ДКБ-Арена
Полное название |
ДКБ-Арена |
---|---|
Бывшие названия |
Балтийский стадион (Ostseestadion) (1954-2007) |
Местоположение | |
Заложен | |
Открыт | |
Реконструирован | |
Стоимость постройки |
55 000 000 немецких марок |
Архитектор |
Beyer + Partner, Росток |
Владелец |
Ostseestadion GmbH & Co. KG |
Вместимость |
17,000 (1954), 25,500 (расширение в 1991), 29,000 (расширение в 2001), 29,000 (текущая вместимость) |
Домашняя команда | |
Размеры поля |
105м х 68м |
Покрытие |
трава |
ДКБ-Арена (нем. DKB-Arena) — домашняя арена немецкого футбольного клуба «Ганза» Росток. До 2007 года стадион носил название «Ostseestadion», в честь Балтийского моря. Арена неоднократно реконструировалась. Текущая вместимость 29 000 зрителей (9 000 стоячих мест).
Содержание
Местоположение
ДКБ-Арена находится в немецком городе Росток, в Ганзейском квартале. Кроме того рядом располагается ледовый дворец, а также несколько тренировочных полей для подготовки юниоров футбольного клуба «Ганза».
Международные матчи
26 сентября 1954 | |||
ГДР | – | Польша | 0:1 (0:1) |
29 июня 1958 | |||
ГДР | – | Польша | 1:1 |
30 октября 1960 | |||
ГДР | – | Финляндия | 5:1 |
9 июля 1967 | |||
ГДР | – | Египет | 7:0 |
6 сентября 1970 | |||
ГДР | – | Польша | 5:0 |
31 мая 1972 | |||
ГДР | – | Уругвай | 0:0 |
23 мая 1974 | |||
ГДР | – | Норвегия | 1:0 |
7 мая 1980 | |||
ГДР | – | СССР | 2:2 |
27 марта 2002 | |||
Германия | – | США | 4:2 (1:1) |
7 октября 2006 | |||
Германия | – | Грузия | 2:0 (1:0) |
7 сентября 2012 | |||
Германия (мол.) | – | Беларусь (мол.) | 3:0 (0:0) |
Галерея
- Bundesarchiv Bild 183-46639-0001, Rostock, Ostsee-Stadion, Fußballspiel.jpg
Балтийский стадион (1957)
- 044-Ostseestadion-Mannschaft dankt den Fans.jpg
Балтийский стадион (2007)
- Ostseestadion-VIP-Eingang.jpg
Вход на стадион
- Flug 073.jpg
Вид с высоты птичьего полёта
Напишите отзыв о статье "ДКБ-Арена"
Ссылки
- [www.dkb-arena-rostock.de Официальная страница]
|
Отрывок, характеризующий ДКБ-Арена
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.