Гаде, Маргерит-Эли

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гюаде, Маргерит-Эли»)
Перейти к: навигация, поиск
Маргерит-Эли Гаде
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Маргери́т-Эли́ Гаде́ ([гадэ]; фр. Marguerite Élie Guadet; 20 июля 1758, Сент-Эмильон — 17 июня 1794, Бордо) — французский деятель Великой революции, один из самых видных жирондистов[1].



Биография и деятельность

Родился в 1758 году в Сент-Эмильоне возле Бордо; до 1791 года занимался там адвокатурой. Выбранный в члены законодательного собрания, он выдвинулся патриотической речью 14 января 1792 года, вызванной опасностью, угрожавшей Франции от иноземного нашествия.[1]

Гаде поначалу мечтал о конституционной монархии и даже пытался сблизиться с королевским двором. Ему принадлежала идея жирондистского министерства и целый ряд бесплодных попыток склонить короля к искреннему принятию конституции. Убедившись в неосуществимости своего плана, он отдался течению революции и, между прочим, горячо нападал на Лафайета, когда последний, после событий 20 июня, требовал у собрания наказания виновников беспорядков. 20 июля Гаде, от имени своей партии, в последний раз обратился к королю с предложением следовать национальной политике. Вслед за тем он окончательно порвал с монархией.[1]

Выбранный в члены Конвента, Гаде вместе с Луве уже в октябре начал борьбу с Робеспьером и его партией. На процессе короля Гаде отстаивал сначала апелляцию к народу, но потом подал голос за казнь, хота и требовал отсрочки последней. Подвёргся ожесточенным нападкам со стороны якобинцев и обвинялся в сообщничестве с Дюмурье, но не переставал бороться с возрастающим влиянием противников и, между прочим, добился декрета о напечатании адреса (заявления) города Бордо, в котором жители Парижа объявлялись ответственными за неприкосновенность депутатов Жиронды. Предложение распустить муниципальный совет и угроза перенести конвент в г. Бурж, если противники не перестанут волновать чернь, ускорили падение Гаде и Жиронды.[1]

31 мая 1793 года Анрио, во главе национальной гвардии и толпы народа, оцепил здание Конвента. Гаде в последний раз поднялся на трибуну и блестящей речью ещё раз спас своих товарищей. Но уже на следующий день он был принужден бежать из Парижа. Скрывался с товарищами некоторое время на родине; но, когда его убежище было открыто, был вынужден его покинуть и был схвачен в доме родственников.[1]

17 июня 1794 года Гаде был гильотинирован в Бордо. За ним на эшафот взошли 70-летний отец, 65-летняя тётка и его младший брат, служивший в мозельской армии.[1]

Напишите отзыв о статье "Гаде, Маргерит-Эли"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гаде, Маргерит-Эли

– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.