Г. Лелевич

Г. Лелевич
Лабори Гилелевич Калмансон
Имя при рождении:	Лабори Гилелевич Калмансон
Псевдонимы:	Г. Лелевич
Дата рождения:	17 сентября 1901(1901-09-17)
Место рождения:	Могилёв, Российская империя
Дата смерти:	10 декабря 1937(1937-12-10) (36 лет)
Место смерти:	Челябинск, РСФСР, СССР
Гражданство:	Российская империя, СССР
Род деятельности:	поэт, литературный критик
Язык произведений:	русский

Лабори Ги́лелевич Калмансо́н (литературные псевдонимы Г. Лелевич и Л. Могилевский; 17 сентября 1901, Могилёв — 10 декабря 1937, Челябинск) — русский советский поэт, литературный критик, один из руководителей ВАПП.

Биография

Сын поэта Гилеля Моисеевича Калмансона (1868—1937, псевдоним Перекати-Поле). Имя Лабори получил в честь Фернана Лабори (1860—1917) — адвоката на процессе Дрейфуса. Учился в реальном училище в Могилёве (где был известен как Лорик Калмансон), публиковался в ученическом литературном журнале. Писать начал с детства, серьёзно литературной деятельностью начал заниматься в 1917 году, когда под псевдонимом Л. Могилевский дебютировал подборкой стихотворений в могилёвской газете «Молот». В 1917 году переехал с отцом в Гомель, откуда был направлен в Самару. Был арестован и приговорён к расстрелу, после побега — на подпольной работе, с 1919 года вновь в Гомеле. Работал одним из редакторов газеты Гомельского губкома РКП(б) «Полесская правда», в которой выступал с публицистическими и литературоведческими статьями. В конце 1922 года переехал в Москву.

Один из основателей группы пролетарских писателей «Октябрь» (в декабре 1922 года) и Московской ассоциации пролетарских писателей (МАПП) (в марте 1923 года), а также журнала «На посту». Являлся членом правлений Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП) и МАПП, членом секретариата международного Бюро связей пролетарской литературы и членом редакций журналов «На посту» и «Октябрь». После раскола руководства РАПП в феврале 1926 года был отстранëн от руководства и вошëл в состав объединения так называемых «левых» рапповцев (кроме него, также С. А. Родов и А. Безыменский). «Левые» рапповцы оспаривали принципы организации РАПП и отказались от сотрудничества с писателями-попутчиками.

Будучи сослан в Саратов, был членом губернского суда, с 1927 по 1929 год — доцент кафедры истории русской литературы педагогического факультета Саратовского университета. Опубликовал серию литературно-критических статей в газете «Саратовские Известия».

Автор сборников стихов «Набат» (1921), «В Смольном» (1925), поэмы «Голод» (1921) и других. Выступал за новаторство в пролетарском искусстве, за «партийное руководство» литературой.

Из стихов этого периода широко известна его пролетарская «Коммунэра о чекисте Семёнове»:

Всю ночь огни горели в губчека.
Коллегия за полночь заседала.
Семёнова усталая рука
Пятнадцать приговоров подписала.
И вот землёй засыпаны тела…
Семёнов сел в хрипящую машину,
И лишь на лбу высоком залегла
Ещё одна глубокая морщина.

Его «коммунэра» «Повесть о комбриге Иванове» была экранизирована в 1923 году режиссёром Александром Разумным

Режиссёр: Александр Разумный
Сценаристы: Борис Волин, Г. Лелевич, Семён Родов
Оператор: Александр Разумный
Художник: Александр Разумный
Страна: СССР
Производство: Пролеткино
Год: 1923
Премьера: 2 ноября 1923
Актёры: Пётр Леонтьев, Мария Блюменталь-Тамарина, Н. Беляев, Ольга Третьякова, Г. Волконская

Опубликовал книги «На литературном посту. Статьи и заметки» (1924), «Творческие пути пролетарской революции» (1925), «Поэзия революционных разночинцев 60-80-х гг. XIX в.» (1931). С 1925 года принадлежал к «новой» (ленинградской) оппозиции. Автор воспоминаний о событиях революционного времени: «В дни Самарской учредилки» (1921), «Анархо-максималистская революция в Самаре в мае 1918 года» (осколки воспоминаний, 1922), «Из истории крестьянского движения в Могилёвской губернии накануне Октябрьской Революции» (1922), «Что стало с тов. Либерсоном» (фактическое разъяснение по поводу статьи «К вопросу о днях Самарской учредилки», 1922). Опубликовал первое исследование стрекопытовского мятежа в Гомеле.

Репрессии и конец

В 1929 году за участие в троцкистской оппозиции Лабори Калмансон был исключён из партии и сослан в Соликамск на 3 года. Отошёл от оппозиции в 1930 году и был досрочно возвращён из ссылки.

Во время сталинских репрессий в период после убийства Кирова арестован и осуждён на 5 лет заключения. В 1937 году повторно осуждён и расстрелян в Челябинске 10 декабря 1937. Его сын Варлен Лаборьевич Лелевич (1923—1941) был арестован на улице в 1939 году, отбывал наказание в тюрьме № 1 УНКВД Иркутской области; повторно осуждён и расстрелян 11 декабря 1941 года. Отец Калмансона разделил участь сына и был расстрелян в 1937 году. Позднее Лабори Калмансон был реабилитирован.

Жена — Софья Вениаминовна Лелевич.

Критика непролетарских поэтов

Г. Лелевич известен также как автор критических статьей о творчестве Анны Ахматовой («Несовременный современник», журнал «Красная новь»), Александра Грина, Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака.

Избранные труды

• Л. Могилевский. Первое мая. Интернационал. Перекати-поле. Марш Рабоче-Крестьянской Арми (На мотив Тореадора из «Кармен» Бизе). Самара: Типография губернского земства, 1918.
• Стрекопытовщина: страничка из истории контр-революционных выступлений в годы гражданской войны. Гомель, 1919; 2-е издание. — М.—П.: Госиздат, 1923. — 64 с.
• Г. Лелевич (Л. Могилевский). В дни Самарской учредилки. Госиздат, 1921. — 43 стр.
• Голод: Поэма. — Гомель: Госиздат, 1921.
• Набат (Стихи). — Гомель: Госиздат, 1921.
• Октябрь в ставке. Гомель: Гомельский Рабочий, 1922. — 83 с.
• В Смольном (Стихи). — М.: Госиздат, 1924.
• Ленин как историк партии и революции. М.: Госиздат, 1924.
• Г. В. Плеханов и задачи марксистской литературной критики. — 1924.
• В. Я. Брюсов. — 1926.
• Луначарский А., Лелевич Г. Анатоль Франс. — М.: Огонек, 1925. — 32 с.

Литература

• Машбиц-Веров И. [az.lib.ru/l/lelewich_g/text_0110.shtml Лелевич Г. На литературном посту. Без места. 1924 : [Рецензия]] // На посту. — 1925. — № 1. — С. 241-244.

Отрывок, характеризующий Г. Лелевич

Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.