Дом культуры «Компрессор»

Достопримечательность
Дом культуры "Компрессор" Клуб "Пролетарий"
Страна	Россия
Город	Москва, Шоссе Энтузиастов, д. 28
Архитектурный стиль	конструктивизм
Автор проекта	Владимиров В. М.
Строительство	1927—1929 годы

Дом культуры «Компрессор» расположен на шоссе Энтузиастов. Построен архитектором Владимиром Владимировым в 1927—1929 годах как рабочий клуб «Пролетарий». Клуб выполнен по заказу профсоюза металлистов Москвы для рабочего клуба завода «Котлоаппарат», переименованного в «Компрессор».

Было принято решение о строительстве профсоюзных рабочих клубов в Москве, к августу 1927 года МГСПС распределил кредиты и отвел участки для строительства профсоюзам металлистов, коммунальщиков, химиков.

ДК стал ярким воплощением конструктивизма в тогдашней Москве.

В основе композиции 2 корпуса, соединенные галереей.

Внутри помещение было расписано фресками в 1929 году художниками Цирельсоном, Конновым, Вязьменским, Немовым, Мирласом, Гапоненко, Ивановым, Невежиным. В 1930 году был выдвинут лозунг шефства художников над рабочими клубами, шефом клуба «Пролетарий» стала Ассоциация художников революции. В начале 30-х годов после разгрома властью творческих объединений и союзов здание становится домом культуры завода Компрессор и вплоть до конца XX века в нем располагались различные кружки художественной самодеятельности, куда ходили жители окрестных районов.

В данный момент не используется по своему прямому назначению.

Отрывок, характеризующий Дом культуры «Компрессор»

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.