Дадиани, Давид Леванович

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Давид I Дадиани груз. დავით დადიანი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Владетельный князь Мегрелии
30 июля 1846 — 30 августа 1853
Предшественник:	Леван V
Преемник:	Николай I
Вероисповедание:	православие
Рождение:	26 января 1813(1813-01-26) Чкадуаши, Зугдидский район
Смерть:	30 августа 1853(1853-08-30) (40 лет) Горди
Место погребения:	Мартвильский кафедральный собор
Род:	Дадиани
Отец:	Леван V
Мать:	Марта Зурабовна Церетели
Супруга:	княжна Чавчавадзе Екатерина Александровна
Дети:	сыновья: Леван, Николай I и Андрей дочери: Мария, Нино, Саломея и Тамара
Награды:	Орден Святого Станислава 1 ст., Орден Святого Владимира 3 ст.

Давид I Дадиани (груз. დავით დადიანი) (23 января 1813— 30 августа 1853) — владетельный князь (мтавар) Мегрелии с 1840 года.

Происхождение

Давид был сыном владетельного князя Мегрелии Левана V (1793—1846) и княжны Марты Зурабовны Церетели (дочери крупного и влиятельного имеретинского феодала — князя Зураба Церетели от брака с княжной Тамарой Дадиани). Приходился внучатым племянником последней имеретинской царице Марии (супруге Соломона II) и двоюродным племянником последнему абхазскому правителю Михаила Шервашидзе. Через свою бабку царевну Нину был правнуком последнего царя Грузии (Картли-Кахети) Георгия XII.

Биография

Воспитывался под руководством русских генералов князя В. О. Бебутова и барона Г. В. Розена. В 1829 году зачислен корнетом в лейб-гвардии Казачий полк, в котором дослужился до чина полковника. Впоследствии (27.04.1845) получил также чин генерал-майора.

Ещё при жизни отца 11 мая 1840 года принял на себя управление княжеством, которое находилось в крайне бедственном положении: казна была расхищена, всюду царили анархия и беспорядок. Давид в целях наведения порядка предпринял реформы, кардинальным образом менявшие прежние порядки.

В частности, он разделил княжество на округа, во главе которых были поставлены назначаемые лица из числа родовитой знати. На основе «Положения об управлении Закавказским краем» 1842 года, им было составлено руководство по управлению вновь образованными округами. В прежние времена должность судьи была наследственной, и была закреплена за некоторыми княжескими родами. Молодой князь установил сменяемость судей и назначил таксу за исполнение должности судьи, в пользу государственной казны. Кроме того, им была проведена церковная реформа. В частности он освободил белое духовенство княжества от крепостной зависимости. До него священники отбывали личные и поземельные повинности наравне с другими крестьянами. Священники исполняли разные хозяйственные работы и зачастую перетаскивали тяжести во время передвижения господ, находясь в числе их прислуги. Кроме того, он убедил архиепископа Чкондидского (Чкондидели) заменить поборы натурою и издельную повинность на денежную. Вследствие чего каждый крестьянский дом епископских имений, вместо натуральных приношений и работ, был обложен тремя рублями, и архиепископ стал получать до 12000 руб. в год. Затем Давид предложил вносить эти 12000 руб. из своей казны в пользу Чкондидели, а все его имение записать в свой удел. После смерти архиепископа, на его место, по указанию Давида, был назначен Феофан, с помощью которого он и привел в исполнение этот свой план.

Своими реформами и установлением новых налогов Давид Дадиани приобрел себе много врагов среди дворянства, но, будучи человеком энергичным и решительным, преследовавшим практические цели по реформированию княжества, он мало обращал внимания на неудовольствие подданных. Он был законодателем, судьей и, будучи строгим исполнителем закона, однако, считал себя вправе пользоваться имуществом подданных, когда в этом была необходимость. Недовольство на его жесткое правление и смену привычных порядков росло среди народа, и вызывало в ответ с его стороны нередко жестокие меры даже против высшего класса. Такая твердость была обусловлена надеждой на военную помощь России, в соответствии договором 1803 г. Обстановка в княжестве все более накалялась и Мегрелии грозила междоусобица. Русское правительство через князя Воронцова предложило Давиду за денежное вознаграждение отказаться от своей власти, но в ответ на это предложение, Давид потребовал оставить за ним все его имения и выдать ему единовременно 30 000 червонных. Это требование не было удовлетворено и князю было дано понять, что жестокий способ правления повлечет за собою упразднение его автономии. Давид понял опасность своего положения и смягчил методы правления.

В 1849 году на базе предметов из хранилища сокровищ владетеля и грузинских древностей Давид при дворце основал музей, существующий и поныне. Он умер в возрасте 40 лет, накопив к этому времени до миллиона рублей червонными, от болезни, которая часто встречалась в Имеретии. По словам врача Андреевского

У него началось расстройство желудка, потом заушница, которая, не созрев, произвела воспаление мозговой плевры и была причиной его смерти. Народ начал говорить, что Дадиани отравили за неблагочестивые поступки с церковным имуществом, которое он присвоил после смерти последнего Чкондидели. Говоря вообще, смерть его обрадовала Мегрелию, потому что угнетенные мегрельцы надеялись на решительное и действительное вмешательство русского правительства в его положение. В Мегрелии у меня не было ни брата, ни свата, но я знал, что претерпевали мегрельцы от Дадиани, как Дадиани дурачил русскую власть для приобретения большего и большего влияния.

Поскольку его сын и наследник Николай, был еще мал, управление княжеством приняла на себя его вдова Екатерина Александровна.

• Портреты Давида I
• David Dadiani.jpg
• 1. Давид Дадиани.jpg
• 3. Давид Дадиани.jpg

Награды

российские:

• Орден Святого Владимира 4 ст. с бантом (1829)
• Орден Святого Станислава 2 ст. со звездой (1835)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1846)
• Орден Святого Владимира 2 ст. (1849)

Семья

Первым браком был женат с 10-летнего возраста на княжне Дареджан Дадешкелиани, дочери владетельного князя Сванети Циоха Дадешкелиани. Брак был расторгнут в 1835 году, и княгиня Дареджан, вышла замуж за кахетинского князя Давида Абхази (Абхазишвили-Анчабадзе).

Вторым браком с 1839 года был женат на княжне Екатерине Александровне Чавчавадзе, дочери генерал-лейтенанта и поэта Александра Гарсевановича Чавчавадзе и княжны Саломеи Ивановны Орбелиани. После смерти мужа княгиня Екатерина вплоть до совершеннолетия сына Николая управляла княжеством на правах регентши. В этом браке родились князья и княжны:

• Мария (1840—1842)
• Нино (1841—1848)
• Леван (1842—1844)
• Николай (1847—1903]), владетель Мегрелии (1853—66), затем — светлейший князь Мингрельский
• Саломея (1848—1913), замужем за принцем Ашилем Шарлем Луи Наполеоном Мюратом (1847—1895).
• Андрей (1850—1910), генерал-лейтенант
• Тамара (1853—1859)

Отрывок, характеризующий Дадиани, Давид Леванович

В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.