Эйхгорн, Герман фон

Герман фон Эйхгорн
нем. Hermann von Eichhorn
Герман фон Эйхгорн. Картина Рейнхольда Лепсиуса.
Дата рождения	13 февраля 1848(1848-02-13)
Место рождения	Бреслау, Силезия, Пруссия
Дата смерти	30 июля 1918(1918-07-30) (70 лет)
Место смерти	Киев, Украина
Принадлежность	Пруссия Пруссия Германская империя Германская империя
Род войск	инфантерия (пехота)
Годы службы	1866 — 1918
Звание	генерал-фельдмаршал
Сражения/войны	Австро-прусско-итальянская война Франко-прусская война Первая мировая война: Мазурское сражение Виленская операция Нарочская операция Иностранная военная интервенция в России
Награды и премии	(17.01.1904) командор 2-го класса ордена Святого Генриха (25.10.1916)

Герман фон Эйхгорн (нем. Hermann von Eichhorn, 13 февраля 1848, Бреслау (Силезия) — 30 июля 1918, Киев) — германский государственный и военный деятель, прусский генерал-фельдмаршал (24 декабря 1917).

Биография

В 1866 году вступил во 2-й гвардейский пехотный полк. Участник австро-прусской войны 1866 и франко-прусской войны 1870—71. Служил в генеральном штабе. В 1901—1904 — командир 9-й дивизии. С 1 мая 1904 командир XVIII армейского корпуса. С 1912 — генерал-инспектор 7-й армейской инспекции. Перед войной вышел в отставку, в августе 1914 зачислен в резерв.

После начала первой мировой войны некоторое время оставался не у дел. 26 января 1915 назначен командующим сформированной на Восточном фронте 10-й армией, развернутой от Тильзита до Инстербурга. В состав 10-й армии вошли XXXVIII и XXXIX резервные корпуса, XXI армейского корпуса, 5-я гвардейская пехотной и Кёнигсбергская ландверная дивизии, а также Тильзитский отряд. Командовал армией в Мазурском сражении, во время свенцянского прорыва.

18 августа 1915 года награждён орденом Pour le Mérite, а уже 28 сентября получил к нему дубовые ветви.

С 30 июля 1916 — командующий группы армий, в которую входили 10-я и 8-я армии. В марте 1916 успешно противостоял удару 2-й русской армии в ходе Нарочской операции в направлении на Свенцяны-Вилько-мир. Одновременно, с 30 июля 1916 главнокомандующий группой армий «Эйхгорн», развивавшей наступление в Восточной Пруссии. В конце 1917 — начале 1918 группа армий Эйхгорна действовала в Прибалтике и Белоруссии.

После Октябрьской революции в России и заключения Брестского мира руководил оккупацией Южной Белоруссии, Украины и Юга России. C 31 марта 1918 — главнокомандующий группы армий «Киев». Возглавил администрацию оккупированных областей Украины (за исключением находящихся под управлением австро-венгерской администрации частей Волынской, Подольской, Херсонской и Екатеринославской губерний), а также Крым, Таганрог, и южные районы Белоруссии, Донской области, части Воронежской и Курской губерний.

30 июля 1918 года был убит в Киеве эсером Б. М. Донским, бросившим в фельдмаршала бомбу рядом с его штаб-квартирой на углу Екатерининской улицы и Липского переулка. Вместе с Эйхгорном погиб его адъютант капитан Вальтер фон Дресслер. 1 августа было устроено прощание с Эйхгорном и Дресслером в киевской кирхе св. Екатерины, во время которого эсеры планировали покушение на гетмана Скоропадского, но оно сорвалось. Тело фельдмаршала было в тот же день отправлено в Берлин с киевского вокзала и 6 августа погребено в Берлине на кладбище Инвалиденфридхоф.

Во время немецкой оккупации Киева с ноября 1941 по октябрь 1943 г. именем Эйхгорна была названа улица Крещатик.

В художественной литературе

Впечатление киевлян от убийства описано в «Белой гвардии» Михаила Булгакова:

Второе знамение пришло летом, когда Город был полон мощной пыльной зеленью, гремел и грохотал и германские лейтенанты выпивали море содовой воды. Второе знамение было поистине чудовищно!

Среди бела дня, на Николаевской улице, как раз там, где стояли лихачи, убили не кого иного, как главнокомандующего германской армией на Украине, фельдмаршала Эйхгорна, неприкосновенного и гордого генерала, страшного в своем могуществе, заместителя самого императора Вильгельма! Убил его, само собой разумеется, рабочий и, само собой разумеется, социалист. Немцы повесили через двадцать четыре часа после смерти германца не только самого убийцу, но даже и извозчика, который подвез его к месту происшествия. Правда, это не воскресило нисколько знаменитого генерала…

в романе «Искать, всегда искать!» С. Н. Сергеева-Ценского:

Первого августа в Киеве среди бела дня на улице был убит главнокомандующий немецкой армии, занявшей Украину, фельдмаршал Эйхгорн, а вслед за тем начали свой отход немцы, так как дела их на Западе были плохи и назревала германская революция. Вместе с немцами убрался и гетман Павло, но остался Петлюра с петлюровцами, и много стали говорить около Лени о каком-то батьке Махно, появившемся в Гуляй-поле.

и в других произведениях.

Литература

• Залесский К. А. Кто был кто в первой мировой войне. Биографический энциклопедический словарь. М., 2003

Ссылки

• [www.zn.ua/3000/3150/29460/ Самый громкий террористический акт периода украинской революции]

Отрывок, характеризующий Эйхгорн, Герман фон

Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.