Гюллень-Сор, Фелицата Виржиния

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фелицата Гюллень-Сор
Félicité Hullin Sor
Имя при рождении:

Félicité Virginie Richard (Фелицата Виржиния Ришар)

Профессия:

артистка балета, балетмейстер, балетный педагог

Годы активности:

1812—1838

Псевдонимы:

Félicité Hullin, Félicité Hullin-Sor, Фелицата Виржиния Гюллень-Сор

Театр:

балетные труппы Европы, Большой театр

Фелица́та Виржи́ния Гюлле́нь-Сор, урождённая Ришар (фр. Félicité Virginie Hullin Sor (Richard) [1][2]); 1805, Париж — после 1850, Москва (точная дата смерти неизвестна, Российский Энциклопедический словарь называет 1850 год [3], англ. Словарь псевдонимов — ок. 1860 [2]) — балерина, балетмейстер и педагог, представительница французской школы классического танца, сыгравшая большую роль в формировании Московской балетной школы.





Биография

Происходит из балетной семьи. Её первым педагогом был отец, известный танцовщик и балетмейстер, ученик Ж.-Ж. Новерра[4], Жан-Батист Гюллень (наст. имя — Жан Ришар). Затем занималась у знаменитого танцовщика и педагога Жана-Франсуа Кулона, который после 1807 года вёл класс усовершенствования в Парижской Опере.

В 1812 году дебютировала в «Национальном Театре», как тогда называлась Парижская Опера. Между 1813 и 1815 вышла замуж за гитариста и композитора Фернандо Сора, вскоре после замужества родила дочь Катрин. В 1816 вслед за мужем, который покинул Париж годом ранее, Фелицата переехала в Лондон. Так как их брак некоторое время хранился в тайне ради продолжения успешной карьеры обоих супругов, продолжала выступать под псевдонимом, взятым ещё её отцом. Дополнила его фамилией мужа, став Гюллень-Сор, только после успеха балета Сора «Сендрильона», который был написан специально для неё.[5]

В 1823 году получает приглашение от директора Императорского Московского театра камергера Ф. Ф. Кокошкина и семья Соров вместе с родственником Фелицаты (младшим братом Жана Ришара, либо его сыном), танцовщиком Жозефом Ришаром, также получившим ангажемент, переезжает в Москву[4].

Здесь заявила о себе как о талантливой танцовщице, исполняя лирико-комедийные роли, требовавшие выразительной пантомимной игры. Журнал «Вестник Европы» (№ 18, октябрь 1823) отмечал: «Госпожа Гюллень-Сор смело выдержит сравнение с нашими ученицами Терпсихоры, которые, однако ж, и сами не испугаются сравнения в некоторых пунктах, хотя, впрочем, они же не сочтут излишним кое-что и перенять у парижской гостьи…» Известный литератор С. Т. Аксаков восторженно писал о её исполнении: «Она восхитила нас, мы ни в ком не видывали такого счастливого соединения силы и приятности, чистоты и выразительности. Все движения её исполнены жизни».[6].

Начав работать в Московской императорской труппе, Гюллень-Сор не только исполняла заглавные партии в балетах, но и практически сразу же стала проявлять себя как постановщик, став первой в России женщиной — постановщиком балетов [1].

В 18231824 была приглашена князем Юсуповым, имевшим собственный Крепостной театр в Архангельском, педагогом и балетмейстером-постановщиком в его театральную труппу[7].

В 1824 году совместно с Иваном Лобановым перенесла на московскую сцену популярный балет своего супруга «Сандрильона» (Золушка), взяв за основу хореографию Альбера. Премьера состоялась 31 января 1824 в Театре на Моховой (в то время здание Большого театра на Петровской площади ещё только строилось, и представления Императорского Московского театра давались преимущественно на этой сцене), в главной роли была сама балерина.[8]

В день открытия московского Большого театра, 6 января 1825 года, этот балет шёл вторым отделением[9], вслед за специально поставленным по торжественному поводу представлением-прологом «Торжество муз», где Гюллень-Сор исполняла роль музы Терпсихоры. Музыкальный критик В. Одоевский писал об этом событии: «Блеск костюмов, красота декораций, словом, все театральное великолепие здесь соединилось, как равно и в прологе»[9]. Программа открытия была повторена и на следующий день, 7 января 1825 года.

Заняв положение прима-балерины Московской балетной императорской труппы, Ф. Гюллень-Сор сыграла огромную роль в становлении и формировании Московского балета. До этого московская императорская труппа ставила балеты, уже прошедшие в петербургском отделении императорских театров, и занимала вторичное место в русском балете. Фелициата Гюллень-Сор стала переносить на московскую сцену балеты европейских постановщиков, в которых она танцевала в Париже и Лондоне. По её требованию московская императорская труппа отказалась от перенесения на московскую сцену спектаклей петербургского театра, пополняя репертуар постановками, в которых блистала Гюллень-Сор.[10][11]

Особое развитие московский балет получил с началом реакции на восстание декабристов в Петербурге в 1825 году. После восстания приближенный ко двору Петербург ещё долго испуганно расценивал любое проявление свободы и самоличные контакты с Европой как «вольнодумство» и «смуту», в то время как удаленная от царедворцев Москва жила собственной жизнью и сохраняла определенные свободы. Возможности Московской императорской труппы оказались значительно шире, её сцена использовала новые балетные достижения, европейские сценические новшества и все то, что категорически не допускала Петербургская. «Различия в направленности петербургского и московского балета приобретают все более резкий характер, приводя зачастую к полному расхождению во взглядах на одно и то же сценическое произведение, на толкование одного и того же образа. Отсюда возникли те противоречия между Петербургом и Москвой, которые в значительной степени нарушали планомерное развитие русского балета» — писал балетный теоретик Ю.Бахрушин[12]. Так же считает и педагог балета Диана Хазиева: «В менее чопорной Москве сильнее проявлялись, так сказать, демократические тенденции: ставились, например, комические балеты из крестьянской жизни, которые в северной столице были редкостью»[13]. Возможности, предыдущий опыт и европейские связи Ф. Гюллень-Сор оказались как нельзя кстати в создавшейся ситуации. Помимо переноса на сцену Большого театра европейских балетных спектаклей она немало постановок осуществила самостоятельно. Неоднократно ездила в европейские театры, где её помнили, результатом поездок становились новые постановки на сцене московского Большого театра; впервые на московской балетной сцене в её постановках стали проявляться черты начинающегося в балете романтизма, поэтому отечественная балетная критика называет её хореографом преромантического направления, хотя и относит к классической хореографии[14]. В 1836 г. совместно Гюллень-Сор ездила в Париж и её ученица Е.Санковская, которую она знакомила с европейским балетом и искусством балерин М. Тальони, К. Гризи, Ф. Эльслер[8].

С 1825 по 1838 год преподавала в Московском театральном училище, где среди её учениц были Г. И. Воронина (будущий педагог П. П. Лебедевой), Т. С. Карпакова, Е. А. Санковская[10]. Говоря о значении её педагогической деятельности, Балетная энциклопедия сообщает: «Пластика и техника балета эпохи романтизма стали известны благодаря балерине и педагогу Ф. И. Гюллень-Сор»[15].

В 1827 году рассталась с мужем: Фернандо Сор вернулся в Париж, тогда как карьера Фелицаты навсегда осталась связана с Россией и Москвой, где она прожила до конца своих дней, приняв российское подданство[4].

Оставила сцену в 1835 году, закончила педагогическую деятельность в училище в 1838 году. В 1839 году, после смерти супруга, вышла замуж за профессора Гертеля, после чего обозначалась в официальных бумагах как Гюллень-Гертель Фелицата Ивановна. В конце жизни преподавала в Екатерининском институте.[11]

Среди московских адресов Ф.-В. Гюллень-Сор — Петровка, 15 (дом не сохранился)[10]. Кроме того, какое-то время она проживала в доме № 8 по Большой Дмитровке, в начале 1830-х годов числившемся за Дирекцией Императорских театров и где жили воспитанники Московской театральной школы и её преподаватели.

Репертуар

Выступала в постановках балетмейстеров П. Гарделя («Амур и Психея»), Ж. Омера («Поль и Виргиния»), Ф. Альбера («Сандрильона»); в Большом театре: 26.8.1828 — Эдельмона («Отелло, или Венецианский мавр», балетм. Ф. Бернаделли по хореографии C. Вигано)[16]; 1829 — ФлораЗефир и Флора», композиторов К. А. Кавоса и Н. Е. Кубишты); 24 января 1835 года — КитриДон Кихот» (Les Noces de Gamache), в своей же постановке по хореографии Л.Милона); 11 декабря 1831 — Аспазия («Чёрная шаль, или Наказанная неверность» на сборную музыку по стихам А. С. Пушкина, балетмейстер А. П. Глушковский).

Постановки

Напишите отзыв о статье "Гюллень-Сор, Фелицата Виржиния"

Примечания

  1. 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/es/17399/%D0%93%D1%8E%D0%BB%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D1%8C-%D0%A1%D0%BE%D1%80 Энциклопедический словарь. Гюллень-Сор Фелицата Виржиния]
  2. 1 2 [books.google.ru/books?id=eSIhzKnNUf4C&pg=PA237&lpg=PA237&dq=F%C3%A8licit%C3%A8+Hullin+Sor&source=bl&ots=C4OOM4xflG&sig=Q3rckUD6FhK81kIevm3rllKG76c&hl=ru&ei=bJd7Ta5TxOHSAdCV9csD&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=8&ved=0CD8Q6AEwBw#v=onepage&q&f=false Dictionary of Pseudonyms]
  3. [enc.mail.ru/article/?1900405414 Гюллень-Сор Фелицата Виржиния]
  4. 1 2 3 [in-past.ru/istoriya-russkogo-baleta/238-poyavlenie-romanticheskix-syuzhetov-v-balete-i-vozniknovenie-russkoj-nacionalnoj-shkoly-klassicheskogo-tanca.html Ю. А. Бахрушин. История русского балета. М., Сов. Россия, 1965, 249 с.] // Глава: Появление романтических сюжетов в балете и возникновение русской национальной школы классического танца
  5. [www.interlude.hk/front/to-russia-with-love/ Interlude.hk | To Russia with Love!Fernando Sor and Félicité Hullin » Interlude.hk]. Проверено 14 марта 2013. [www.webcitation.org/6F9wJTojk Архивировано из первоисточника 16 марта 2013].
  6. [bgmt.by/?page_id=129 Русский театр. Набор и обучение]
  7. [lib.rin.ru/doc/i/20323p144.html Большая российская энциклопедия: Русский балет]
  8. 1 2 3 [www.niv.ru/doc/ballet/encyclopedia/048.htm Энциклопедия балета (страница 48)]
  9. 1 2 [www.5ka.ru/31/5507/1.html Музыка и театр России, 19 век]
  10. 1 2 3 Гюллень-Сор Фелицата Виржиния / Н. Ю. Чернова // Москва: Энциклопедия / Глав. ред. С. О. Шмидт; Сост.: М. И. Андреев, В. М. Карев. — М. : Большая Российская энциклопедия, 1997. — 976 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-277-3.</span>
  11. 1 2 [culture.niv.ru/doc/ballet/encyclopedia/018.htm Энциклопедия балета (страница 18)]
  12. Ю.Бахрушин. История русского балета (М., Сов. Россия, 1965, 249 с.)
  13. [art.1september.ru/article.php?ID=200801804 Русский классический балет // автор Диана Хазиева]
  14. [bigsoviet.org/Bse/PLAT-STRU/2481.shtml Большая советская энциклопедия. ТАНЕЦ. БАЛЕТ]
  15. [www.pro-ballet.ru/html/m/moskovskoe-horeografi4eskoe-u4ili1e.html МОСКОВСКОЕ ХОРЕОГРАФИЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ (Источник: Русский балет. Энциклопедия. БРЭ, «Согласие», 1997)]
  16. [www.balletmusic.ru/ballet_14.htm Балетная и танцевальная музыка]
  17. </ol>

Отрывок, характеризующий Гюллень-Сор, Фелицата Виржиния

– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.