Гоппе, Герман Дмитриевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Г. Д. Гоппе»)
Перейти к: навигация, поиск
Герман Дмитриевич Гоппе
На гравюре 1870-х годов
Дата рождения:

24 мая 1836(1836-05-24)

Место рождения:

Хамм (Гамм), Вестфалия, (Пруссия)

Дата смерти:

15 апреля 1885(1885-04-15) (48 лет)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Российская империя

Го́ппе Ге́рман Дми́триевич (нем. Hermann Hoppe) — (24.5 (5.6) 1836, Хамм (Гамм), Вестфалия — † 15 (27). 4. 1885, Санкт-Петербург) — известный русский издатель и книгопечатник. Основатель крупной издательской фирмы — «Книгоиздательство Германъ Гоппе» (1867—1914) в Петербурге. Его имя стоит в одном ряду с известными и влиятельными в России издательскими фирмами, основанными немецкими предпринимателями — А. Ф. Марксом, М. О. Вольфом, К. Д. Риккером, В. Е. Генкелем, О. О. Гербеком. Одним из первых стал издавать печатное издание нового типа — иллюстрированный еженедельный журнал для семейного чтения «Всемирная иллюстрация» (1869—1898).





Жизненный и издательский путь

Обучение в Европе, переезд и первый опыт в России

Герман Гоппе родился и вырос в прусской провинции Вестфалия[Комм. 1], учился книгоиздательскому делу у себя на родине, в Бельгии, Великобритании, служил в европейских книготорговых фирмах.

В 1861 году, в возрасте 25 лет, получил приглашение от известного петербургского книготорговца М. О. Вольфа приехать в Петербург и возглавить немецкий отдел его крупного книжного магазина. Прослужив здесь до 1867 года, Гоппе (совместно с Германом Корнфельдом) создал в Петербурге собственное издательство, выпустив примечательный справочник — «Всеобщая адресная книга С.-Петербурга» (1867—1868). С 1867 года одним из первых в России начал выпускать сразу же ставший известным «Всеобщий календарь» (1867—1900), с 1870 года — также «календари-ежедневники».

Одновременно с изданием книг Гоппе приступает к изданию нового типа журнала мод «Моды и новости» (1867—1868), переименованного вскоре в не менее известный «Модный свет» (1867—1883)[Комм. 2]. «Модный свет» был прекрасно иллюстрирован, давал подробнейшие рисунки туалетов, к нему прилагались цветные, разукрашенные от руки, иллюстрации[1].

Издание женских журналов было достаточно выгодным коммерческим предприятием, так как они имели универсальную направленность и в них публиковались сообщения и новости разного свойства — от новинок беллетристики до советов по домоводству и картинок с парижскими модами[2].

В журнале помещались заметки о тонкостях воспитания, этикета, кулинарии, образования. Тексты о моде, как правило, переводились из французских журналов и представляли собой подробные описания разнообразных нарядов и аксессуаров[3].

Кроме того, журнал, знакомя своих читателей с лучшими образцами зарубежной моды, выполнял в эти годы и культурно-просветительскую функцию, когда мода перестала уже «… быть неписанной привилегией избранных кругов и начинает направлять и формировать вкусы большинства городского населения».[1].

Со временем Гоппе расширил структуру журнала, утвердив отдел фельетона, раздел светской хроники, введя в литературной части публикации на общественные темы[4].

Главный плод трудов — «Всемирная иллюстрация»

Успех этих журналов позволил Гоппе приступить к выпуску главного своего детища — еженедельного журнала «Всемирная иллюстрация», задуманного по типу подобных заграничных изданий. На волне «больших» реформ 1860—1870-х гг., роста демократических настроений в стране, общего промышленного подъёма, расширения читательской среды и спроса Герман Гоппе, взяв за образец первый в мире британский иллюстрированный еженедельник «Иллюстрированные лондонские новости» (The Illustrated London News) (с 1842), первый и самый успешный в Пруссии еженедельный иллюстрированный семейный журнал «Беседка» (Die Gartenlaube) (с 1853) и ведущий во Франции в XIX веке иллюстрированный еженедельник «Иллюстрированный мир» (Le Monde Illustré) (с 1857), создаёт при этом новый тип еженедельного иллюстрированного журнала для семейного чтения, который был рассчитан на массового читателя и мог служить иллюстрированным отражением важнейших событий в стране и за границей.

Вновь созданный научно-популярный журнал Всемирная иллюстрация», благодаря своей концепции и обязательным для еженедельника особенностям — общедоступной цене, массовости, доходчивости, разноплановой тематике, учёту интересов читателей различных возраста и уровня образования, броскому оформлению, иллюстрированной хронике современной жизни, рассказам, повестям «с продолжением», путевым очеркам — вскоре приобрёл исключительную известность и популярность[5].

В журнале новым и самым важным подразделением был художественный отдел, в его работе участвовало более 50 художников, на него работало 12 гравёрных мастерских. За 10 лет, с 1869 по 1878 год, журнал поместил на своих страницах почти 7000 рисунков. Тираж журнала в 1878 году достиг 11000 экземпляров[6].

В 1879 году Гоппе основал и приступил к изданию еженедельного журнала «Огонёк» (1879—1883)[Комм. 3] (ред. Н. П. Аловерт)[Комм. 4], в 1883 году журнал «Модный свет» и слившийся с ним «Модный магазин» (1862)[Комм. 5][7] стал выходить в его издательстве под новым именем «Модный свет и модный магазин» (1883)[Комм. 6], с 1884 года — журнала «Новый русский базар» (1867—1894).[Комм. 7]. За свою издательскую деятельность Гоппе выпустил много прекрасно оформленных и высокого качества книг различной тематики, жанров и направлений, а также роскошные юбилейные и приуроченные к крупным историческим событиям (ставшие в настоящее время раритетными)[Комм. 8], издания: «Альбом 200-летнего юбилея Императора Петра Великого (1672—1872 гг.)», текст П. Н. Петрова и С. Н. Шубинского (1872),), «Альбом русских народных сказок и былин» (1875) (текст П. Н. Петрова), «Иллюстрированная хроника войны» (1877—1878), «Всероссийская художественно-промышленная выставка в Москве» (1882), «Венчание русских государей на царство. Начиная с царя Михаила Федоровича до императора Александра III.» (1883).

Герман Гоппе составил и издал на немецком языке уникальный каталог шрифтов «Katalog der wichtigeren, hervorragenden und besseren Schriften deutscher Literatur, welche in den Jahren 1801 bis Ende 1868 erschienen sind» («Каталог наиболее важных, исключительных и лучших шрифтов немецкой литературы, появившихся в период с 1801 по конец 1868 года») (1871), был одним из организаторов в 1880 году Русского Общества книгопродавцев и издателей, издававшего «Книжный Вестник» (1884—1916) с целью регистрации вновь выходящих в России книг[8].

После скоропостижной смерти Г. Д. Гоппе в 1885 году издательские права перешли его супруге А. П. Гоппе, издательством же фактически руководил его брат Эдуард Гоппе, владелец крупной в Петербурге Типографии Императорских СПб. Театров. Его фирма считалась одной из лучших в полиграфическом отношении среди петербургских типографий, выполняя заказы даже других издателей.

В качестве приложения к «Всемирной иллюстрации» издательство Германа Гоппе выпускало в 1889—1896 гг. журнал «Труд», который иллюстрировали И. К. Айвазовский, В. М. Васнецов, В. В. Верещагин, В. И. Суриков, И. Е. Репин, И. И. Шишкин, Г. И. Семирадский и др. В журнале печатались произведения Г. П. Данилевского, Н. С. Лескова, Я. П. Полонского, В. В. Крестовского, А. Н. Майкова, А. А. Фета, В. Л. Величко и др.

Из периодических изданий фирмы Э. Гоппе выделялся «журнал печатного дела» «Обзор графических искусств», отличавшийся прекрасным полиграфическим исполнением.

Значение деятельности

Герман Гоппе является типичным представителем западных предпринимателей, приехавших в дореволюционную Россию и осознавших возможность соединить высокий уровень немецкой техники и промышленного развития с возможностями развивающегося обширного российского рынка, которые открылись в стране после реформ 1860—1870-х гг. Он по праву относится к большинству тех переехавших в Российскую империю немцев, которые здесь обрели вторую родину и внесли значительный вклад в российские науку, промышленность, историю и культуру.

Немцы играли значительную роль в различных областях культуры, а среди издателей, книготорговцев, владельцев частных типографий и библиотек занимали в эту эпоху ключевые позиции[9]. История российского книгопечатания и книгоиздания середины XIX  — начала XX века наполнена немецкими именами, их вклад в развитие российской культуры огромен и неоценим. Время давно определило роль немецкого этноса в многовековой истории России.

Выходец из Германии — родины книгопечатания — Герман Гоппе принёс с собой в Россию высокую культуру книжного и издательского дела. Немецкие книгопродавческие и издательские предприятия той поры по уровню оснащённости и организации производства, квалификации персонала относились к элите делового мира России.

Гоппе создал известное издательство, основал мощную типографию, оснастив её высокохудожественными шрифтами и передовым для того времени типографским оборудованием, что позволило печатать на высоком полиграфическом уровне художественные памятные издания, альбомы, издания по искусству шрифта и книжной орнаменталистики.

Являясь не только практиком книготоргового дела, он стал в известной степени и новатором издательской деятельности по выпуску новых типов модных журналов для дам «Модный свет», «Модный свет и модный магазин», иллюстрированного журнала для семейного чтения и массового читателя «Всемирная иллюстрация», журналов «Огонёк», «Новый русский базар». Ему удалось много сделать в области просвещения, приобщения к чтению и воспитания как «средней» интеллигенции, так и людей с невысокими материальным и культурным уровнями.

Издавая книги, календари, учебные пособия, беллетристику, он внёс свой заметный вклад в насыщение российского книжного рынка изданиями высокого качества, способствовал внедрению и развитию типографской техники и искусства ксилографической иллюстрации, сказал своё веское слово в становлении и развитии книгоиздательского и книготоргового дела в России.

Гоппе умер в Санкт-Петербурге, похоронен на Волковом лютеранском кладбище[10].

Напишите отзыв о статье "Гоппе, Герман Дмитриевич"

Комментарии

  1. Королевство Вестфалия, как член Рейнского союза (1806—1813) в наполеоновскую эпоху, после поражения Наполеона в Битве народов под Лейпцигом (1813) и по решению последовавшего Венского конгресса (1814—1815) вошла в статусе провинции Вестфалия (Westfalen) состав Прусского королевства.
  2. Петербургский журнал Германа Гоппе «Модный свет» был известным изданием, с ним был хорошо знаком, к примеру, А. П. Чехов — писатель неоднократно упоминает его в своих рассказах «Краткая анатомия человека» (1883) и «Осколки московской жизни» (1884).
  3. Журнал «Огонёк» выходил в течение трёх издательских периодов:
    . 1. Годы выпуска: 1879—1883 (в 1876—1878 г. выходил журнал «Кругозор»).
    2. Годы выпуска: 1899—1918.
    3. Годы выпуска: 1923—1939 как еженедельный иллюстрированный журнал; (1939—1940) как ежедекадный иллюстрированный общественно-политический и литературно-художественный журнал; (1941—1942) как еженедельный литературно-художественный иллюстрированный журнал; (1947—1990) как еженедельный общественно-политический и литературно-художественный журнал; (1990—1995) как еженедельный публицистический и литературно-художественный иллюстрированный журнал; (с 1995) как общенациональный еженедельный иллюстрированный журнал
  4. Аловерт Николай Павлович (р. 1847), литератор, редактор журнала «Огонёк» (1879—1883).
  5. «Модный магазин» — журнал, издававшийся в Санкт-Петербурге С. Г. Мей с 1862 по 1882 г., объёмом до 20 полос, периодичностью два раза в месяц, с приложением выкроек, модных картин и т. п.
  6. «Модный свет и модный магазин» — иллюстрированный журнал моды, хозяйства и литературы для дам. Издавался в Санкт-Петербурге вместо «Модного света» в 3-х изданиях, с 1884 по 1898 гг, с 1902 по 1905 гг., с 1906 по 1914 гг. периодичностью 4 выпуска в месяц. Редактор Э. Д. Гоппе, издатели: А. П. Гоппе, с 1906 — Н. П. Аловерт.
  7. «Новый русский базар» — еженедельный иллюстрированный дамский журнал беллетристики, науки, изящных искусств, женского воспитания, рукоделия, мод и новостей. Издавался Санкт-Петербурге, , в 3-х изданиях: с 1866 по 1872 гг., с 1872 по 1884 гг. (изд.-ред. Шишмарёв), с 1884 по 1894 гг. изд. Г. Д. Гоппе, с приложением мод и выкроек
  8. Раритет (нем. Rarität, от лат. raritas — редкость), исключительно редкая, ценная вещь; диковина.

Примечания

  1. 1 2 [magazines.russ.ru/neva/2010/1/iv20.html Иванова, Н. Ф. О Чехове и дамской моде. Журнал «Нева», № 1, 2010]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  2. [www.a-z.ru/women_cd1/html/diskurs_zhensk_press_19v_1.htm Юкина, И. Дискурс женской прессы XIX в.]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  3. Кондратьев, М. [www.pravda.ru/society/27-06-2010/1037765-magazine-0/ Первый «модный журнал» основал мужчина… для мужчин] Правда, 27 июля 2010  (Проверено 29 июля 2010)
  4. [www.kafedra-smk.rostov.ru/ar_5307375/cs_t_page Боннер-Смеюха, В. В. Отечественные женские журналы. Этапы развития и основные типологические особенности.]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  5. [www.kafedra-smk.rostov.ru/ar_7522195/cs_t_page Перегудов, Г. Ю. История возникновения еженедельников в России.]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  6. [slovari.yandex.ru/модный%20свет/Гуманитарный%20словарь/Гоппе%20Герман%20Дм/ Российский гуманитарный энциклопедический словарь: В 3 т. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2002](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2845 дней))  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  7. [www.sostav.ru/news/2002/10/23/gl26/ Реставрация «Модного магазина»]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  8. [dlib.eastview.com/browse/doc/10121900 Сухорукова, Е. М. Российские книжные союзы и объединения. Библиография, № 6, 2005, сс. 63-66]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  9. [www.bibliograf.ru/issues/2003/9/21/0/445/ Матвеева, И. Библиотечный Петербург. Библиотечное дело, № 9 (9), 2003]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  10. [vivaldi.nlr.ru/bx000050135/view#page=670 Гоппе, Герман] // Петербургский некрополь / Сост. В. И. Саитов. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1912. — Т. 1 (А—Г). — С. 648.

Литература

  • Редакция журнала. [vivaldi.nlr.ru/pm000020496/view#page=350 Герман Дмитриевич Гоппе (некролог)] // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1885. — Т. 33, № 850. — С. 351—352.
  • Памяти Г. Д. Гоппе (1836—1885). Г. Д. Гоппе и его издательская деятельность. СПб., 1885. Белов С В. «Издательство Г. Д. Гоппе»//Книга: Исследования и материалы. 1986. Сб. 53.

Ссылки

  • Гоппе, Герман Дмитриевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/37688/Гоппе Герман Гоппе в Большой биографической энциклопедии]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/4077 Герман Гоппе в Биографическом словаре]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • [slovari.yandex.ru/модный%20свет/Гуманитарный%20словарь/Гоппе%20Герман%20Дм/ Герман Гоппе в Российском гуманитарном энциклопедическом словаре](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2845 дней))  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • [polygraphicbook.narod.ru/text/statiy/4/38.htm «Издательство Германа Гоппе» в Энциклопедии «Книга»]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • [feb-web.ru/feb/periodic/chronics/lb2/lb227692.htm ФЭБ «Русская литература и фольклор». АЛФАВИТНЫЙ СПИСОКЪ РУССКИХЪ ПЕРІОДИЧЕСКИХЪ ИЗДАНІЙ. 1703—1900 гг.]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • [www.rusarchives.ru/guide/lf_ussr/alb_and.shtml Личные архивные фонды в Государственных хранилищах СССР]  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)
  • Журнал // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.  (рус.)  (Проверено 29 июля 2010)

Отрывок, характеризующий Гоппе, Герман Дмитриевич

– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.