Давид III ап Грифид

Давид ап Грифид валл. Dafydd ap Gruffydd
Принц Гвинеда и Уэльса
1282 — 1283
Предшественник:	Лливелин ап Грифид
Преемник:	Мадог ап Лливелин
Рождение:	11 июля 1238(1238-07-11)
Смерть:	3 октября 1283(1283-10-03) (45 лет)
Род:	Династия Аберфрау
Отец:	Грифид
Мать:	Сенена ферх Карадог

Давид ап Грифид (валл. Dafydd ap Gruffydd) (умер 3 октября 1283 года) — третий сын Грифида, сына Лливелина.

Ранние годы

Давид упоминается в 1241 году, когда, по соглашению между Давидом и Генрихом, его и его брата Родри. В следующий раз Давид упоминается 1252 году, а затем и в 1253 году, когда он принес клятву верности королю Генриху III.

В 1255 году Генрих III решил натравить братьев друг на друга, сделав Давида королём Гвинеда. Давид был поддержан Оуайном. В июне того же года Оуайн и Давид потерпели поражение от своего брата Лливелина, в битве при Брин Деруин. Оуайн и Давид попали в плен. Но в 1256 году Давид был выпущен на свободу, а Оуайн остался гнить в тюрьме. В 1263 году Давид вступил в сговор с Генрихом, против Лливелина. В 1267 году Генрих признал Давида в качестве принца Уэльского.

В 1274 году он вступил в сговор теперь уже с королём Эдуардом и с Грифидом ап Гвенвинвином, правителем Южного Поуиса, и его сыном Оуайном, намереваясь убить Лливелина. Предполагалось, что отряд Оуайна совершит нападение на Лливелина 2 февраля, однако их задержала снежная буря, и замысел провалился. Лливелин узнал о заговоре позже, когда Оуайн признался в нём на исповеди епископу Бангора. По его словам, предполагалось сделать Давида правителем Гвинеда в обмен на земли, которые он отдал бы Грифиду. Грифид и Давид бежали в Англию, где король оказывал им поддержку в их набегах на владения Лливелина, что, конечно, лишь ещё больше укрепляло его в мысли, что деятельность против него координируется королём.

В 1277 году Давид находится в составе армии Эдуарда Длинноногого при вторжении в Уэльс. В тот момент большинство валлийских вассалов Лливелина, предали Лливелина. Вскоре был подписан договор в Аберконуи. Согласно этому договору, Лливелин вновь получал под свою власть один лишь Верхний Гвинед, а часть Нижнего Гвинеда была отдана Давиду, с тем условием, что если Лливелин умрёт бездетным, Давиду отойдёт часть Верхнего Гвинеда. Тогда же Лливелин и Давид примирились.

В 1281 году Давид взял штурмом замок Хауарден, уничтожил весь гарнизон, за исключением Роджера де Клиффорда, владельца замка, и Пэйна де Гамажа; обоих он пленил.

Война 1282 года

К началу 1282 года многие мелкие правители, поддержавшие Эдуарда против Лливелина с 1277 года, окончательно разочаровались в королевской власти, так как подвергались постоянному вымогательству со стороны англичан. В Вербное воскресенье того же года Давид напал на занятый англичанами замок Хаварден и осадил Ридлан. Восстание быстро распространилось на другие части Уэльса: были захвачены замок Аберистуита (его восставшие сожгли) и замок Каррег-Кеннен (в Истрад-Тиви, ныне Кармартеншир).

Теперь Давид стал поддерживать Лливелина в войне против Эдуарда, который уже находился в Уэльсе со своей армией. Войска Эдуарда захватили Нижний Гвинед и Англси, хотя им не удалось переправиться через Менай. Архиепископ Кентерберийский попытался выступить в роли посредника: Лливелину предложили крупное владение в Англии в обмен на власть в Уэльсе, а Давид должен был отправиться в крестовый поход и не возвращаться без королевского разрешения. Ответ Лливелина, который иногда сравнивают с Арбротской декларацией, был весьма эмоциональным: он отказался оставить народ, который его предки защищали «с дней Камбера, сына Брута».

Лливелин оставил Давида во главе обороны Гвинеда и отправился со своей армией на юг, чтобы поднять восстание в Среднем и Южном Уэльсе и открыть второй фронт. Возле Билт-Уэллс он был убит, будучи отрезан от своей армии. Предполагается что убийцами были Лорды Валлийской марки, а также правители Южного Поуиса — Грифид и его сын Оуайн, хотя также нужно иметь в виду что к этому моменту уже находился на свободе старший брат Лливелина и Давида — Оуайн. Лливелину отрубили голову и отослали в Лондон.

Принц Уэльса

Давид был признан валлийцами Принцем Уэльса, к этому моменту его старший брат Оуайн, видимо, был уже мёртв.

В январе 1283 года Эдуард I уже контролировал большую часть Уэльса. Давид не собирался сдаваться и готовился к продолжению войны за независимость. Давид был поддержан Грифидом из Поуиса-Вадога, Кинаном и Грифидом, сыновьями Маредида ап Оуайна, который был внуком Грифида, и Рисом Йеанком, который был внуком или правнуком Майлгуна. В условиях ограниченности ресурсов, рабочей силы и оборудования, доступного прохода к Долуидделану, замок стал более беззащитен и Давид перебрался в замок Бере. В апреле 1283 года Бере был осажден более 3000 воинами, под командованием Кинфрига ап Мадога. 25 апреля замок был захвачен. Давид бежал на север, в замок Долбадарн (долина Пэрис, у подножия Сноудона). В мае 1283 он вновь был вынужден переехать, на этот раз в горы над жилищем валлийских королей в Аберуингрегине.

Те, кто выжил, бежали в недоступные убежища в Сноудонии и Дэвид с несколькими последователями скрывался в течение нескольких месяцев в разных местах, где страдали они от голода и холода. В конце концов он отступил к болотам Нанхисглэйна, недалеко от горы Бера около четырех миль выше Абер с женой двумя сыновьями и семью дочерями. Его место отступление было известно Эйниону, епископу Бангорскому, и Гронуи ап Давиду, которые подло предали его

22 июня Давид и его младший сын Оуайн были захвачены именно в Нанхисглэйне. Давид был тяжело ранен в борьбе с англичанами и все-таки был схвачен, а затем был доставлен в лагерь короля Эдуарда в Рудлане в ту же ночь. Давид был взят и перевезён в Честер, а затем переправлен в Шрусбери. Жена Давида, Элизабет де Феррес, их семь дочерей, и их племянница, Гвенллиан, дочь Лливелина Последнего, были взяты в плен в то же время. Были ли они с Давидом или Оуайном на Бера, неизвестно, но это маловероятно.

28 июня и Лливелин попал в плен. Эдуард торжественно провозгласил, что последний из «предательской линии», князья «непокорной нации», теперь в его руках. Валлийское сопротивления временно подошло к концу. 28 июня Эдуард призвал парламент, чтобы встретиться в Шрусбери для обсуждения судьбы Давида.

30 сентября Давид ап Грифид, принц Уэльский, наследник трона Гвинеда, был приговорён к смертной казни. Он стал первым известным на сегодняшний день человеком, который был осуждён и казнён за то, что с этого времени можно охарактеризовать как государственную измену по отношению к королю. Эдвард утвердил, что смерть Давида должна быть медленной и мучительной, и тот стал первым дворянином в истории человечества, казнённым через повешение, потрошение и четвертование. Давида протащили по улицам Шрусбери привязанным к хвосту лошади, растянули на дыбе, повесили, не давая при этом задохнуться, выпотрошили его тело, сожгли его внутренности на костре за «святотатственное совершение своих преступлений в неделю Страстей Христовых», а затем его тело было разрублено на части «за умысел королевской смерти». Джеффри Шрусбери было выплачено 20 шиллингов за выполнение этой ужасной задачи. Казнь прошла 3 октября 1283 года (хотя некоторые источники дают дату 2 октября).

Дочь Давида, Гуладис, как и её двоюродная сестра Гвенллиан, была отправлена в монастырь в Линкольншире — Гвенллиан в Семпрингеме, а Гуладис в Сиксхиллс, где она умерла в 1336 году. Сыновья Давида, Лливелин и Оуайн, были заключены в Бристольском замке; Лливелин умер в замке при загадочных обстоятельствах в 1287 или 1288, в то время как Оуайн в последний раз упоминается в 1325 году.

Семья

Давид был женат на Элизабет Феррерс, которая была дочерью Уильяма де Феррерса, 5-го графа Дерби. У них были следующие дети:

• Лливелин ап Давид
• Оуайн ап Давид
• Гуладис ферх Давид
• и ещё 6 дочерей

Также у Давида был незаконнорождённый сын Давид Рыжий, от любовницы Тангуистл ферх Оуайн

Литература

• Riley Willelmi Rishanger: quondam Monachi S. Albani, Chronica et Annales (Rolls Ser. 28) (1865): 91 («David, fuga dilapsus, multis annis cum Rege Angliæ stetit; a quo, contra morem gentis suæ, miles factus, in ista guerra, ob probitatem et fidelitatem suam, plurimum erat Regi acceptus: unde et eidem castrum de Dimby [Denbigh] contulit in Wallia, cum terris ad valorem mille librarum annui redditus; insuper et uxorem dedit, filiam Comitis Derbeyæ, quæ nuper alio viro fuerat viduata.») [also see Hog F. Nicholai Triveti, de ordine frat. praedicatorum, Annales (English Hist. Soc.) (1865): 298].
• Luard Annales Monastici 3 (Rolls Ser. 36) (1866): 298 (Annals of Dunstable sub A.D. 1283: «Eodem anno David, germanus Leulini, principis Walliæ, captus est per gentem domini regis …et filius suus legitimus captus est cum eo …. Uxor etiam ipsius David, quæ fuit filia comitis de Ferares, alias capta est et inprisonata.»).
• Bellamy, J. G. The Law of Treason in England in the Later Middle Ages (Cambridge University Press, 1970)
• Maud, Ralph, David the last prince of Wales. The Ten «lost» months of Welsh History.
• Pryce, Huw (ed.) The Acts of Welsh Rulers 1120—1283 (Cardiff, 2005)
• Smith, J. Beverley Llywelyn ap Gruffudd, Prince of Wales (Cardiff, 1998), p. 579

Ссылки

• [www.llywelyn.co.uk Ymddiriedolaeth Aber]

Отрывок, характеризующий Давид III ап Грифид

Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.