ифат.

Через несколько лет после походов на юг, против Дамота и Хадии, император выступает с войском на север, в провинции Годжам и Эндерта, чтобы подчинить эти автономные территории более строгому контролю. В 1329 году он вновь идёт походом на север, в провинции Земиен, Уогера, Целемт и Цегеде, где значительная населения часть перешла в иудаизм. Амдэ-Цыйон в значительной мере ослабил влияние мусульманских государств вдоль побережья Красного моря и севернее провинции Тиграи.

Около 1320 года султан Египта, мамлюк Насир Мухаммед ибн Калун начал крупномасштабные преследования египетских коптов-христиан и разрушения христианских церквей. Амдэ-Цыйон сперва, в 1321—1322 годах, послал в Каир посольство, с которым грозил ответными репрессиями в отношении эфиопских мусульман, а также угрожал, в случае продолжения убийств в Египте, отвести воды Нила в другое русло. Однако султан Насир Мухаммед пренебрёг этими угрозами. Правитель же населённой мусульманами эфиопской провинции Ифат, готовя восстание против центральной власти, отправил в Каир своего агента, бывшего придворного Амдэ-Цыйона, перешедшего в ислам, для координации действий с Египтом. Однако этот гонец был перехвачен воинами императора, допрошен и казнён. Узнав о заговоре, Амдэ-Цыйон выступил в поход против Ифата, взял его столицу и захватил большую добычу в золоте, серебре, бронзе, кожах и др. товарах. Император провёл также ряд походов против других вассальных мусульманских территорий, в которых время от времени вспыхивали мятежи, разрушал в них города и переселял захваченное население.

Император Амдэ-Цыйон I оставил после себя мощное государство и сильную армию, господствовавшую в северо-восточной Африке вплоть до нашествия кочевников Ахмеда ибн Ибрагима аль-Гази на Эфиопию в XVI веке.

Литература

• G.W.B. Huntingford: Glorious Victories of Amda Seyon King of Ethiopia. Oxford 1965

Отрывок, характеризующий Амдэ-Цыйон I

– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.