д’Эпернон, Жан Луи де Ногаре де Ла Валетт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Жан-Луи де Ногаре де Ла Валетт
фр. Jean Louis de Nogaret de La Valette et de Caumont<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Жан-Луи Ногарэ де ля Валетт, герцог д’Эпернон, миньон короля Генриха III</td></tr>

1-й герцог д’Эпернон
Предшественник: не было
Преемник: Бернар де Ногаре де Ла Валетт
 
Рождение: 1554(1554)
замок Комон, Казо-Саве
Смерть: 13 января 1642(1642-01-13)
замок Лош, Центр
Династия: де Ногаре де ля Валетты
Отец: Жан де Ногаре де ля Валетт
Мать: Жанна де Сен-Лари де Бельгард
Супруга: Маргарита де Фуа-Кандаль
Дети: Генрих де Ногаре де ля Валетт, герцог де Фуа-Кандаль

Бернар де Ногаре де ля Валетт, герцог д’Эпернон
Луи, кардинал де ля Валетт
Бастарды:Пьер де Ногаре де ля Валетт
• Луи (от Дианы д’Эстре)
• Луи, епископ Мирпуа, затем Каркассона
• Бернар, настоятель монастыря Бельфонда
• Жан-Луи, условно шевалье де ля Валетт

 
Награды:

Жан-Луи де Ногаре де Ла Валетт, герцог д’Эпернон (фр. Jean Louis de Nogaret de La Valette, duc d'Épernon; 1554, замок Комон — 13 января 1642, замок Лош) — французский вельможа, один из двух самых близких миньонов короля Генриха III («архиминьон» или «полукороль»). На протяжении нескольких лет после гибели Генриха IV — один из самых могущественных людей Франции, союзник Марии Медичи, командующий королевской пехотой. Отец Бернара д’Эпернона (1592—1661).





Происхождение

Внук гасконского офицера Пьера де Ногаре (ум. 1553), который выстроил замок Комон — одну из первых и наиболее импозантных ренессансных резиденций на юге Франции.

Старший брат Жана Луи, Бернар де Ногаре, наместник маркграфства Салуццо, в войнах с савойцами дослужился до звания адмирала Франции. Три сестры были замужем за Анри де Жуайезом, маркизом де Руайяком и графом де Бриенном.

При Генрихе III

С ранней молодости принимал участие в военных действиях во время религиозных войн, прославился своей храбростью и сделался любимцем короля Генриха III, разделяя его милость с другим фаворитом, Анном де Жуайезом. Захватил Ангумуа, Турень, Анжу, Нормандию и некоторые другие провинции. Ради наследства Фуа-Кандалей заточил в монастыре младшую сестру своей жены — внучки коннетабля Монморанси.

После смерти Жуайеза ненасытная жадность д’Эпернона особенно возмущала общество, и вождям Католической лиги удалось возбудить против него короля. В 1588 году был сослан в Ангумуа, но, узнав о бегстве короля из Парижа, немедленно поспешил ему на помощь. После смерти Генриха III д’Эпернон долго отказывался признать Генриха IV и подчинился ему только в 1595 году.

Возвращение к власти

В начале XVII века возглавлял происпанскую партию католиков, добился упрочения позиций во Франции общества Иисуса и, вероятно, продолжал из-за кулис интриговать против Генриха IV[1]. После гибели последнего некая мадемуазель д’Эскоман, находившаяся в услужении у королевской фаворитки маркизы де Вернейль, публично заявила, что убийца короля, Равальяк, действовал по указанию маркизы и д’Эпернона[2]. Парижский парламент приговорил обвинительницу к пожизненному заключению за клевету, а герцог в 1622 году взял в жёны дочь маркизы де Вернейль от связи с покойным королём.

В те годы д’Эпернон заставил парижский парламент признать регентшей Марию Медичи и некоторое время пользовался исключительным влиянием. Его младший сын, воспитанный иезуитами, получил достоинство кардинала. Надменность и самоуправство пожилого временщика заставили Людовика XIII изгнать д’Эпернона в Мец в 1618 году. Вслед за тем Ла Валетт освободил Марию Медичи из Блуа, куда она была сослана после казни Кончини, и устроил её примирение с сыном. Подробности жизни герцога в это время известны из сочинений его секретаря Геза де Бальзака.

Связи с Россией

Племянник д’Эпернона, маркиз де Руайяк (в русских источниках «маркграф Наруляк»), хвалился в 1615 году русским послам, будто во время похода Делагарди «над французскими над ратными людьми был начальником»[3]. Через полгода после избрания царём Михаил Фёдорович направил послание д’Эпернону (в русских источниках «Фионмаркон», «Фимаркун», «Фрольиондрян», «Фрольюидрян» и т. п.) со словами благодарности за уведомление о враждебных планах польского короля и его агента Жака Маржерета[3].

На основании этих данных высказана гипотеза, что д’Эпернон пытался вовлечь Русское Царство в общеевропейские интриги на стороне католических держав с тем, чтобы ослабить влияние международного протестантского лагеря[3].

Новая опала

В 1622 г. Ла Валетт прямо на улице вступил в схватку с архиепископом Бордо. Этим скандалом воспользовался кардинал Ришелье (новый фаворит короля), чтобы под угрозой отлучения от церкви вынудить д'Эпернона удалиться от дел. Последние годы жизни герцог д’Эпернон жил в имении Кадийяк близ Бордо в качестве губернатора Гиени, но серьёзного политического веса уже не имел[1]. Зимой и летом он трудился над украшением этой сельской резиденции. Его могила в Кадийяке была осквернена революционерами в 1792 году.

Огромное наследство д’Эпернона было разделено между сыновьями, из которых старший носил титул герцога де Фуа (Кандаля), а младший — герцога д’Эпернона. Ещё два сына обратились к духовной стезе, из них один был кардиналом, а другой — епископом.

В литературе и кино

Жан-Луи д’Эпернон — персонаж романов Александра Дюма-отца «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять», посвящённых правлению Генриха III. В российском телесериале «Графиня де Монсоро» роль д’Эпернона сыграл актёр Тимофей Фёдоров.

Напишите отзыв о статье "Д’Эпернон, Жан Луи де Ногаре де Ла Валетт"

Примечания

  1. 1 2 Эпернон, Жан-Луи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. Ги Бретон. [royallib.ru/read/gi_breton/v_krugu_korolev_i_favoritok.html#409600 В кругу королев и фавориток]
  3. 1 2 3 Жак Маржерет. [www.vostlit.info/Texts/rus6/Margeret_2/frametext4.htm Состояние российской империи]. М. Языки славянских культур. 2007.

Отрывок, характеризующий Д’Эпернон, Жан Луи де Ногаре де Ла Валетт


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.