Софронов, Георгий Павлович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Г. П. Сафронов»)
Перейти к: навигация, поиск
Георгий Павлович Софронов
Дата рождения

2 мая 1893(1893-05-02)

Место рождения

Серпухов, Московская губерния

Дата смерти

17 марта 1973(1973-03-17) (79 лет)

Место смерти

Москва, СССР

Принадлежность

Российская империя Российская империя
РСФСР РСФСР
СССР СССР

Род войск

пехота

Годы службы

19141917
19181953

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

Приморская армия

Сражения/войны

Первая мировая война,
Гражданская война в России,
Великая Отечественная война

Награды и премии
Связи

Рогов, Михаил Иванович,Жданов, Андрей Александрович

В отставке

с 1953 года

Софронов Георгий Павлович (20 апреля (2 мая по н.ст.) 1893, Серпухов, Московская губерния (ныне Московская область) — 17 марта 1973, Москва) — советский военачальник, генерал-лейтенант (1940). Один из руководителей обороны Одессы.

Георгий Павлович Софронов был одним из успешных командиров Красной армии в начале Великой Отечественной войны, однако позже из-за проблем с сердцем, ему пришлось уйти на штабную работу, что фактически закончило его полководческую карьеру.





Семья

Русский.

Вместе с ними семья состояла из девяти человек. Ни родители, ни две старшие сестры грамоты не знали, а старший брат Андрей всего год учился в школе.

Детство

Из воспоминаний Г. П. Софронова:

До сих пор диву даюсь, как мы умудрялись размещаться в той будке, особенно на ночлег. Ведь в ней была всего одна комната площадью двадцать квадратных метров, крохотная кухонька и сени. Мать спала на деревянной кровати, отец на сундуке, кто-то один на печке, а все остальные — вповалку на полу.

Утром вставали рано и беспокойно. В комнате буквально негде было повернуться. Одна сестренка причесывалась перед крохотным зеркальцем, стоявшем на подоконнике, а другие ждали своей очереди…

Но самым страшным бичом оставалась бедность. Перебивались, как говорится, с хлеба на квас. Старший брат Андрей уже работал на железной дороге, сестру Ксению определили в кухарки. Остальные пятеро детей, в том числе и я, прочно висели на шее отца и матери. Жалованья им, понятно, не хватало, и многие семейные расчеты связывались с ведением домашнего хозяйства. У нас был небольшой огород, где мы сажали картошку, корова и кое-какая мелкая домашняя живность.

Окончил сельскую начальную школу. В 1904 году отец был переведён обходчиком на станцию Тарусская Московско-Курской железной дороги, туда же переехала семья. В 1906 году окончил двуклассное Серпуховское железнодорожное училище, а затем — Серпуховское городское училище. Работал писарем у железнодорожного мастера, ремонтным рабочим, с 1912 года — счетоводом в Серпуховской городской управе.

С 1910 года состоял в марксистских кружках. Стаж членства в РСДРП(б) (КПСС) — с 1912 года.

Образование

Первая мировая война

Революция и Гражданская война

Активный участник революционных событий 1917 года на Румынском фронте. Весной 1917 года был избран председателем ротного комитета и товарищем председателя полкового солдатского комитета. Вскоре избрал солдатами председателем полкового солдатского комитета. Когда части фронта были разоружены румынскими войсками, во главе красногвардейского отряда добрался до Одессы и принял участие в большевистском восстании в Одессе 15-18 января 1918 года, в результате которого в городе была установлена Советская власть.

В январе-феврале 1918 года — член президиума армейского комитета 6-й армии, участвовал в боевых действиях против румынских войск в Бессарабии. В марте 1918 года эвакуирован из города в связи с приближением германско-австрийских интервентов. Добрался до Москвы, участвовал в работе 4-го съезда Советов.

С апреля 1918 года — в Красной Армии. Был направлен на Восточный фронт: старший адъютант штаба Северо-Урало-Сибирского фронта, начальник оперативного отдела штаба этого фронта, начальник гарнизона Екатеринбурга, с июля 1918 — начальник оперативного отдела штаба 3-й армии, исполняющий должность начальника штаба армии, комиссар штаба армии. Участник борьбы с восставшими частями чехословацкого корпуса. Причастен к расстрелу Николая II и членов его семьи.

С октября 1918 года — на учёбе в Академии Генерального штаба РККА, одновременно заместитель председателя партийного бюро академии. После окончания первого курса академии в апреле 1919 года вновь направлен на Восточный фронт, где воевал против войск адмирала А. В. Колчака. Назначен начальником штаба Вятского укрепрайона (комендантом укрепрайона был В. К. Блюхер), затем командир 256-го стрелкового полка. Отличился при взятии города Глазова и форсировании Камы, выполнив во главе полка дерзкий рейд в тыл противника, заняв важные станции и захватив большие трофеи.

В августе 1919 года переведён в 7-ю армию, где назначен начальником штаба 2-й стрелковой бригады 2-й стрелковой дивизии, затем — командиром 2-й стрелковой бригады там же. Участник обороны Петрограда от войск генерала Н. Н. Юденича. В конце 1919 года возвращен в Академию для продолжения образования.

С лета 1920 года — для поручений в штабе 1-й Революционной Трудовой армии (Урал), затем — заместитель Екатеринбургского военного комиссара, командир особой бригады ЧОН и председатель армейского комитета по борьбе с дезертирством. С января 1921 года — помощник начальника штаба Донецкой Трудовой армии, участник боевых действий против махновцев и различных банд в Донбассе.

В межвоенный период

Великая Отечественная война

  • Участник Великой Отечественной войны с 22 июня 1941 года. С началом Великой Отечественной войны большая часть Прибалтийского Особого военного округа была преобразована в Северо-Западный фронт, и по 1 июля 1941 года Г. П. Софронов являлся командующим войсками Прибалтийского Особого военного округа (военного времени). В тяжёлых условиях начала войны ему приходилось в этой должности решать вопросы отмобилизования войск округа, эвакуации военных училищ, учреждений округа и другие вопросы.
  • С 26 июля Г. П. Софронов — командующий Приморской армией Южного фронта (с 19 августа — Отдельной Приморской армией), принимавшей участие в героической обороне Одессы. После ожесточённых боёв на реке Днестр войска армии отошли к Одессе и на его дальних подступах организовали прочную оборону на линии Александровка, Буялык, Бриновка, Беляевка, Каролино-Бугаз.

Г. П. Софронов умело руководил боевыми действиями и все попытки противника захватить Одессу с ходу провалились. Враг, осадивший город, перешёл к планомерному наступлению, стремясь прорвать оборону то на одном, то на другом участке.

  • 20 августа Приморская армия вошла во вновь созданный Одесский оборонительный район, подчинённый командующему Черноморским флотом. Г. П. Софронов становится заместителем командующего оборонительным районом по сухопутным войскам и умело организует взаимодействие с флотом и авиацией флота.
  • 22 сентября войска армии нанесли комбинированный удар (морской десант в районе Григорьевки, воздушный десант в тылу врага), нанесли поражение двум румынским дивизиям и отбросили противника на 5-8 километров.
  • В начале октября Г. П. Софронов заболел (инфаркт миокарда после получения известия о гибели единственного сына в бою на Западном фронте) и 5 октября был вывезен в госпиталь в Севастополь, а затем в Кисловодск.
  • После излечения с 24 января по 13 апреля 1942 года Г. П. Софронов состоял в распоряжении Главного управления кадров НКО СССР.
  • С апреля 1942 года — помощник командующего войсками Западного фронта. В-основном руководил боевой подготовкой войск фронтовых резервов, использовал свой боевой опыт, периодически на отдельных участках контролировал и помогал в проведении мероприятий по организации и проведению наступательных и оборонительных операций войск фронта и с этой работой, по заключению генерала армии В. Д. Соколовского, справился удовлетворительно.
  • С мая по сентябрь 1944 года Г. П. Софронов находился на излечении в госпитале.
  • С сентября 1944 года и до конца войны — помощник командующего войсками 3-го Белорусского фронта по формированиям. Неоднократно выполнял задания командования фронта по обеспечению выполнения боевых приказов армиями, но из-за плохого состояния здоровья при выполнении этих заданий не проявлял достаточной энергии и настойчивости.

После войны

Жил в Москве. Похоронен на Донском кладбище Москвы.

Воинские звания в РККА

Награды

Мемуары и сочинения

  • Софронов Г. П. Неподвластное времени. — М.: Воениздат, 1976.[militera.lib.ru/memo/russian/sofronov_gp/index.html]
  • Софронов Г. П. Одесский плацдарм. — В кн.: У черноморских твердынь: Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя. М., 1967, .
  • Софронов Г. П. Воздушные десанты во Второй мировой войне. Москва. Воениздат, 1962

Напишите отзыв о статье "Софронов, Георгий Павлович"

Литература

  • Великая Отечественная. Военный биографический словарь. — М.: Триада-фарм, 2003.
  • Военная энциклопедия. — М., Военное издательство, 2003. — Том 7: «Прод» — «Таджикистан». — С. 592.
  • Командный и начальствующий состав Красной Армии в 1940—1941 гг. Структура и кадры центрального аппарата H КО СССР, военных округов и общевойсковых армий. Документы и материалы. — М.; СПб.: Летний сад, 2005.

Отрывок, характеризующий Софронов, Георгий Павлович

Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.