Николай Дадиани

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дадиани, Николай Давидович»)
Перейти к: навигация, поиск
Николай I Дадиани
ნიკოლოზ (ნიკო) დავითის ძე დადიანი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб светлейших князей Мингрельских</td></tr>

Владетельный князь Мегрелии
30 августа 1853 — 1866
Предшественник: Давид I
Преемник: Должность упразднена
 
Вероисповедание: Грузинская православная церковь
Рождение: 4 января 1847(1847-01-04)
Зугдиди
Смерть: 24 января 1903(1903-01-24) (56 лет)
Санкт-Петербург
Место погребения: Мартвильский кафедральный собор, Мартвили
Род: Дадиани
Отец: Давид I
Мать: Екатерина Александровна Чавчавадзе
 
Военная служба
Годы службы: 1856—1878
Принадлежность: Российская империя Российская империя
Звание: флигель-адъютант (1856)
штабс-ротмистр (1868)
подполковник (1877)
генерал-майор (1878)
Сражения: Русско-турецкая война (1877—1878)
 
Награды:

Нико Дадиани (груз. ნიკოლოზ (ნიკო) დავითის ძე დადიანი; 4 января 1847, Зугдиди — 24 января 1903, Петербург) — последний владетельный князь Мегрелии (1853—66). После утраты трона стал именоваться на русский манер: светлейший князь Николай Давидович Мингрельский.





Происхождение

Сын владетельного князя Мегрелии Давида I Дадиани (18121853) и Екатерины Александровны, урождённой княжны Чавчавадзе, дочери генерал-лейтенанта и поэта Александра Гарсевановича Чавчавадзе.

Биография

Ему было 7 лет, когда умер отец и княжеством от его имени до совершеннолетия управляла мать совместно с регентским советом (в состав которого входили младшие братья его отца: Григорий Леванович и Константин Леванович).

С началом военных действий турок под командованием Омер-паши, против Мегрелии (в ходе Крымской войны) находился в войсках княжества вместе с матерью княгиней Екатериной. В 1856 прибыл с матерью на коронацию императора Александра II, был пожалован флигель-адъютантом и зачислен в лейб-гвардии Кавказский эскадрон Собственного Его Величества конвоя. После отъезда матери в Мегрелию в 1857 остался в Петербурге. Для завершения образования был отправлен в Париж.

Когда Мегрельское княжество было упразднено в 1866 году, Николай Давидович на основании именного Высочайшего указа от 4 января 1867 года получил право именоваться Светлейшим князем Мингрельским[1] и в компенсацию за отказ от владетельных прав в пользу русского императора получил от российского правительства миллион рублей, сохранив в личной собственности имения, принадлежавшие ему в Мегрелии, в том числе дворец Дадиани в Зугдиди и Горди.

Был дружен с наследником-цесаревичем Николаем Александровичем. В 1868 произведен в штабс-ротмистры. Участвовал в боях Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., кавалер боевых орденов, награждён золотым палашем с надписью «За храбрость». В 1877 произведен в подполковники, а в 1878 — в генерал-майоры.

Умер в 1903 году. Его тело было доставлено на родину; похоронен в родовой усыпальнице в Мартвильском кафедральном соборе. На похороны последнего из независимых владетелей прибыли представители всех областей Грузии. Торжественные заупокойные прошли во многих храмах.

Кандидат на болгарский престол

В 1886 году русское правительство выдвигало его кандидатуру на престол Болгарии (после детронизации Александра Баттенберга), но австро-германская дипломатия сумела добиться воцарения принца Фердинанда Кобургского.

Общественная деятельность

Князь Николай Давидович являлся одним из основателей Земельного дворянского банка. Передал Обществу по распространению грамотности среди грузин богатейшею библиотеку старинных грузинских книг, принадлежавших князьям Дадиани (179 томов, в том числе рукописи X и XI вв).

Семья

Был женат 14 апреля 1874 года на графине Марии Александровне Адлерберг (1849—1926), фрейлине двора, дочери министра двора графа Александра Владимировича Адлерберга от брака с Екатериной Николаевной Полтавцевой. В этом браке были рождены:

  • Екатерина (1875—1875).
  • Николай (1876—1919), второй и последний светлейший князь Мингрельский. В 1914 году камер-юнкер, был причислен к министерству иностранных дел. Арестован большевиками и умер в петроградской тюрьме. Его невеста княжна Елена Эристави добилась разрешения похоронить его в ограде церкви грузинского подворья.
  • Саломе-Миа Николаевна (1878—1961), фрейлина, с 1897 года замужем за князем Александром Николаевичем Оболенским.

У Николая Давидовича была также внебрачная дочь Меник Николаевна (1880—1954), от княжны Кесарии Кишвардовны Чиковани (1854— ? ). С рождения была признана в своих правах и носила титул — княжна Меник Николаевна Дадиани. Была замужем за князем Андрией (Индико) Давидовичем Геловани (1872—1924).

В искусстве

Иоганн Штраус (сын) посвятил Дадиани своё произведение «[imslp.org/wiki/Niko-Polka,_Op.228_(Strauss_Jr.,_Johann) Niko-Polka]», op. 228

Напишите отзыв о статье "Николай Дадиани"

Примечания

  1. Согласно Высочайшему указу Николаю Давидовичу было предписано титуловаться светлейшим князем Мингрельским, его брату Андрею предписано было титуловаться светлейшим князем Дадиан-Мингрельским, с правом передачи титула Светлости в порядке первородства.

Ссылки

  • [giorgi.moifoto.ru/92556/f2167178/ Надгробная плита Николая Давидовича]
  • [www.youtube.com/watch?v=R_o8S4DWGW8/ Запись «Niko-Polka»]
Предшественник:
Давид I
Владетельный князь Мегрелии
18531866
Преемник:
переход к русской короне

Отрывок, характеризующий Николай Дадиани

Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.