Гюлистан-и Ирам

Гюлистан-и Ирам
перс. گلستان ارم‎
Страница из рукописи «Гюлистан-и Ирам» из библиотеки Бакиханова
Жанр:	исторический труд
Автор:	Аббас-Кули-ага Бакиханов
Язык оригинала:	персидский
Дата написания:	1841
Дата первой публикации:	1926
Издательство:	Общество обследования и изучения Азербайджана, Баку

«Гюлистан-и Ирам» («Райский цветник»; перс. گلستان ارم‎, азерб. Gülüstani-İrəm) — книга азербайджанского учёного и просветителя Аббас-Кули-ага Бакиханова, в которой Бакиханов, считающийся основоположником азербайджанской научной историографии, осветил историю Ширвана и Дагестана с древнейших времен до начала XIX века (до заключения Гюлистанского мирного договора между Россией и Персией в 1813 году). Написана книга в 1841 году на персидском языке и переведена автором в 1844 году под названием «История восточной части Кавказа». Труд Бакиханова был представлен в 1845 году в петербургской Академии наук и удостоен правительственной награды. Впервые опубликована в русском переводе в 1926 году. В 1951 году книга была издана на азербайджанском, а в 1970 году — в персидском оригинале.

Это самое большое по объёму и наиболее оригинальное по содержанию сочинение Бакиханова. «Гюлистан-и Ирам» отличается от сочинений средневековых восточных историков широтой замысла, богатством фактического материала и непредубежденным отношением к мусульманским народам. Согласно «Очеркам истории исторической науки в СССР» (1955 год) в «Гюлистан-и Ирам» делается первая попытка дать общий обзор истории Азербайджана с древнейших времен до 1813 года.

Содержание

В книге «Гюлистан-и Ирам» Бакиханов обозрел сложный исторический мир восточного Кавказа, описал природные условия, естественные богатства его различных регионов, далёкое историческое прошлое населения, религиозные верования, своеобразие нравов и обычаев его многоязычных народов и племён, памятники из материальной культуры. Бакиханов разделил основные исторические события на пять периодов и в соответствии с этим труд делиться на пять глав.

В первой главе на основании старинных восточных источников, таких как «Тарихи-табари» (Балами), «Тарих-и Гюзида» (Хамдуллах Казвини), «Низами ат-тавари» (Хади Абу Са'ид Абдаллах Бейзави, XIII век), даются сведения о Всемирном потопе и Нухе, его детях, Яджудже и Маджудже, скифах, массагетах, хазарах, правлении сасанидских царей и других событиях.

Вторая глава посвящена таким событиям как арабское завоевание, правление Халифата, восстание Бабека. Следует отметить, что сведения о восстании Бабека даны поверхностно.

Третья глава посвящена периоду правления хулагидов и тимуридов, а также даёт сведения о ширваншахах. В этой главе имеются данные о государствах Ак-Коюнлу и Кара-Коюнлу, а также о деятельности известного персидского учёного Насир ад-Дина Мухаммада Туси.

Четвёртая глава посвящена правлению Сефевидов и взошедшему на престол после упадка государства Сефевидов Надир-шаха. В этой главе описываются походы Османской и Российской империй на Кавказ, а также даются ценные сведения о произошедшей близ Тебриза знаменитой Чалдыранской битве.

Пятая, последняя глава охватывает 60 лет со времени смерти Надир-шаха и до заключения Гюлистанского договора. В этой главе описывается история ханств (Карабагского, Ганджинского, Талышинского, Шекинского, Ширванского, Бакинского, Кубинского, Дербендского), борьба между ними и их политика, поход Ага Мохаммед Шаха Каджара, а также переход ханств в подчинение Российской империи.

Заканчивается «Гюлистан-и Ирам» кратким приложением «об уроженцах Ширвана и соседних с ними провинций, отличившихся учёностью и другими достоинствами».

Хотя приёмы исторического исследования Бакиханова нередко наивны, анализ источников слаб, данные, почерпнутые из священного писания и народных сказаний, некритичны, но сообщаемые им сведения о древностях Ширвана и Дагестана, о памятниках материальной культуры в том виде, в каком он их лично видел, его заметки по истории отдельных ханств с фактической точки зрения ценны и служат до сих пор значимым источником.

История создания

Для написания своего труда Аббас-Кули-ага Бакиханов использовал огромное количество материалов и сведений о Ширване и Дагестане, которые он почерпнул из сочинений римских (Аммиан Марцеллин), греческих (Геродот), византийских, армянских, грузинских, арабских, персидских и турецких средневековых авторов, а также из трудов современных ему авторов, в том числе европейских и русских авторов. Бакиханов широко использовал и литературные памятники, памятники материальной культуры, топонимии, нумизматики и эпиграфики.

Сочинение «Гюлистан-и Ирам» на персидском языке было закончено Аббас-кули Бакихановым в 1841 году. В 1844 году с помощью Василия Кузьмина, служившего, как и Бакиханов, переводчиком при канцелярии Главноуправляющего Грузией, он перевёл «Гюлистан-и Ирам» на русский язык. Предполагается, что Бакиханов к этому времени имел достаточные познания в русском языке и самостоятельно изложил свои изыскания, а Василий Кузьмин помогал ему шлифовать переведённый текст. Кроме Кузьмина большую помощь при подготовке русского текста «Гюлистан-и Ирам» (тогда «История восточной части Кавказа») оказал Бакиханову сосланный из Польши на Кавказ писатель Тадеуш Лада Заблоцкий. Так, в своём письме от 10 (22) июня 1843 года Р. Подберескому Заболоцкий писал: «Сижу уже несколько месяцев над русским переводом истории восточной части Закавказского края, составленной полковником Аббас-Кули Ханом Бакинским. Работу эту я выполняю в служебном порядке, под наблюдением самого автора, так что славу и пользу будет иметь только лишь автор Аббас-Кули. Мое имя, даже как переводчика, не будет известным». Вероятно, это тот список, являющийся автографом самого Бакиханова, который хранится в Грузинском национальном центре рукописей и имеет 340 страниц.

Первоначально русский текст сочинения именовался «Историей Дагестана», о чём свидетельствует Фридрих Боденштедт, который в 1844 году писал: «Учёный хан приехал в Тифлис только на несколько недель, чтобы организовать русский перевод «Истории Дагестана», написанный им на персидском языке». Далее Боденштедт пишет, что сочинение это «вышло в печати три года тому назад (1846) и даёт непроверенный, но богатый материал для ознакомления со странами Прикаспия».

В 1844 году русский текст сочинения был представлен командиру Кавказского корпуса генералу Нейгарду, который отправил его в Петербург военному министру России Александору Чернышеву. В рапорте от 25 августа 1844 года на имя министра генерал писал: «Аббас-Кули-ага Бакиханов написал Историю восточной части Кавказа от древнейших времен до Гюлистанского мира, заключенного 12 октября 1813 года». Министр представил рукопись Николаю I и 8 марта 1845 года было объявлено, что император повелел «автору дать подарок в 800 рублей серебром, а сочинение его рассмотреть в Академии наук». 17 марта 1845 году в Тифлис были отправлены бриллиантовый перстень и 800 рублей для вручения Бакиханову.

8 марта 1845 года рукопись сочинения Бакиханова была отправлена военным министром Чернышевым министру народного просвещения Сергей Уварову, который переслал её в Академию наук для рассмотрения и вынесения заключения «о достоинстве этого сочинения». 21 марта 1845 года вице-президент Академии наук Долгоруков предложил специалистам «рассмотреть сию рукопись».

В протоколе заседания историко-филологического отделения Академии наук от 16 мая 1845 года в частности говорится:

Академики М. Ф. Броссе и Б. Дорн сделали очень интересное сообщение об Истории восточной части Кавказа, написанной полковником Аббас-Кули-ага Бакихановым из Баку… Она содержит очень важные сведения о различных географических местностях и дает научный обзор истории Ширвана и Дагестана, начиная от самых древних времен до наших дней, так что его книга может служить ценным дополнением к истории и географии стран Кавказа; она заслуживает, несомненно, внимания и одобрения.

Издания

Когда был поставлен вопрос об издании, тот же Чернышев послал 4 июля 1845 году рукопись Бакиханова вместе с отзывом Академии наук и просил Михаила Воронцова сообщить «считает ли он полезным напечатание „Истории“ Бакиханова в политическом отношении и если печатание будет разрешено, то какая именно сумма необходима в пособии на это полковнику Аббас-Кули-ага Бакиханову». 26 декабря 1845 года Чернышев пришёл к заключению:

Я со своей стороны полагал бы «Историю» Бакиханова не печатать на казенный счет. Представить ему печатать «на свой собственный счет».

Лишённый возможности издать свой труд полностью, так как денег для этого Бакиханов не имел, он стал публиковать в периодической печати отрывки из своего произведения. Так, в марте 1846 года перед своей поездкой в Мекку Бакиханов предложил указанную статью газете «Кавказ» в виде отдельной статьи. Таким образом, часть сочинения Бакиханова под названием «О походах Шах-Надира в Дагестан. Из истории восточной части Кавказа. Сочинение Кудси Аббас-кули Бакинского» была напечатана в газете «Кавказ» в конце апреля и начале мая 1846 года и в том же 1846 году перепечатана в Сборнике газеты «Кавказ». Эта же глава под названием «О походах Надир-шаха в Дагестан» была опубликована в начале июня 1846 года в петербургской газете «Русский инвалид» за подписью Кудси. Позднее в «Кавказе» появилась ещё одна выдержка из сочинения Бакиханова «Происхождение племен, населяющих нынешние закавказские провинции. Из записок полковника Аббас-Кули Бакиханова». Кроме этих публикаций есть недостоверные сведения о наличии изданного русского перевода исторического труда Бакиханова. Так, в каталоге Тифлисской публичной библиотеки под годом 1844 помечено: «История восточной части Кавказа. Составленная на персидском языке и переведенная на русский полковником Аббас-Кули Бакихановым».

Востоковед Василий Бартольд пишет:

Первоначальную рукопись русского перевода я видел в 1908 г. в Тифлисе в библиотеке Кавказского музея. Рукопись носит название «История восточной части Кавказа, составленная полковником Аббас-Кули Бакихановым»; после слова «составленная» красными чернилами другой рукой прибавлено на персидском языке и переведенная на русский». Красными чернилами изменена дата посвящения монаpxу (вместо «26 февраля 1844 года» написано «9 мая» сделаны поправки в слоге перевода.

Бартольд приводит также сведения о русском переводе «Гюлистан-и Ирам» А. Золотунина, сделанном в 1875 году в Дагестане, который в 1879 году был прислан в редакцию газеты «Каспий» и позднее найден среди книг бывшего её редактора Алимардан-бека Топчибашева.

В 1895 году в трёх номерах газеты «Кавказ» была помещена статья «Из истории Бакинского ханства», извлечённая из последней главы «Гюлистан-и Ирам» неизвестным автором, вероятно, азербайджанским публицистом Джейхун-беком Гаджибейли. В примечании газета писала, что сочинение было поднесено «почившему императору Николаю Павловичу, и Бакиханову всемилостивейше был пожалован за него бриллиантовый перстень стоимостью в 800 руб.» В 1898 году публицист Ахмед-бек Агаев сделал ещё одно извлечение из персидского списка Рукописной хроники Аббас-Кули-ага Бакиханова, которую он называл история Кавказа в связи с историей Персии, и поместил это извлечение в той же газете под заглавием Бакинское ханство.

В 1925 году на заседании Азиатского общества Джейхун Гаджибейли сделал сообщение о найденном в Париже русском переводе «Гюлистан-и Ирам». В статье, опубликованной в журнале «Азиатик», Джейхун Гаджибейли пишет:

По счастливой случайности я обнаружил русский вариант Гюлистан-и Ирам у одного кавказского эмигранта в Париже. Этот труд был также известен под названием «Дербенд-наме». С русского варианта была снята копия на машинке и переплетена. Она состоит из 320 страниц небольшого формата. Этот русский перевод имеет заглавие «История Ширвана и Дагестана».

Отдельной книгой «История восточной части Кавказа» не издавалась ни под этим названием, ни под заголовками «Дербенд-наме» или «История Ширвана и Дагестана». В 1923 году в Баку Азербайджанским государственным издательством была выпущена «История Азербайджана» на азербайджанском языке, в которую целиком безо всяких исправлений был включён переведённый с русского оригинала материал «Гюлистан-и Ирам» (до присоединения территории Азербайджана к России).

В 1926 году в Баку Обществом обследования и изучения Азербайджана (выпуск 4) впервые был издан русский текст труда Бакиханова «Гюлистан-и Ирам», в основу которого было положено два русских сочинения: список Общества обследования и изучения Азербайджана (158 листов или 375 страниц), в котором отсутствует заключительная часть (глава о писателях Ширвана), и список библиотеки Госплана ЗСФСР (277 листов или 553 страницы). При издании были также использованы четыре списка «Гюлистан-и Ирам» на персидском языке: список Мир-Али Аскера, сына Мир-Абдаллаха Кубинского (переписан в 1882 году), второй список этого же переписчика (переписан в 1884 года), список Али Аббаса Музниба и список Азербайджанского литературного общества.

В 1951 году был издан азербайджанский перевод «Гюлистан-и Ирам», сделанный с русского текста 1844 года. В 1970 году также в Баку был опубликован персидский оригинал труда по пяти рукописям, старейшая из которых относится к 1844 году.

В 1991 году под редакцией Зия Буниятова в Баку был издан русский перевод «Гюлистан-и Ирам» по автографу Бакиханова, хранящемуся в Институте рукописей АН Грузии. В 2001 году «Гюлистан-и Ирам» был издан в Баку на азербайджанском языке.

Историки Вилл Флор и Хасан Джавади, называя подготовленный Зия Буниятовым перевод «Гюлистан-и Ирам» неполным и ущербным, в частности, отмечают что такой перевод фальсифицирует историю:

Он не только не перевёл ни одно из имеющихся в тексте стихотворений, но даже не упоминает об этом; подобным же образом он оставляет непереведёнными некоторые другие фрагменты текста, не указывая ни самого этого факта, ни причины. Это особенно тревожно, поскольку он замалчивает, например, упоминание территорий, населённых армянами, тем самым не только фальсифицируя историю, но и не уважая высказывание Бакиханова о том, что историк должен работать без предубеждений: религиозных, этнических, политических и прочих.

Оригинальный текст (англ.)  

This certainly is the case with Zia Bunyatov, who has made an incomplete and defective Russian translation of Bakikhanov's text. Not only has he not translated any of the poems in the text, but he does not even mention that he has not done so, while he does not translate certain other prose parts of the text without indicating this and why. This is in particular disturbing because he suppresses, for example, the mention of territory inhabited by Armenians, thus not only falsifying history, but also not respecting Bakikhanov's dictum that a historian should write without prejudice, whether religious, ethnic, political or otherwise.

Отрывок, характеризующий Гюлистан-и Ирам

– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…