Мясоедов, Григорий Григорьевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Г. Г. Мясоедов»)
Перейти к: навигация, поиск
Григорий Григорьевич Мясоедов

Портрет работы И. Репина (1904)
Дата рождения:

7 (19) апреля 1834(1834-04-19)

Место рождения:

Село Паньково Тульской губернии, ныне Новодеревеньковского района, Орловская область

Дата смерти:

18 (31) декабря 1911(1911-12-31) (77 лет)

Место смерти:

Полтава

Подданство:

Российская империя Российская империя

Жанр:

реализм

Учёба:

Императорская Академия художеств

Работы на Викискладе

Григо́рий Григо́рьевич Мясое́дов (7 [19] апреля 1834, село Паньково Тульской губернии, ныне Новодеревеньковского района Орловской области — 18 [31] декабря 1911, Полтава) — российский живописец, один из самых ярких представителей русского реализма второй половины XIX века, основатель Товарищества передвижных художественных выставок. Основная тема, к которой обращался художник — крестьянский быт.





Биография

Принадлежит к древнему дворянскому роду Мясоедовых. Учился в Орловской гимназии, но, не окончив в ней курса, поступил в ученики Академии художеств, где его профессорами были Т. А. Нефф и А. Т. Марков. В 1861 г. получил малую золотую медаль за картину «Поздравление молодых» (в Александровском дворце, в Царском Селе), а в следующем году большую золотую за программу «Бегство Григория Отрепьева из корчмы» (сцена из «Бориса Годунова» Пушкина; в музее Академии художеств).

Будучи отправлен за казённый счёт за границу, Мясоедов работал в Париже, Флоренции, Риме и Испании. Из картин, написанных им за это время, известны «Похоронный праздник у цыган в Испании», «Франческа да-Римини и Паоло да-Полента» (из Данте). По возвращении в Россию получил в 1870 г. звание академика за картину «Заклинания». Один из организаторов и активных деятелей Товарищества передвижных художественных выставок. Деятельно участвовал на всех выставках товарищества и постоянно заботился о его независимости и жизненности.

В конце 1880-х Мясоедов живёт в Полтаве в большой усадьбе с садом, парком и прудом. С осени художник уезжал в Крым. Создал эскиз театрального занавеса и написал декорации для театра в Полтаве. Организовал школу рисования, написал брошюру по садоводству, которым увлёкся ещё живя под Харьковом.

Скончался Г. Г. Мясоедов 18 декабря 1911 года в своей усадьбе Павленки под Полтавой (ныне в черте города, на ул. Мясоедова). Похоронен в саду усадьбы. С 1926 г. здесь размещается Полтавская гравиметрическая обсерватория.

Адреса в Санкт-Петербурге

1888 год — дом Елисеева — Волховский переулок, 2, кв. 39.

Творчество

Из национальных картин Мясоедова более замечательны, кроме упомянутого «Бегства Отрепьева», ещё «Чтение положения 19 февраля 1861 г.» (1874 г. и повторена в 1881 г.), «Земство обедает» (1872), «Молебствие в поле во время засухи» (1878), «Страдная пора» (1887 г.; приобретена государем императором Александром III). Эта последняя картина представляет сочетание выразительной фигуры работающего крестьянина с жарким пейзажем.

Мясоедов написал много пейзажей и преимущественно крымских, многие из них характерны и колоритны. Избираемые им сюжеты, как бытовые, так и пейзажные, — разнообразны. Живопись его гармоническая и уверенная. Изредка он пишет и портреты (Н. Н. Бекетова, Е. С. Гордеенко, И. И. Шишкина), но они занимают небольшое место в его деятельности. Мясоедов занимался также и гравированием «крепкой водкой» (офортом).

Кроме того, Мясоедов писал и религиозную живопись (см. Храма Спаса на Сенной). Незадолго до смерти он собирался написать триптих «Святая Русь». Среди поздних работ выделяется картина «Сам с собою, или Игра в шахматы» (1907).

Галерея известных работ

См. также

Напишите отзыв о статье "Мясоедов, Григорий Григорьевич"

Литература

Ссылки

  • [www.artonline.ru/encyclopedia/430 Мясоедов Григорий Григорьевич. Биография и творчество художника на Artonline.ru]
  • [www.bibliotekar.ru/k98-Myasoedov/index.htm Биография и картины Григория Мясоедова]
  • [www.staratel.com/pictures/ruspaint/430.htm Мясоедов, Григорий Григорьевич] в библиотеке «Старатель»
  • [poltavahistory.inf.ua/hisp_r_128.html#met104 Дом и могила Мясоедова Г. Г. в Полтаве]
  • [www.vsdn.ru/museum/catalogue/category70207.htm Творчество Г. Г. Мясоедова на портале «Воскресный день»]
  • [www.artpoisk.info/artist/myasoedov_grigoriy_grigor_evich_1835/gallery Мясоедов Григорий Григорьевич: Картины, биография]
  • Чежина Ю. И. [actual-art.spbu.ru/testarchive/10118.html Забытый портрет кисти Г. Г. Мясоедова] // Актуальные проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 3. / Под ред. С. В. Мальцевой, Е. Ю. Станюкович-Денисовой. — СПб.: НП-Принт, 2013. С. 287—291. — ISSN 2312—2129
  • [www.tg-m.ru/articles/3-2009-24/zemstvo-obedaet-v-novosilskom-uezde-k-175-letiyu-so-dnya-rozhdeniya-myasoedo Анатолий Хворостов. «Земство обедает» в Новосильском уезде. К 175-летию со дня рождения Г.Г. Мясоедова] // Журнал «Третьяковская галерея», #3 2009 (24)
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).



Отрывок, характеризующий Мясоедов, Григорий Григорьевич

– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.