Гэнда, Минору

Минору Гэнда
源田実
Принадлежность	Императорский флот Японии ВВС Сил самообороны Японии
Род войск	морская авиация
Годы службы	1924—1945 1954—1962
Звание	капитан 1-го ранга Императорского флота, генерал Сил самообороны
Награды и премии
В отставке	политик, один из лидеров ЛДП

Минору Гэнда или Генда (яп. 源田 実 Гэнда Минору, 16 августа 1904, Хиросима — 15 августа 1989, Токио) — японский лётчик морской авиации, генерал, политический деятель.

Наиболее известен как разработчик тактики массированного применения авианосцев («гендизм») и один из авторов плана нападения на Пёрл-Харбор. В 1960—1980-е годы — член парламента, ультраправый политик.

Биография

Ранние годы

Минору Гэнда родился в семье фермера. Второй сын в семье древнего рода; два его брата закончили Токийский университет, ещё один — медицинский колледж в городе Тиба, самый младший поступил в военную академию. Гэнда после окончания Первой средней школы в Хиросиме с целью стать лётчиком-истребителем поступил в Академию Императорского Военно-морского флота в Йокосуке, которую закончил в ноябре 1929 года первым в классе.

Служба в Японском Императорском флоте

В следующие шесть лет Гэнда быстро продвигался по службе. Талантливый лётчик стал известен на флоте и в стране, будучи командиром авиационной группы, выступавшей по всей Японии с демонстрацией приёмов высшего пилотажа — таким образом «Летающий цирк Гэнды» участвовал в пропагандистской кампании морской авиации.

Гэнда был одним из первых в мире военно-морских офицеров, рассматривавших массированное применение авианосцев как инструмент завоевания могущества в воздухе. В 1930-х авианосец был новым и неопробованным оружием. Большинство военно-морских стратегов и тактиков того времени отдавали предпочтение рейдам одиночных авианосцев к целям, либо действиям совместно с флотом для осуществления его прикрытия от вражеских бомбардировщиков. Гэнда же смог понять и оценить потенциал массированного авиационного удара по противнику с использованием одновременно большого числа авианосцев.

Горячий сторонник использования авиационной мощи ещё со времён учёбы в военно-морской академии, Гэнда убеждал военных руководителей предвоенной Японии остановить строительство линейных кораблей (которые, по его мнению, лучше было использовать как «волноломы» или «разобрать на металлолом») и сконцентрироваться на авианосцах, подводных лодках и быстроходных крейсерах и эсминцах поддержки. Больше всего, считал Гэнда, в случае, если Япония когда-нибудь будет вести войну с Соединёнными Штатами, Великобританией и Нидерландами, для выживания ей будет необходим высокотехнологичный и большой военно-морской авиационный флот.

Участвовал в японо-китайской войне. В 1940 году работал военно-воздушным атташе при посольстве в Вашингтоне.

Вторая мировая война

План нападения на Пёрл-Харбор, осуществлённый под руководством адмирала Исороку Ямамото, в деталях был разработан в основном Гэндой. Ямамото познакомился с ним в 1933 году, когда тот служил на авианосце «Рюдзё». По первоначальному замыслу адмирала атака должна была осуществляться «с билетом в один конец» — пилоты, вылетев с расстояния в 500—600 миль от цели, после нападения должны были сесть на воду недалеко от Оаху и быть подобраны эсминцами и подлодками. Главная цель Ямамото — уничтожение американского Тихоокеанского флота — оправдывала потерю самолётов. Линкоры в то время считались важнейшим оружием морской войны, их потопление, по мнению японских стратегов, означало едва ли не решающий шаг к победе над противником.

Ямамото встретился с Гэндой в начале февраля 1941 года, рассказал о своём замысле и попросил высказать своё мнение. Гэнда выразил своё несогласие с подобной атакой, предложив использовать для удара авианосное соединение, скрытно подошедшее к цели на относительно небольшое расстояние. Он уже в 1934 году думал об этом и обсуждал этот вопрос с адмиралом Такидзиро Ониси. Гэнда убедил Ямамото в ключевом значении для нападения фактора внезапности и начал работать над планом. Особое внимание уделялось тренировкам экипажей, а также разработке новой тактики применения авиационных торпед, горизонтального бомбометания и координации совместных действий нескольких авианосцев.

Внезапная атака на Пёрл-Харбор вылилась в потопление 12 американских кораблей и уничтожение более 180 самолётов. Японский флот потерял всего лишь 29 самолётов и не потерял ни одного надводного корабля. В следующие шесть месяцев войны соединения японских авианосцев в Тихом и Индийском океанах нанесли огромный ущерб союзническим силам. Позднее битва при Мидуэе, в которой были потоплены четыре японских авианосца, положила конец этой фазе войны.

Гэнда лично участвовал во многих сражениях Второй мировой войны, его налёт составил больше 3000 часов. Ближе к концу войны он организовал элитное авиационное формирование (343-й кокутай) в качестве альтернативы подразделениям камикадзе. Гэнда верил, что даже в конце войны японские пилоты способны на равных сражаться с опытными американскими лётчиками, получившими отличную подготовку и снабжёнными новейшими самолётами. Он лично считал, что Kawanishi N1K2-J («Джордж») значительно превосходит американские «Хэллкэты» F6F и «Корсары» F4U, а так же не уступает последним самолетам союзников, при условии наличия опытного пилота в нем, что наглядно продемонстрировал в одном из боев на «Сиден-Кае» 343-го кокутая офицер Кинсуке Муто, атакованный 12 самолетами Грумман "Хеллкэт". Японский летчик сбил четыре истребителя ВМС США, вынудив остальных выйти из боя. Муто удалось вернуться на аэродром в Йокосука на поврежденном самолете, который еще можно было отремонтировать. Подразделение Минору оставило в истории яркий, но чрезвычайно короткий след из череды головокружительных побед, который, увы, уже не мог спасти положение Японии.

Свой опыт Второй мировой войны Гэнда описал в откровенной автобиографии.

Послевоенная служба и скандал с «Локхидом»

Военная карьера Гэнды временно прекратилась с ликвидацией Японского Императорского флота. Однако, в отличие от других бывших военных, которые после войны остались ни с чем, Гэнда получил финансовую поддержку от некоего состоятельного бизнесмена. Кроме того, благодаря заступничеству генерала Макартура, он смог избежать обвинения в военных преступлениях.

Гэнда вернулся на военную службу в 1954 году во вновь созданные ВВС Сил самообороны Японии (JASDF), где со временем получил чин генерала, а позднее и должность начальника штаба. В это же время он участвовал в испытаниях реактивных истребителей компании «Локхид» в Соединённых Штатах.

В конце 1950-х Гэнда в качестве представителя начальника штаба JASDF был вовлечён в политические махинации вокруг приобретения самолётов для замены устаревших F-86 «Сейбр». JASDF и Оборонное агентство Японии настаивали на закупке F-11 «Super Tiger» разработки фирмы «Грумман», но лоббисты «Локхида», используя в том числе подкуп (при теневом посредничестве Ёсио Кодамы, заметной фигуры в японской организованной преступности) ключевых политиков ЛДП, включая министра финансов Эйсаку Сато и председателя Совета Стратегических исследований (Policy Affairs Research Council) Итиро Коно, провели решение в пользу своего кандидата, F-104. Гэнда, представляя интересы Сато, открыто критиковал разработку «Груммана», и приложил все усилия, чтобы выбор пал на самолёт фирмы «Локхид». В августе 1959 года Гэнда с благословения Сато, своего политического патрона, стал начальником штаба JASDF. В своей новой должности он, несмотря на возражения своих подчинённых, утвердил выбор в пользу продукции «Локхида».

Политическая деятельность

После выхода в отставку в 1962 году был избран в парламент от Либерально-демократической партии. Он стал первым из числа нескольких офицеров сил самообороны, попавшим в политику, благодаря покровительству фракции Сато, наиболее правой в японском политическом спектре. Оставаясь влиятельной фигурой в политике больше двадцати лет, в качестве ведущего члена оборонного отдела Совета стратегических исследований ЛДП часто представлял жёсткую националистическую позицию, поддерживая отмену или сокращение 9-й статьи послевоенной конституции Японии и ремилитаризацию вооружённых сил. Стал особенно известен своей агрессивной оппозицией, вместе с двенадцатью менее известными ультраправыми парламентариями от ЛДП, против ратификации Японией Договора о нераспространении ядерного оружия во время сессий парламента 1974—1976 годов, на том основании, что «Японии, возможно, нужен всего один день, чтобы обзавестись своим ядерным арсеналом».

Гэнда скончался 15 августа 1989 года, точно через 44 года после капитуляции Японии и всего за день до своего 85-летия.

Он был женат и имел троих детей.

Минору Гэнда фигурирует во многих литературных произведениях, посвященных Второй мировой войне на Тихом океане, а также в кинематографе. В разное время его играли Тацуя Михаси («Тора! Тора! Тора!», 1970, Гэнда был также консультантом фильма), Роберт Ито («Мидуэй», 1976), Кэри-Хироюки Тагава («Пёрл-Харбор», 2001).

Ссылки

• web.archive.org/web/20060103211934/hronos.km.ru/biograf/bio_g/genda_m.html

Отрывок, характеризующий Гэнда, Минору

Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.