Гюльбенкян, Галуст
| Галуст Саркис Гюльбенкян | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Галу́ст Сарки́с Гюльбенкя́н (арм. Գալուստ Սարգիս Կիւլպէնկեան, тур. Kalust Sarkis Gülbenkyan, порт. Calouste Sarkis Gulbenkian; 29 марта 1869, Стамбул — 20 июля 1955, Лиссабон[1]) — британский[1] финансист, промышленник и филантроп[1], крупный нефтяной магнат первой половины XX века. Соучредитель множества нефтяных компаний. Основатель «Iraq Petroleum Company», заложивший начало нефтедобычи на Ближнем Востоке. В России прежде всего известен как основной покупатель полотен из коллекции Эрмитажа.
Известен также как «Нефтяной Талейран» и «Господин 5 процентов».
Содержание
Биография
 |
| |||||||||
Гюльбенкян в возрасте 3 года. В студенческие годы
| ||||||||||
Галуст Гюльбенкян родился 29 марта 1869 года в Константинополе, в квартале Скютар (Üsküdar), в семье успешного и состоятельного армянского коммерсанта Саркиса Гюльбенкяна. Начальное образование получил в школе Арамян-Унчян близ Кары, затем во французском лицее Сен-Жозеф в районе Стамбула. Перед молодым Гюльбенкяном, благодаря успешному бизнесу отца, который, помимо традиционного для армян коврового дела, занимался торговлей нефтью и основал банковский дом, открывались хорошие перспективы для получения блестящего образования. Французский язык Галуст совершенствовал в Марселе. В Королевском колледже Лондонского университета он изучал инженерное дело. В 1887 году окончил с отличием Королевский колледж и получил диплом инженера-нефтяника. Из Лондона Гюльбенкян направился в Баку, где основательно изучил местную нефтяную промышленность. В 22 года Гюльбенкян опубликовал исследование по истории разработок и эксплуатации нефтяных ресурсов на Кавказе «La Transcaucasie et la péninsule d'Apchéron: souvenirs de voyage», заинтересовавшее министра шахт Османской империи, который и поручил молодому учёному составить справку о нефтяных месторождениях Месопотамии. С этого началась история разработки арабских нефтяных месторождений и история посредничества Галуста Гюльбенкяна.
Нефтяная деятельность
Получив от отца сумму в 30 000 фунтов стерлингов в качестве начального капитала, Галуст Гюльбенкян приступил к созданию собственного бизнеса. В 1892 году он переехал в Лондон и активно занялся нефтяным бизнесом. Здесь же в 1892 году он женился на армянке Нвард Есаян. В 1896 году у него родился первенец — Нубар Саркис. В том же 1896 году — после поднятой султаном Абдул-Хамидом II очередной кровавой волны армянских погромов — родители Галуста выехали в Египет. Будучи у них в гостях в Каире, Галуст Гюльбенкян познакомился с крупным армянским нефтепромышленником и филантропом Александром Манташевым. Через Манташева Гюльбенкян "навёл мосты" с интеллектуальными кругами Каира.
В скором времени Гюльбенкян имел в своих руках 30 % акций Турецкого национального банка, что обеспечивало ему 15-процентную долю в «Турецкой нефтяной компании». В 1898 году Галуст Гюльбенкян был назначен экономическим советником османских посольств в Париже и Лондоне. Эта должность обеспечила Гюльбенкяну мощные политические позиции как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, особенно в Османской империи. В 1900 году у него родилась дочь Рита Сирвард. В 1902 году Гюльбенкян стал британским подданным.
Добыча нефти постепенно становилась прибыльным делом, но если европейские страны и США ещё не интересовались всерьёз нефтяными богатствами Среднего Востока, то Галуст Гюльбенкян уже осознал перспективы их широкомасштабной разработки. В 1907 году он начал переговоры с известными магнатами и крупными компаниями своего времени и принял участие в создании компании Royal Dutch Shell. Революция младотурок ни в коей мере не пошатнула ни его прочного политического, ни экономического положения, подкреплённого подданством Великобритании и связями в Европе. Галуст Гюльбенкян не только остался советником турецких посольств в Лондоне и Париже, но был назначен советником учреждённого в 1910 году Национального банка Турции.
Изначально концессию на разработку месопотамской нефти получили американцы. Встревоженные этим обстоятельством британцы обратили свои взоры на Гюльбенкяна. С целью уменьшения доли Германии в нефтяном бизнесе на Востоке по совету и инициативе Гюльбенкяна[1] в 1911 году была создана Turkish Petroleum Company, 25 % акций которой принадлежали Royal Dutch Shell Group, 50 % — Англо-персидской нефтяной группе д’Арси, 25 % — Deutsche Bank. По условиям соглашения министерства иностранных дел от 19 марта 1914 года англо-персидская группа и Shell отдавали Гюльбекяну по 2,5 % общей стоимости активов как бенефициару. Это означало, что он не имел голосующих акций, но мог пользоваться всеми выгодами подобного разделения активов.
Первая мировая война
Начавшаяся Первая мировая война изменила ситуацию в нефтяной сфере. В это самое время Гюльбенкян решил создать Comite General du Petrol, целью которого было приобретение немецкого Дойче-банка. После окончания войны и реорганизации TPK в Iraq Petroleum Co. Ltd её акции были поделены между Anglo-Persian Oil Company (нынешняя British Petroleum), Royal Dutch Shell Group, Compagnie Francaise des Petroles и Near East Development Corporation. Галусту Гюльбенкяну достались 5 % акций Iraq Petroleum Co. Ltd, из-за чего его и прозвали «господин 5 процентов». Это сделало Гюльбенкяна одним из самых богатых людей в мире[1]. Само соглашение, положившее начало жесткой нефтяной монополии в регионе, получило название «Красная линия».
После Первой мировой войны германский бизнес выбыл из большой борьбы за нефть, и в июле 1928 года было заключено новое соглашение, распределившее прибыли между англо-иранской, французской и двумя американскими нефтяными компаниями. Гюльбенкян сохранил свою долю в 5 %. Позднее, в годы Второй мировой войны, американцы, в нарушение соглашений 1928 года, начали через компанию Arabian-American Oil Company (Aramco) тянуться к нефтяным богатствам арабского мира. Начались новые переговоры, и стороны пришли к соглашению, упразднившему «Красную линию».
Вспоминая знаменательную историю своего посредничества, вошедшего в историю, Гюльбенкян посмеивался: «Нефтяные бизнесмены подобны кошкам: по их воплям никогда нельзя понять, дерутся они или занимаются любовью».
В 1938 году Гюльбенкян учредил в Панаме компанию, управляющую его активами в нефтяной отрасли. Компания получила название «Participations and Explorations Corporation», сокращённо — «Partex». Ныне она именуется «Partex Oil and Gas (Holdings) Corporation».
Вторая мировая война
После капитуляции и покорения большей части Франции над Галустом Гульбенкяном, жившим тогда в Париже, нависла реальная опасность. Однако, в апреле 1942 года Гюльбенкян, при посредничестве иранского представителя при правительстве Виши, получил дипломатический иммунитет. И по приглашению посла Португалии, выехал в Лиссабон, первоначально намереваясь отдохнуть там с неделю. Сложилось так, что Гюльбенкян провел в Португалии остаток своей жизни — 13 лет. Местом его успокоения стала церковь Св. Саркиса в Лондоне. Скончался Галуст Гюльбенкян 20 июля 1955 года на восемьдесят шестом году жизни.
Коллекционер
| «Вы, вероятно, помните, что я всегда рекомендовал Вам и продолжаю советовать Вашим представителям не продавать Ваши музейные ценности, ну а если Вы все же собираетесь продавать их, то отдать мне предпочтение при равенстве цены, и просил держать меня в курсе того, что Вы намереваетесь продать.
В публике уже много говорят об этих продажах, которые, по моему мнению, наносят огромный ущерб Вашему престижу... Возможно, что в некоторых случаях в Америке Вам и удастся добиться более высоких цен, нежели предлагаемые мною. Однако невыгодность сделок, совершенных таким образом, настолько значительна с точки зрения престижа, пропаганды и огласки, что мне приходится лишь удивляться, что Вы все же идете на них. Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьезнейшего диагноза» |
В отличие от других известных коллекционеров, начавших собирание предметов искусства уже в более или менее зрелом возрасте, страсть эта поразила Галуста еще в детстве. За 50 пиастров, полученных от отца за успехи в учебе, 14-летний подросток купил на стамбульском базаре старинные монеты, впоследствии ставшие основой его богатейшей коллекции греческих монет, считающейся лучшей в мире. Гюльбенкян обладал уникальным и своеобразным эстетическим вкусом и умением видеть красоту, которые со временем переросли в настоящую страсть. К этому, безусловно, прибавилось отличное знание искусства, позволившее Гюльбенкяну стать известнейшим коллекционером мирового масштаба. «Художественное полотно должно быть приятным, занимательным и привлекающим внимание. Да-да, приятным. И без того в жизни достаточно скучных вещей. Мы не должны увеличивать их число», — сказал он однажды. Сфера интересов Гюльбенкяна в искусстве была широка. Наряду с художественными полотнами коллекционер с тем же воодушевлением приобретал раритетные издания, керамику и многое другое, причем при выборе руководствовался девизом «меня может удовлетворить только лучшее». В начале 1920-х годов он приобрел в Париже дом на авеню Йены 51, выстроенный в модном по тем временам стиле и оснащенный самыми современными системами, обеспечившими комфортные условия для размещенных в его стенах произведений искусства. С 1927 года вплоть до начала войны он служил ему домом, мастерской и своеобразным музеем без посетителей, так как владелец коллекции ревностно охранял её и не допускал посторонних к своим «детям». Интересен тот факт, что в том же здании располагалась иранская дипмиссия, в которой Гюльбенкян служил советником по экономике. В годы Второй мировой войны, когда встал вопрос конфискации здания, зять Гюльбенкяна Геворк Есаян, благодаря своему дипломатическому таланту, смог отстоять здание и не допустить его передачи высокопоставленному немецкому военному.
В 1929—1934 годах советское правительство во главе со Сталиным предприняло акт распродажи полотен эрмитажной коллекции. Продажу полотен первого ряда предполагалась провести тайно, но информация распространилась между избранными западными торговцами. Первым покупателем шедевров Эрмитажа стал Гюльбенкян, торговавший тогда нефтью с Советской Россией. Г. Л. Пятаков, налаживавший с ним торговые контакты, с целью установления контакта за несколько лет до этого предложил коллекционеру приобрести некоторые картины. Гюльбенкян с радостью откликнулся и направил свой список, куда входили и «Юдифь» Джорджоне, «Блудный сын» Рембрандта и «Персей и Андромеда» Рубенса, но сделка не состоялась, и картины остались в Эрмитаже. Наконец в 1930 году было принято решение продолжить продажу шедевров первого ряда, поскольку они гарантированно найдут покупателя и будут проданы за достойную цену, что было необходимо, чтобы выполнить план по выручке валюты. Комиссары вспомнили об интересе Гюльбенкяна. Тогдашним наркомом внешней торговли Анастасом Микояном, хорошо знакомым с Гюльбенкяном, ему был продан ряд картин, большинство из которых сейчас находятся в постоянной экспозиции основанного его фондом музее Галуста Гюльбенкяна в Лиссабоне. Продавцы остались недовольны результатами сделки с нефтепромышленником и стали искать новых покупателей. Сам Гюльбенкян не был удовлетворен действиями советских агентов, которых считал глупыми и непрофессиональными, о чём свидетельствует его письмо-меморандум. Всего за три сделки им был куплен 51 эрмитажный экспонат всего за 278 900 фунтов.
Вскоре, по мере пополнения коллекции, и этого помещения стало недостаточно, и часть картин переехала в Лондон. В 1931 году образцы египетского искусства были переданы Британскому музею, а лучшие полотна переехали в Национальную Галерею Лондона. В 1950 году часть полотен коллекции была перевезена в Америку, где и хранилась вплоть до 1960 года, когда местом их пристанища стал Лиссабон. Некоторые полотна, скульптуры, керамические изделия и образцы мебели коллекционер при жизни подарил Национальному музею искусств в Лиссабоне. Остальная часть коллекции была временно размещена во дворце маркиза Помбалa в городе Оэйраш. Музей Галуста Гюльбенкяна, собравший богатейшую коллекцию предметов искусства, открыл свои двери 2 октября 1969 года в Лиссабоне лишь спустя 11 лет после смерти коллекционера. В музее хранятся около 6000 произведений искусства[1].
Меценатская деятельность
 |
| |||||||||
Памятник Галусту Гюльбенкяну рядом с его музеем. Музей Галуст Гюльбенкян
| ||||||||||
В 1922 году Гюльбенкян в память своих родителей возвел в Лондоне армянскую церковь Сурб Минас, кроме того, выделил 400,000 долларов на восстановление Первопрестольного Св. Эчмиадзина, содействовал строительству районов Нубарашен и Новая Кесария на окраинах Еревана. Однако, после отставки с поста председателя ВАБС Галуст Гюльбенкян так и не смог поставить на службу родному народу большую часть своих возможностей и состояния.
В 1929 году Гюльбенкян построил знаменитую Библиотеку армянской патриархии в Иерусалиме и определил постоянную ренту Патриархии, которая, согласно завещанию Гюльбенкяна, выплачивалась и после его смерти. Построенная в стамбульском квартале Етигуле еще на пожертвования его родителей больница Сурб Пркич (Спасителя) также получала от него щедрое вспомоществование.
С 1930 по 1932 годы Галуст Гюльбенкян занимал пост Председателя «Всеобщего армянского благотворительного Союза». С его помощью и на его пожертвования строились и открывались армянские школы и больницы в населенных армянами районах Турции, Ливана, Сирии, Ирака, Иордании, были построены армянские церкви на Среднем Востоке, в Ираке и Ливане, где сложились мощные армянские общины. Построенные им церкви находятся в Триполи, Багдаде, Киркуке.
После смерти Гюльбенкяна и в исполнение его завещания был создан благотворительный фонд, унаследовавший не только нефтяную долю Гюльбенкяна, но и собранную им богатейшую коллекцию произведений искусства. Фонд собрал и сохранил большую часть его коллекций. В наше время музей имени Гюльбенкяна в Лиссабоне по праву считается одним из лучших в своем роде. В музее располагается Публичная библиотека фонда, насчитывающая 125 тысяч названий. В португальском городе Оэйраш находится Академия наук Гюльбенкян, в которой ведутся широкие исследования в области микробиологии, биотехнологии и генетики.
В Париже, в бывшем доме Гюльбенкяна на проспекте Левана ныне располагается Гюльбенкяновский культурный центр. Начиная с 1969 года здесь проводятся всевозможные публичные чтения и курсы, ведутся исследовательские работы, организуются научные конференции, проводятся концерты, фестивали и выставки. Есть здесь и доступная всем желающим публичная библиотека.
Главной целью фонда «Галуст Гюльбенкян» является поддержка деятельности по всему миру в области науки, искусства, социального обеспечения, культурных связей, здравоохранения и образования[1]. Сегодня помощью фонда пользуются свыше 70 стран мира. В составе фонда действует Армянское отделение, ежегодный бюджет которого составляет около 3 млн 600 тыс. долларов США. Средства распределяются между научными, культурными, образовательными, медицинскими и другими учреждениями Диаспоры и Армении. Особое внимание уделяется поддержке и сохранению армянских учреждений в Сирии, Ливане и Турции. Выделяются средства также армянским общинам Франции, Греции, Италии и Южной Америки. Значительные суммы были ассигнованы на нужды Матенадарана и ЕрГУ. В 1988—1989 годах, помимо средств Армянского отделения, фонд выделил для помощи пострадавшим от землетрясения в Армении еще свыше миллиона долларов «То, как на протяжении своей жизни Гюльбенкян использовал своё состояние, и то, как он им распорядился в завещании, демонстрирует его понимание социальной функции богатства и соответствующим ей обязательствам», — напишут в Португалии спустя 20 лет после смерти Галуста Гюльбенкяна.
Легенды о Гюльбенкяне
О португальском периоде также сохранилась история, окрашенная чисто «гюльбенкяновским» колоритом. Каждый день он совершал пешие прогулки в сопровождении верного секретаря, несшего за ним складной стульчик. Однако, поскольку миллионер вскоре превратился в настоящую достопримечательность Лиссабона, даже дети не давали ему прохода, окружая его всякий раз, как он присаживался на свой складной стульчик перевести дух. Очевидцы свидетельствуют, что и с этим бедствием миллионер боролся своим, «гюльбенкяновским» методом: детям было дозволено находиться рядом с ним при условии соблюдения ими полной тишины, за что каждый получал по монете.
Напишите отзыв о статье "Гюльбенкян, Галуст"
Примечания
См. также
Отрывок, характеризующий Гюльбенкян, Галуст
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
