Карл X (король Франции)

Карл X фр. Charles X<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Франции
16 сентября 1824 года — 2 августа 1830 года
Коронация:	28 мая 1825 года, Реймсский собор, Реймс, Франция
Предшественник:	Людовик XVIII
Преемник:	Луи-Филипп I
Вероисповедание:	католик
Рождение:	9 октября 1757(1757-10-09) Версаль, Королевство Франция
Смерть:	6 ноября 1836(1836-11-06) (79 лет) Гёрц
Место погребения:	Кляштор Костаньевица, Новая Горица,, Словения
Род:	Бурбоны
Отец:	дофин Людовик Фердинанд
Мать:	Мария Жозефа Саксонская
Супруга:	Мария-Тереза Савойская
Дети:	сыновья: Людовик, Шарль-Фердинанд дочери: София, Мария-Тереза
Награды:	Орден Кармельской Богоматери и Святого Лазаря Иерусалимского

Карл X (фр. Charles X; 9 октября 1757 года, Версаль, — 6 ноября 1836 года, Гёрц, Австрия, ныне Гориция, Италия) — король Франции c 1824 по 1830 годы, до 1824 года — граф д’Артуа (фр. Comte d’Artois). Последний реально царствовавший представитель старшей линии Бурбонов на французском престоле.

Молодость. «Больший роялист, чем сам король»

Внук Людовика XV, сын дофина Людовика, умершего в 1765 году, младший брат Людовика XVI и графа Прованского (будущего Людовика XVIII). С рождения до вступления на престол (то есть бо́льшую часть жизни) носил титул графа д’Артуа. 16-летнего Карла женили на Марии-Терезе Савойской, старшей его на год дочери сардинского короля; рано став отцом двух сыновей, герцога Ангулемского и герцога Беррийского, и двух умерших в детстве дочерей, граф д’Артуа разошёлся с женой.

В отличие от старших братьев, добропорядочных, слабохарактерных, медлительных и с ранних лет склонных к полноте, молодой Карл был хорош собой, деятелен, общителен, остроумен, обладал бурным темпераментом и был известен как большой дамский угодник; «немногие красавицы были жестоки к нему», замечает один из современников. Впоследствии постоянной спутницей жизни Карла стала мадам де Поластрон, сестра герцогини де Полиньяк, придворной дамы королевы Марии-Антуанетты; принц был искренне и глубоко к ней привязан. Современники приписывали ему роман даже с самой королевой, что не соответствовало действительности.

2 июня 1815 г. был награждён орденом Св. Андрея Первозванного.

По политическим своим взглядам Карл был ярым противником демократии и увеличения полномочий третьего сословия; это было причиной его непопулярности, и, возможно, слухи о связи с Марией-Антуанеттой были пущены его политическими противниками. Тем не менее он поддерживал некоторые реформы, направленные на укрепление экономики Франции в предреволюционный период. В начале 1789 года граф д’Артуа настолько резко критиковал революционное Национальное собрание, что Людовик XVI иронически назвал младшего брата «бо́льшим роялистом, чем сам король» (фр. plus royaliste que le roi); эти слова вошли в поговорку.

Пребывание в эмиграции

После падения Бастилии в 1789 году Людовик XVI попросил Карла уехать из Франции с семьёй, так как опасался, что дальнейшее пребывание Карла в Париже может его погубить — столь общественное мнение было настроено против принца-консерватора. Кроме того, в этом решении был и политический расчёт: граф д’Артуа мог представлять брата при европейских дворах, а также, в случае, если с семьёй самого Людовика XVI в ходе революции случится худшее — Карл, имевший двух сыновей, мог продолжить династию в изгнании.

Худшее случилось: Людовик XVI, его жена и сестра погибли на эшафоте в 1793 году, а его малолетний сын, номинально царствовавший как Людовик XVII, умер после заточения и издевательств в 1795 году. Королём Франции в изгнании провозгласил себя следующий по старшинству брат Людовика XVI, граф Прованский (Людовик XVIII); так как он был бездетен, а по уму и энергичности сильно уступал Карлу — граф д’Артуа становился его наследником и фактическим вождём монархической партии в эмиграции.

Карл поселился в Великобритании (в Лондоне и Эдинбурге) и там, особенно после смерти своей подруги госпожи де Поластрон, умершей от чахотки в 1803 году, превратился из повесы в набожного католика, ведшего безупречную частную жизнь. Он поддерживал самое консервативное крыло Римско-католической церкви — ультрамонтанизм. В 1805 году в Граце скончалась и законная жена графа д’Артуа, с которой он уже давно не жил — Мария-Тереза Савойская.

Жизнь при Людовике XVIII

Когда Наполеон I был низложен, и Людовик XVIII вступил на престол (1814 год), граф д’Артуа, получивший титул Месье, жил в Эдинбурге и поначалу не хотел переезжать во Францию: он считал брата безбожником, циником и отступником от идеалов монархизма (тем более что Людовик, действительно, вскоре согласился на конституцию и помиловал многих цареубийц).

Большой трагедией для Карла стало убийство его младшего сына, герцога Беррийского, которого заколол кинжалом рабочий Лувель в 1820 году. Сын был одним из немногих по-настоящему близких ему людей; кроме того, гибель герцога, оставившего только одну дочь, означала пресечение старшей мужской линии династии Бурбонов (старший сын Карла, герцог Ангулемский, не мог иметь детей) и переход короны к герцогу Орлеанскому Луи-Филиппу (потомку младшего брата Людовика XIV). Однако вдова герцога Беррийского оказалась беременной и через несколько месяцев после гибели мужа родила сына, Генриха, герцога Бордоского (он же граф Шамбор), прозванного «дитя чуда». Карл воспитывал обожаемого внука в духе правоверного монархизма — что впоследствии стоило Генриху французского престола, который он имел все шансы занять в 1873 году.

Царствование

После кончины Людовика XVIII 16 сентября 1824 года Карл вступил на французский престол. Это была единственная мирная и регулярная смена власти во Франции в XIX веке. В отличие от брата, так и не короновавшегося, Карл X решил подчеркнуть традиционные основы монаршей власти и венчался на царство в Реймсском соборе 28 мая 1825 года. Грандиозная и роскошная церемония, воспроизводившая мельчайшие детали средневековых коронаций, привлекла большое внимание современников, но вызвала и значительную критику. В частности, это касалось обряда исцеления золотушных больных, произведённого Карлом за два месяца до торжества, 31 марта, по настоянию провинциальных монархистов и части духовенства (двор склонялся к тому, чтобы отменить обряд; см. «[krotov.info/library/02_b/lo/k_11.htm Королей-чудотворцев]» Марка Блока). Во время церемонии коронации Карл поклялся быть верным «законам королевства и Конституционной хартии»; не отказавшись (как многие опасались) от присяги на верность конституции, он тем не менее поставил её на второе место. Чувства общества во Франции и за границей по отношению к Карлу X были противоречивы. С одной стороны, у него была устойчивая репутация консерватора и врага гражданских свобод, игнорировавшего, в отличие от Людовика XVIII, завоевания революции и наполеоновского времени. С другой стороны, личность нового монарха вызывала симпатии: давно на французском престоле, после политической пассивности предшествующих Бурбонов, не оказывался такой волевой и целеустремлённый человек, несмотря на пожилой возраст (67 лет) полный желания лично участвовать в политике. Первое время с интересом относился к личности преемника Людовика XVIII, в частности, Пушкин.

Карл сохранил у власти консервативный кабинет Виллеля, сформированный его братом. В 1827—1829 годах премьер-министром был центрист виконт де Мартиньяк, при котором политические страсти в общем улеглись; однако преемником его в августе 1829 года Карл назначил племянника покойной госпожи де Поластрон, лично преданного монарху князя Жюля де Полиньяка. Это решение, за которым стояли не только ультрамонархистские убеждения короля, но и воспоминания о любимой женщине, стоило Карлу X престола.

Реакционные политические меры кабинета Полиньяка были крайне непопулярны среди буржуазии и рабочих (в то время как крестьянство в основном поддерживало консервативный курс). Ряд умеренных правых отказался от всякого сотрудничества с министрами нового кабинета. Король начал склоняться к идее государственного переворота. Против нарушения конституционной Хартии 1814 года Карла X предостерегали многие консерваторы, в том числе российский император Николай I, однако политическая недальновидность короля и министров привела к необратимому кризису. После того, как в марте 1830 года Палата депутатов приняла адрес королю с требованием отставки кабинета, Карл распустил её, а когда новые выборы вновь дали внушительное большинство оппозиции, кабинет Полиньяка подготовил подписанные королём и министрами Июльские ордонансы, ограничивающие свободу прессы и сокращающие количество избирателей. Решение вызвало открытое восстание в Париже.

Революция 1830 года

Июльская революция 1830 года смела правительство Полиньяка; он и большинство его министров были арестованы, была подтверждена незыблемость конституционного строя. В этих условиях король предпочёл 2 августа отречься от престола и потребовал тотчас же отречения также от старшего своего сына, герцога Ангулемского (который в течение 20 минут формально был королём Людовиком XIX). Своим преемником он назвал 10-летнего внука, графа Шамбора, а регентом (наместником королевства) назначил герцога Орлеанского Луи-Филиппа. После этого Карл снова отправился в изгнание в Великобританию; после короткой остановки в Дорсете он прибыл в Холирудский дворец в Эдинбург.

Либеральное большинство Палаты депутатов отказалась признать малолетнего Шамбора королём (Генрихом V) и объявило престол вакантным. Луи-Филипп тем временем распространил прокламации, где объявил сенсационное «чудесное рождение» Шамбора обманом; якобы герцогиня Беррийская вовсе не была беременна, а родившийся в 1820 году мальчик — не внук Карла X, а бастард. Кроме того, он активно провозглашал свои либеральные взгляды и обещал блюсти конституционные порядки. Через неделю после отречения Карла X, 9 августа Палата депутатов передала, в нарушение порядка престолонаследия, престол Луи-Филиппу I, который стал конституционным «королём французов».

Последние годы

Из Великобритании Карл вместе с семьёй переехал в Австрийскую империю и жил в различных замках на территории современных Чехии, Италии и Словении. Карл резко отрицательно отнёсся к авантюре своей невестки Марии-Каролины Неаполитанской, высадившейся в 1832 году во Франции и попытавшейся поднять восстание в поддержку малолетнего сына. Всё это время он признавал законным королём своего внука. Однако часть приверженцев старшей линии Бурбонов (легитимистов) считали Карла X королём до смерти. Кроме того, в 1835 году о незаконности и вынужденности своего отречения в 1830 году заявил герцог Ангулемский.

Карл X умер от холеры, заразившись ею при переезде в Гёрц. По случаю его смерти при русском императорском дворе был объявлен траур. Как и большинство умерших в эмиграции после 1830 года членов его семьи, он похоронен в церкви Благовещения в австрийской Кастаньявицце; ныне это Костаньевица у Нова-Горицы в Словении. Ранее, после похорон Людовика XVIII, Карл приготовил для себя рядом с ним в аббатстве Сен-Дени место для погребения: чёрная гранитная плита без надписи, аналогичная тем, под которыми покоятся Людовик XVI, Мария-Антуанетта и Людовик XVIII, сохранилась до настоящего времени.

Ссылки

• Звягинцев Е. А. Карл X Французский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Короли и императоры Франции (987—1870) Капетинги (987—1328) 987 996 1031 1060 1108 1137 1180 1223 1226 Гуго Капет Роберт II Генрих I Филипп I Людовик VI Людовик VII Филипп II Людовик VIII 1226 1270 1285 1314 1316 1316 1322 1328 Людовик IX Филипп III Филипп IV Людовик X Иоанн I Филипп V Карл IV Валуа (1328—1589) 1328 1350 1364 1380 1422 1461 1483 1498 Филипп VI Иоанн II Карл V Карл VI Карл VII Людовик XI Карл VIII 1498 1515 1547 1559 1560 1574 1589 Людовик XII Франциск I Генрих II Франциск II Карл IX Генрих III Бурбоны (1589—1792) 1589 1610 1643 1715 1774 1792 Генрих IV Людовик XIII Людовик XIV Людовик XV Людовик XVI 1792 1804 1814 1824 1830 1848 1852 1870 — Наполеон I (Бонапарты) Людовик XVIII Карл X Луи-Филипп I (Орлеанский дом) — Наполеон III (Бонапарты)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Карл X (король Франции)

Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.