Шкох, Давид
Поделись знанием:
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
(перенаправлено с «Давид Шкох»)
| Давид Шкох | |
| Место проживания | Прага, Чехия |
| Место рождения | Брандис, Чехословакия |
| Рост | 183 см |
| Вес | 70 кг |
| Начало карьеры | 1994 |
| Рабочая рука | правая |
| Тренер | Томаш Глашек |
| Призовые, долл. | 942 207 |
| Одиночный разряд | |
| Матчей в/п | 5-12 |
| Наивысшая позиция | 133 (31 марта 1997) |
| Турниры серии Большого шлема | |
| США | 1-й круг (1996) |
| Парный разряд | |
| Матчей в/п | 133-173 |
| Титулов | 5 |
| Наивысшая позиция | 30 (7 января 2008) |
| Турниры серии Большого шлема | |
| Австралия | 3-й круг (2007) |
| Франция | 2-й круг (2006, 2007, 2009) |
| Уимблдон | 3-й круг (2007, 2009) |
| США | 3-й круг (2003) |
| Последнее обновление: 26 мая 2014 | |
Давид Шкох (чеш. David Škoch; род. 31 мая 1976 года в Брандисе, Чехословакия) — чешский профессиональный теннисист.
Содержание
Спортивная карьера
Профессиональную карьеру начал в 1994 году. До этого момента в 1992 году в своей юниорской карьере сумел выиграть Уимблдонский турнир в соревнования одиночного разряда среди юношей. Во взрослых соревнованиях добился наибольшего успеха в соревнованиях в парном разряде. В 1997 году вместе с Петром Луксой впервые выходит в финал турнира ATP в Праге. В следующий раз выйти в финал у него получится только через семь лет. В июле 2004 года он не только вышел в финал, но и выиграл титул на турнире в Амерсфорте. Это ему удалось сделать в паре с Ярославом Левински с которым сразу после этого турнира ему удалось дойти до финала турнира в Умаге. Ровно через год вместе с Михалом Мертиняком ему удается вновь выйти в финал в Умаге, но второй раз подряд не сумел выиграть в решающем поединке за титул. В 2006 году Давиду Шкоху удается выиграть сразу на двух турнирах ATP. Сначала с Томашом Зибом в Валенсии, а затем с Ярославом Левински в Умаге, где до этого он дважды подряд останавливался в шаге от победы.
В сезоне 2007 года в паре с австралийцем Джорданом Керром побеждает на турнире в Касабланке. Также в этом году он останавливается в шаге от титула на турнирах в Пёрчах-ам-Вёртерзе с Леошом Фридлем и Умаге с Ярославом Левински, где ему удается выйти в финал уже в четвертый раз подряд. Пятый титул ATP в карьере Шкох завоевал в январе 2008 года в Дохе, где он выступал в паре с немцем Филиппом Кольшрайбером. В 2010 году вместе с Каролем Беком он дошел до финала в Лондоне.
Финалы турниров ATP
| Легенда |
|---|
| Турниры Большого шлема |
| Кубок Мастерс / финал АТР-тура |
| ATP Мастерс / ATP Мастерс 1000 |
| АТР Gold / АТР 500 |
| АТР International/ АТР 250 |
Титулы ATP за карьеру (5)
Парный разряд (5)
| № | Дата | Турнир | Покрытие | Партнёр | Соперники в финале | Счёт в финале |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. | 19 июл 2004 |  Амерсфорт
|
Грунт |  Ярослав Левински
|
 Хосе Акасусо  Луис Орна
|
6-0, 2-6, 7-5 |
| 2. | 16 апр 2006 |  Валенсия
|
Грунт | Томаш Зиб
|
Павел Визнер Лукаш Длоуги
|
6-4, 6-3 |
| 3. | 31 июл 2006 |  Умаг
|
Грунт | Ярослав Левински
|
Гильермо Гарсия-Лопес Альберт Портас
|
6-4, 6-4 |
| 4. | 29 апр 2007 |  Касабланка
|
Грунт |  Джордан Керр
|
 Лукаш Кубот  Оливер Марах
|
7-6(4), 1-6, [10-4] |
| 5. | 4 янв 2008 |  Доха
|
Хард |  Филипп Кольшрайбер
|
 Джефф Кутзе Уэсли Муди
|
6-4 4-6 [11-9] |
Поражения в финалах (6)
Парный разряд (6)
| № | Дата | Турнир | Покрытие | Партнёр | Соперники в финале | Счёт в финале |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. | 4 мая 1997 | Прага
|
Грунт | Петр Лукса
|
 Махеш Бхупати Леандер Паес
|
1-6, 1-6 |
| 2. | 19 июл 2004 | Умаг
|
Грунт | Ярослав Левински
|
Хосе Акасусо  Флавио Саретта
|
6-4, 2-6, 4-6 |
| 3. | 31 июл 2005 | Умаг (2)
|
Грунт |  Михал Мертиняк
|
Иржи Новак Петр Пала
|
3-6, 3-6 |
| 4. | 20 мая 2007 | Пёрчах-ам-Вёртерзе
|
Грунт | Леош Фридль
|
 Симон Аспелин Юлиан Ноул
|
6–7, 7–5, [5-10] |
| 5. | 23 июл 2007 | Умаг (3)
|
Грунт | Ярослав Левински
|
Лукаш Длоуги Михал Мертиняк
|
1-6, 1-6 |
| 6. | 20 июн 2010 |  Лондон
|
Трава | Кароль Бек
|
 Новак Джокович  Йонатан Эрлих
|
7-6(6), 2-6, [3-10] |
Напишите отзыв о статье "Шкох, Давид"
Примечания
Ссылки
- [www.atpworldtour.com/en/players/wikidata//overview Профиль на сайте ATP] (англ.)
Отрывок, характеризующий Шкох, Давид
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
