Либкен, Григорий Иванович

Григорий Иванович Либкин
Г. И. Либкенъ
Имя при рождении:	Григорий Иванович Либкен
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Профессия:	предприниматель, кинопрокатчик, кинопродюсер

Григорий Иванович Либкен (с 1915 года — Либкин, иногда также Липкин) — ярославский предприниматель начала XX века, занимавшийся производством и продажей колбасы, а также производством и прокатом кинофильмов.

Биография

Крещёный еврей. Жил в Ярославле в собственном доме на Духовской улице.

На Власьевской улице имел свою электрическую колбасно-гастрономическую фабрику, а также рыбокоптильню. Ему принадлежали три гастрономических магазина в собственных домах (Екатерининская улица; Большая линия; Духовская улица). Реклама его колбас печаталась на страницах различных изданий: «Ярославская колотушка», «Северный край», «Голос» и другие. Одним из первых в городе сократил часы работы в праздничные дни.

Либкен девять раз привлекался к уголовной ответственности, в том числе за произнесение оскорбительных слов против царя, на митинге публично разорвал царский портрет. «Восемь протоколов на меня составляли, и по всем я оправдывался, надеюсь, что и на этот раз мне удастся отделаться…» (3 мая, «Северный край», 1903 г.). В июне 1903 года Либкен был привлечён к уголовной ответственности в 10-й раз за изготовление некачественной продукции: «… Привлечён к ответственности мещанин Либкен за хранение… солонины с гнилостно-зловонным запахом в количестве до 80 пудов… требует искусной приправы при изготовлении из таких кладбищенских продуктов дешёвых колбас…». Примечательно то, что все дела Либкена строились на чужие деньги, собственных денег он не имел.

В своих политических взглядах Либкен симпатизировал черносотенному движению и даже давал какое-то время деньги газете «Ярославский вестник» — «Я давал деньги, а потом отказал…». По всей видимости, по причине этого отказа во время октябрьских еврейских погромов в Ярославле 1905 года Либкену был причинён ущерб в размере более чем 50 тысяч рублей.

С 1905 (по другим данным — с 1907) года содержал в Ярославле кинематографическую прокатную контору. В апреле 1911 года (по другим данным — в 1910 году) открыл её головное представительство (или филиал) в Москве. К июлю 1914 года у конторы Либкена были отделения в Москве — до трёх первых экранов, в Екатеринбурге — два, в Ташкенте — один, на Дальнем Востоке — одна «параллель».

В 1910 году (по другим источникам ещё в 1890-е годы) в им построенном здании на Власьевской улице (№ 9, впоследствии в нём располагался Ярославский аэроклуб) Либкен открыл кинотеатр «Волшебные грёзы», один из самых первых в городе. Днём шли научные картины для юношества и комические зарисовки, вечером — политическая хроника и мелодрамы, в антрактах играл оркестр малолетних преступников.

На берегу Которосли в районе Подзеленья (по другим источникам у Романовской заставы, то есть ныне за ТЮЗом) 20 июля (2 августа) 1913 года организовал собственное производство кинофильмов, для чего были приглашены режиссёр Николай Ларин и оператор Ян Доред (Торед). В 1914 году построил в Ярославле киноателье, в котором работали режиссёры Сигизмунд Веселовский, Борис Мартов, оператор Пётр Мосягин и др. В его трехэтажном доме на первом этаже находился колбасный магазин, на втором - кинотеатр, а на третьем, согласно легенде, - публичный дом.

До 1918 года профинансировал производство более 70 фильмов. Если первые картины были в основном примитивными зарисовками, иллюстрациями песен (например, «Догорай, гори, моя лучина», «Коробейники», «Ехал на ярмарку ухарь­-купец»), то в дальнейшем был хорошо освоен драматический жанр (например, основанная на материалах уголовного дела «Дочь купца Башкирова», «боевик» «Стенька Разин») . Не снял ни одной комедии, специализировался исключительно на драмах.

Для некоторых картин набирались огромные массовки. Иногда Либкен сам играл в эпизодах. По воспоминаниям старожилов, вручал «бесплатно» билеты на киносеанс, если в его магазине покупали колбасы на 5 рублей. Газета «Голос» публиковала объявления Г. Либкена следующего содержания: "Кто купит товару на 5 рублей, получает бесплатное место в мой электро-театр «Волшебные грезы».

Автор одной из первых в России попыток озвучить кинематограф. В 1915 г. он использовал «кинетофон» – симбиоз кинопроектора и фонографа.

С 1919 года в эмиграции. В 1920 организовал прокатную контору в Стамбуле с участием Веры Чаровой, А.Певцовой, Владимира Стрижевского, Георгия Азагарова и др. Летом 1920 был на недолгое время арестован оккупационной полицией за прокат германских и австрийских фильмов.

После революции оборудование национализированных колбасных Либкена перешло в цеха кондитерской фабрики «Путь к социализму».

Фильмография

• 1914 — Дочь купца Башкирова (Драма на Волге, Дочь купца) — самый первый фильм
• 1914 — Капитанская дочка
• 1914 — Прусский горе-Наполеон
• 1914 — Трагедия выкреста
• 1914 — Стенька Разин
• 1914 — Толгские торжества по случаю 600-летия Толгского монастыря в Ярославле
• 1914 — Волгари
• 1915 — Дети купца Волжина (первоначально — Петра Смирнова сыновья)
• 1915 — Трагедия семьи Набатовых
• 1915 — Мой костёр в тумане светит
• 1916 — Суламифь
• 1916 — Ледяной дом (Дом на Волынской)
• 1916 — Человек из ресторана
• 1917 — В лапах Иуды
• 1917 — В окопах тыла
• 1917 — Государственный шантаж
• 1917 — Тёмные силы — Григорий Распутин и его сподвижники
• 1917 — Хозяин и работник

В трёх фильмах Либкена снималась Алиса Коонен.

Источники

• Борщевский С. С. Политико-социальная жизнь Ярославской губернии в сатирической литературе. — Ярославль, 2006., стр 25
• Северный край. — 16 сентября 1999. — С. 3.
• Александрова М. В. [www.city-news.ru/content/view/2129/ Волшебные грезы на Власьевской] // Городские новости. — 2009. — № 102/103 (30 декабря). — С. 11.
• [www.rudata.ru/wiki/Либкен Либкен Григорий Иванович]. РуДата
• [yarcenter.ru/content/view/1738/101/ Киностудия Григория Либкена]. ЯрФИЛЬМ

Отрывок, характеризующий Либкен, Григорий Иванович

– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.