Гюк, Эварист Регис

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Эвари́ст Реги́с Гюк (фр. Régis Évariste Huc; 1 августа 1813, Келюс, Тарн и Гаронна — 31 марта 1860, Париж) — французский синолог, тибетолог, монголист, путешественник середины XIX века. Католический монах, миссионер ордена лазаристов.

Известен в первую очередь описанием своего путешествия по Китаю, Монголии и Тибету в соавторстве со своим спутником Жозефом Габе. Эта книга возбудила на Западе значительный интерес к исследованию Центральной Азии. Также выполнил ряд важных переводов с китайского языка.





Биография

В двадцать четыре года Эварист Гюк вступил в орден лазаристов (также известный как Vincentians) в Париже. Вскоре после принятия монашеского пострига в 1839 году он был послан в Макао. Здесь он прошёл подготовку для миссионерской работы в Китае, около 18 месяцев учил китайский язык, а также учился менять свою внешность на китайскую. Затем он направился в миссию в Гуанчжоу и сначала заведовал христианской миссией в южных провинциях. Затем он провёл некоторое время в Пекине, где совершенствовался в китайском языке, после чего отправился за Великую Стену, в долину Хэйшуй за 480 км на север от Пекина, чтобы окормить китайских христиан, в XVI веке (при императоре Чжу Хоуцуне) бежавших сюда от преследований властей.

Тибет

Гюк изучил языки местных «татар», для которых перевел несколько религиозных текстов. Между тем он планировал путешествие из Китая в Лхасу, а оттуда в Индию. Таким образом, когда по инициативе апостолического викария Монголии в 1844 году Гюк был направлен в Тибет, он был вполне готов к путешествию.

В сентябре 1844 года он достиг Долон-Нора и как следует подготовился. Затем, вместе с Габе и молодым монгорским священником, принявшим христианство, он отправился в путь. Группа путешествовала под видом буддийских лам. Перейдя реку Хуанхэ, они проследовали по песчаному пути через пустыню Ордос, где жестоко страдали от голода и жажды. После этого они вновь пересекли разлившуюся Хуанхэ и прибыли в Ганьсу.

В начале 1845 года они были уже на границе Тибета, в Tang-Kiul. Перед продолжением пути Гюк и Габе решили остановиться в монастыре Гумбум, где тогда, по их свидетельствам, обитало 4 000 человек. Здесь они три месяца изучали тибетский язык и литературу в ожидании возможности присоединиться к тибетскому посольству, которое должно было направиться через Гумбум в Центральный Тибет на своём обратном пути из Пекина.

Наконец, в конце сентября 1845 г. они присоединились к посольству, состоявшему из 2 000 человек и 3 700 верховых и вьючных животных.

Пройдя пустыни Цинхая, они прошли озеро Кукунор с островом медитирующих лам. После трудного путешествия по заснеженным горам, они вступили в Лхасу 29 января 1846 г. Благоприятно принятые регентом, они открыли здесь маленькую часовню.

Пока они отстраивали миссию, вмешался Цишань, китайский амбань, до опалы бывший губернатором Чжили и сосланный на службу в Тибет из-за своих переговоров с Чарльзом Эллиотом. Боясь проблем, которые могут возникнуть, если Гюк и Габе пройдут из Лхасы в Индию, 26 февраля 1846 года Цишань выслал миссионеров из Лхасы под стражей. После официального расследования они были официально препровождены в Гуанчжоу в октябре 1846 г.

Источник сведений

Последующие годы

В последние годы жизни Эварист Гюк активно участвовал в политике Франции, в первую очередь в событиях в Кохинхине. Он призвал Наполеона III к решительным действиям, говоря: «Дальний Восток вскоре станет театром великих событий. Если император захочет, Франция сможет сыграть здесь важную и славную роль».

Отчасти по влиянием таких воззваний Наполеон предпринял первые шаги по усилению французского влияния в Восточной Азии. Он начал морскую экспедицию в 1858 г., чтобы покарать вьетнамцев за жестокое обращение с французскими католическими миссионерами и потребовал уступки вьетнамского порта Туран и острова Пуло-Кондор, согласно старому договору 1787 года, который не был использован. В конечном итоге, уже после смерти Гюка, это привело к полномасштабному французскому вторжению во Вьетнам в 1861 году.

Напишите отзыв о статье "Гюк, Эварист Регис"

Литература

Путешествие через Монголию в Тибет, к столице Тале-Ламы. Сочинение Гюк и Габе. Перевод с французского. Москва. Издание К.С. Генрих. 1866 - books.google.at/books?id=J41CAAAAcAAJ или www.mdz-nbn-resolving.de/urn/resolver.pl?urn=urn:nbn:de:bvb:12-bsb10469969-9

Примечания


Отрывок, характеризующий Гюк, Эварист Регис

– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.