Давид III Куропалат
| Давид III Великий დავით III დიდი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Прижизненное изображение царя Давида III, из грузинского православного собора Ошки.[1][2][3][4][5]</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 994 — 31 марта 1000[6] или 1001 | ||
| Предшественник: | Адарнасе IV | |
| Преемник: | Гурген II | |
| Вероисповедание: | Православие, грузинская церковь | |
| Рождение: | 930 | |
| Смерть: | 31 марта 1000 или 1001 | |
| Род: | Багратиони | |
| Отец: | Адарнасе III | |
Давид III Куропалат (груз. დავით III კუროპალატი, Давит’ III Kuropalati, ок. 930 — 31 мая 1000, по другим данным — 1001) или Давид III Великий (დავით III დიდი, Давит’ III Диди), также известный как Давид II — царь Тао-Кларджети (Юго-Западная Грузия)[7].
Содержание
Биография
Происхождение
Давид III — сын куропалата Адарнасе, представитель рода Багратионов. В составленной сирийский клирком анонимной хронике 1234 года, в разделе о Закавказье приведены сведения о деятельности Давида-армянина, под которым, очевидно, понимается Давид Куропалат[8].
Правление
Титул
Давид III носил титул царь картвелов, который принял, видимо, после смерти своего двоюродного дяди Баграта II.
Взаимоотношения с Византийской империей
В 976 году в Византии восстал малоазиатский вельможа Варда Склир. Вскоре он занял почти все малоазийские провинции империи. Императоры Василий II и его брат Константин VIII не имели достаточно сил для борьбы с мятежом. Македонская династия оказалась в большой опасности. Для подавления восстания был послан Варда Фока Младший, но этого было недостаточно. Оставалось надеяться на помощь извне. В такой ситуации византийские власти были вынуждены обратиться к Давиду. Царь Давид направил в Византию 12 000 всадников под предводительством Торника и Джоджика. Варда Склир был разгромлен и бежал к арабам.
В благодарность за участие в подавлении восстания Варды Склира Давид III получил от Византии Эрзурумскую область и другие земли. После смерти Давида эти земли должны были быть возвращены Византийской империи. Такое условие не устраивало Давида, поскольку он планировал присоединить пожалованные земли к своему царству, чтобы потом передать их своему наследнику — приёмному сыну Баграту III (внуку Баграта II Регвени). Поэтому Давид принял сторону восставшего против императоров Варды Фоки (987), от которого он ждал поддержки. По всей вероятности, Фока обещал ему передать пожалованные земли в полную собственность. Но в борьбе с императорскими войсками Варда Фока потерпел поражение и погиб. Император направил войско против Давида III Курапалата. Не видя выхода из создавшегося положения, Давид завещал все свои владения и царство императору. Вероятно, он хотел выиграть время, чтобы спасти страну от разорения.
Войны с мусульманами
В 996 году Давид III Куропалат отнял у мусульман Маназкерт и поставил там свой гарнизон. Соседние мусульманские эмиры, раздраженные успехами Давида, выступили против него объединенными силами под начальством Мамлана, арабо-курдского Раввадидского владетеля Азербайджана. Призвав на помощь царя Армении Гагикa I, совместная армяно-грузинская коалиция в 998 году разбила неприятельское войско.
Итоги правления
В 1000 или 1001 году Давид III Великий скончался, как повествуют историки, вследствие отравления. После смерти Давида все его армянские владения[6] были присоединены к Византийской империи.
Давид известен как ревностный покровитель грузинской[9] и армянской[10] письменности и просвещения. По его предложению св. Евфимий-грузин перевёл в Афоне с греческого много рукописей и прислал их в Грузию. При Давиде III было воздвигнуто несколько величественных храмов, украшающих и теперь южную Грузию[9].
До нас дошли монеты этого царя, чеканенные по типу византийских монет Василия II и Иоанна Цимисхия[9].
Напишите отзыв о статье "Давид III Куропалат"
Примечания
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc1p/35238 ОШКИ] — грузинский средневековый монастырь (на территории Турции). Грандиозный собор (окончен между 958 и 961) с рельефным декором и росписью (1036). … (Modern Encyclopaedia)
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/224722 ОШКИ] — грузинский средневековый монастырь (ныне на территории Турции), один из культурных центров Грузии. Грандиозный собор (окончен между 958 и 961); трехапсидное купольное здание, украшенное аркатурой, резными наличниками, рельефными… (Big Encyclopaedic Dictionary)
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_pictures/2377/%D0%9E%D1%88%D0%BA%D0%B8 Ошки] — грузинский средневековый монастырь (ныне на северо востоке Турции); один из культурных центров феодальной Грузии. Грандиозный собор (окончен между 958 и 961, архитектор Григол): в плане триконх с капеллами по сторонам каждой конхи;… (Encyclopaedia of art)
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/es/970/%D0%9E%D1%88%D0%BA%D0%B8 Ошки] — грузинский средневековый монастырь (ныне на северо востоке Турции), один из духовно религиозных и культурных центров Грузии. Грандиозный собор (окончен между 958 и 961) трёхапсидное купольное здание, украшенное аркатурой, резными… (Encyclopaedic Dictionary)
- ↑ [books.google.com/books?id=U4P5F6aIwQQC&pg=PA488&dq=%D0%9E%D1%88%D0%BA%D0%B8&hl=en&ei=_VSvTIi7Iena4wbF2uRx&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=7&ved=0CD8Q6AEwBg#v=onepage&q=%D0%9E%D1%88%D0%BA%D0%B8%20%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%B7%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9&f=falseИллюстрированная энциклопедия «Руссика». История Средних веков]
- ↑ 1 2 Cyril Toumanoff. Armenia and Georgia // The Cambridge Medieval History. — Cambridge, 1966. — Т. IV: The Byzantine Empire, part I, chapter XIV. — P. 593—637.Оригинальный текст (англ.)
Faced with Muslim aggression, the Curopalate David, now the veritable doyen of the Bagratids, succeeded in organising a counter-offensive. In 992/4 he took Manazkert and then, with the assistance of other Bagratids, twice defeated Mamlan of Azerbaijan's retaliatory attacks on Armenia (997, 998). David's death on 31 March 1000 provided the Byzantines with another opportunity of despoiling Christian Caucasia, and Basil II hastened to collect his inheritance. David's hereditary state of Upper Tao and all his Armenian territories were annexed to the Empire. Bagrat III, David's former heir, and his father accepted the inevitable and were recompensed: Bagrat becoming a Curopalate (in this, indeed, David's successor) and Gurgen a Magister. For a time, however, other things occupied the attention of the Georgian Bagratids. In 1008 Bagrat III succeeded his father in Iberia, and, for the first time in history, the two Georgias, eastern and western, were united. David's policy was bearing fruit. The king of united Georgia then imposed his suzerainty upon Kakhetia; defeated, with the aid of Gagik I of Armenia, still another rising Muslim [619] dynasty, the Kurdish Shaddadids of Ganja in Albania (Arran); and wrested from his Bagratid cousins the state of Cholarzene, with Artanuji, in 1101. At his death, on 7 May 1014, Georgia was the most important Caucasian kingdom.
- ↑ Давид III Куропалат — статья из Большой советской энциклопедии.
- ↑ Гусейнов, Р. А. (1974) Сирийские источники по истории Закавказья X—XIV веков. Историко-филологический журнал, № 2 . pp. 47—54.Оригинальный текст (рус.)
В связи с Закавказьем приведены сведения о деятельности Давида-армянина, под которым, очевидно, подразумевается Давид Великий Куропалат; о войне между императором Романом IV Диогеном и великим султаном Алп-Арсланом «в земле Армении», то есть о сражении при Манцикерте (1071 г.)
- ↑ 1 2 3 Давид, грузинские цари // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Sergio La Porta. Conflicted coexistence: Christian-Muslim interaction and its representation in medieval Armenia // Contextualizing the Muslim Other in Medieval Christian Discourse / Edited by Jerold C. Frakes.. — Palgrave Macmillan, 2011. — 106 с.Оригинальный текст (англ.)
Such sociopolitical interactions are echoed in contemporary artistic trends. Peter Cowe has elucidated how Islamic poetry encouraged the emergence of a new cultural aesthetic in Armenian literature that valued poetic expression over prose. Islamic poetic forms and motifs were rapidly indigenized within an Armenian literary context. The land conquered by the forces of the Georgian kingdom included the homes of the famous poets Falaki-i Sirvani, Xaqani, and Nizami. The Georgian Chronicle (Kartlis Cxovreba) and Rustaveli's romance, Man in the Panther Skin (Verxist'q'aosani), display ample evidence of Persian epic and romance, including Ferdowsi's Sah-name and Gorgani's Vis o Ramin.
Although there was no Armenian court in Greater Armenia to support such literary engagements, Armenian translations and adaptations of Islamic romances attest to the dynamic artistic conversation between Armenian authors and Islamic texts. "The Tale of the Bronze City" was likely translated from Arabic at the request of the curopalate of Tayk'/Tao, David (d.1000). Into this translation, as into other prose narratives translated from Arabic, mono-rhymed quatrains — known as Kafas (from Arabic qafiya) — were inserted to bring the tragic and didactic elements of the story into relief. The extremely learned Armenian scholar and nobleman Grigor Magistros (d.1058) introduced the consistent use of end rhyme into Armenian poetry, inspired by the qasida poetic form, possibly by al-Mutannabby in particular. He also composed a rhymed metrical version of the Bible in three days after a Muslin named Manuc'e boasted of the Qur'ans superiority over Christian scripture on the grounds that it was poetry. Grigor may also have been the first Armenian to engage in an epistolary exhange with Muslims on the topic of religion. The Armenian poet Frik (d. ca. 1300) rendered Persian quatrains into Armenian. His somewhat later contemporary Kostandin Erznkac'i (1250/1260-ca. 1330) was asked by his brethren—although it is unclear whether they were monastic or not—to compose a poem in the same manner as the Sah-name after listening to a recitition from it. Persian an Arabic influences have been detected in the Armenian romance Patmut'iwn Farman Mankann (The History of the Youth Farman).
Отрывок, характеризующий Давид III Куропалат
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
