Дадли, Амброуз, 3-й граф Уорик

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Дадли.
Амброуз Дадли
англ. Ambrose Dudley<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гравюра с портрета неизвестного художника, 1620 год</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Лорд-лейтенант Уорикшира[en]
1569 — 1570
1587 — 21 февраля 1590
Граф Уорик
26 января 1561 — 21 февраля 1590
Предшественник: Джон Дадли-младший
Преемник: титул отошёл короне
Барон Лайл
25 января 1561 — 21 февраля 1590
Предшественник: титул учреждён
Преемник: титул отошёл короне
 
Рождение: ок. 1530
Смерть: 21 февраля 1590(1590-02-21)
Лондон, Королевство Англия
Место погребения: Коллегиальная церковь Святой Марии в Уорике[en]
Род: Дадли
Отец: Джон Дадли, герцог Нортумберленд
Мать: Джейн Гилфорд
Супруга: 1. Энн Хорвуд
2. Элизабет Тейлбойз[en]
3. Энн Рассел
 
Военная служба
Годы службы: 1560 — 1590
Звание: Мастер-генерал артиллерии[en]
Сражения: Восстание Кетта[en], кампания против Марии Тюдор (1553), битва при Сен-Кантене (1557), Ньюхейвенская кампания (1562–1563), Северное восстание[en] (1569)
 
Автограф:
 
Награды:

А́мброуз[1] Да́дли, 1-й[2][3]/3-й[4][5][6] граф Уо́рик (англ. Ambrose Dudley, 3rd Earl of Warwick; ок. 1530 — 21 февраля 1590) — английский аристократ и военный деятель; брат Гилфорда Дадли, супруга «девятидневной королевы», и Роберта Дадли, фаворита королевы Елизаветы I.

Амброуз был четвёртым сыном Джона Дадли, герцога Нортумберленда, и его супруги Джейн Гилфорд. Отец мальчика возглавлял английское правительство при Эдуарде VI, а после его смерти безуспешно пытался посадить на английский трон свою невестку Джейн Грей. Амброуз, участвовавший в интригах отца, вместе с братьями оказался в Тауэре, откуда был освобождён стараниями матери, зятя и своей второй жены в конце 1554 или начале 1555 годов. После освобождения Дадли поступил на военную службу к Филиппу II Испанскому, супругу королевы Марии I.

После смерти католички Марии I на троне оказалась протестантка Елизавета I и семейство Дадли, из которых к тому моменту оставались в живых только Амброуз, Роберт, Мэри и Кэтрин, оказалось в большом фаворе: они получали богатые земли, титулы и важные государственные должности. Роберт Дадли стал фаворитом королевы, Мэри её приближённой фрейлиной. Амброузу же были возвращены наследственные титулы и владения отца, конфискованные в 1553 году. Он продолжал военную службу и возглавлял силы англичан в первой гугенотской войне в 1562—1563 годах и участвовал в подавлении Северного восстания в 1569.

Несмотря на три брака Амброуз умер бездетным: оба его ребёнка — сын и дочь — умерли в 1552 году. Амброуз был дружен с братом Робертом, вместе с которым покровительствовал пуританскому движению в Англии. Он умер в 1590 году после ампутации ноги, травмированной во время первой гугенотской войны.





Происхождение и ранние годы

Амброуз Дадли родился приблизительно в 1530 году[7] и был четвёртым сыном из тринадцати детей в семье Джона Дадли, будущего герцога Нортумберленда, и его жены Джейн Гилфорд[8]. По отцу Амброуз принадлежал к семейству Дадли, чья родословная восходит к роду Роланда из Саттона, сына Харви, который унаследовал ленные владения и подати с Саттона, как потомок одного из бретонских завоевателей, последователей Алена Рыжего. В начале XIV века семейство Саттонов, чьим потомком через деда по отцу был Амброуз, получило титул барона Дадли[9]. Его дед Эдмунд Дадли, будучи советником Генриха VII, был казнён вскоре после смерти короля. Через свою бабушку по отцу, Элизабет Грей, баронессу Лайл[en], Амброуз был потомком героев Столетней войны Ричарда де Бошана, графа Уорика, и Джона Талбота, графа Шрусбери[10][11].

На момент рождения Амброуза его отец был рыцарем; в 1537 году Джон Дадли стал вице-адмиралом, позднее лорд-адмиралом[12], а в 1542 году он получил титул виконта Лайла[en], когда-то принадлежавший его матери[13]. В начале правления Эдуарда VI отец Амброуза получил титул графа Уорика[14], в 1550 году он возглавил Тайный совет, а ещё через год Джон получил титул герцога Нортумберленда. Мать Амброуза служила фрейлиной при королевах Анне Болейн и Анне Клевской[15]. При дворе Болейн она заинтересовалась реформистской религией и с середины 1530-х годов семейство оказалось в евангелистских кругах[16]; своих детей Дадли воспитывали в духе ренессансного гуманизма[17][18][19]. Среди учителей Амброуза были математик и герметист Джон Ди и оратор Томас Уилсон[en][18][20].

В августе 1549 года Амброуз вместе с отцом и братом Робертом участвовал в подавлении восстания крестьянской армии Роберта Кетта[7][21]; по возвращении в Лондон Амброуз был посвящён в рыцари[22] и женился на Энн Хорвуд, дочери покойного генерального атторнея Уильяма Хорвуда[en]. Предположительно в первом браке у Дадли был сын Джон, родившийся около 1545/1550 года и умерший в 1552 году[23][24], а также дочь, умершая вскоре после рождения также в 1552 году[7]; в этом же году от потливой горячки умерла и супруга Амброуза. Вскоре после смерти Энн Дадли женился во второй раз: его избранницей стала Элизабет Тейлбойз[en] — богатая баронесса Тейлбойз из Кайма в собственном праве[25]. Амброуз, как и его старший брат Джон, вёл активную жизнь при дворе, часто участвовал в турнирах и других мероприятиях[26].

Падение Дадли

В январе 1553 года король Эдуард VI заболел и к началу июня его состояние было безнадёжно[27]. К этому времени имперский посол Жан Схейве[en] уже больше года был убеждён, что Нортумберленд занимался неким «большим заговором», целью которого было надеть на голову Дадли корону[28][29]. Находясь в поисках признаков заговора посол предполагал, что Джон Дадли собирается подтолкнуть к разводу старшего сына, Джона, чтобы затем тот заключил брак с принцессой Елизаветой[30]. В действительности, потенциальным носителем короны из семейства Дадли мог быть только младший брат Амброуза Гилфорд, который незадолго до этого женился на любимой кузине короля — Джейн Грей[31][32], которая в свою очередь через месяц после свадьбы была названа наследницей престола в обход единокровных сестёр короля Марии и Елизаветы[33][34]. 21 июня 1553 года представители знати подписали патентное письмо, которое передавало английскую корону Джейн Грей[35][36]. Король Эдуард VI скончался 6 июля. 10 июля молодая королева и её супруг торжественно въехали в Тауэр; в этот же вечер в Лондон прибыло письмо от принцессы Марии, в котором она называла себя королевой и требовала подчинения Тайного совета[37].

14 июля Амброуз вместе с отцом и братом Джоном выступил против Марии[38]. В течение недели Дадли с войсками пребывали в Кембридже и Бери-Сент-Эдмундсе в бездействии; здесь же 20 июля они узнали, что Мария при поддержке Тайного Совета и лондонского самоуправления была провозглашена королевой, а мать Амброуза, его брат Гилфорд и невестка Джейн были арестованы. Для Дадли было всё кончено и Джон Дадли-старший, находясь в Кембридже, признал Марию королевой на рыночной площади[39]. Город, который в начале радушно принимал герцога Нортумберленда и его войска, теперь находился в нервном напряжении и жаждал угодить новой королеве. Большая группа горожан и университетских обитателей окружили Королевский колледж, в котором обосновались Дадли, с целью арестовать Нортумберленда. Джон Дадли-старший осознавал своё положение и решил сдаться без боя, Амброуз последовал за ним[40], в то же время Джон-младший оказал сопротивление[41]. Противостояние с местными жителями длилось всю ночь и к утру брат Амброуза решился бежать[42][43], но было уже поздно: граф Арундел[en] прибыл в Кембридж, чтобы арестовать Нортумберленда и всю его свиту[44]. Дадли возвратились в Лондон бок о бок и здесь страже пришлось защищать их от разъярённой толпы[45].

Через несколько дней почти все Дадли оказались в Тауэре. Старший брат Амброуза, Джон, был осуждён 18 августа 1553 года в Вестминстер-холле вместе с отцом и маркизом Нортгемтоном[en]. Слушание по делу Джона было последним и он, в отличие от остальных, сразу признал свою вину[46]. Глава семейства был казнён 22 августа, за день до этого он был доставлен в церковь Святого Петра в оковах[en], где он публично причастился по католическому канону[47]. Суд над Амброузом, его братьями Гилфордом и Генри, женой Гилфорда, Джейн, и архиепископом-реформатором Кранмером состоялся 13 ноября под председательством убеждённого католика Ричарда Моргана[en][48]. Осуждение Джейн и братьев Дадли стало юридической формальностью (все они уже были лишены гражданских и политических прав и не отрицали своей вины); главной целью судилища была расправа над Кранмером[49]. Все обвиняемые, как и ожидалось, были приговорены к смерти: мужчины к повешению, потрошению и четвертованию, Джейн — к сожжению заживо или обезглавливанию, на усмотрение королевы[48][50].

Освобождение из Тауэра и жизнь при дворе

После восстания Уайетта, 12 февраля 1554 года, Гилфорд Дадли и Джейн Грей были обезглавлены на Тауэрском холме; Амброуз и трое его братьев всё ещё находились в заключении[51]. На стенах своей камеры братья вырезали свои имена и геральдические эмблемы[52]. Во второй половине 1554 года мать Амброуза и его зять Генри Сидни[en] старались обрести связи в окружении супруга королевы Филиппа Испанского как в Англии, так и в Испании[53]. В октябре их стараниями братья Амброуза — Джон, Роберт и Генри — обрели свободу; они были перевезены в дом Сидни в Кенте. Вскоре после освобождения Джон Дадли скончался[54] и Амброуз, всё ещё находившийся в заключении в Тауэре, стал главой семьи. Амброуз был освобождён в декабре 1554 или январе 1555 года после ходатайства его супруги Элизабет[7][54]. Вскоре после освобождения Амброуз вместе с братом Робертом принял участие в нескольких турнирах, которые устроил Филипп Испанский в ознаменование дружбы между Англией и Испанией[55]

Имущество Дадли было конфисковано во время судов в 1553 году. В 1554 году королева Мария возвратила матери Амброуза часть личного имущества и даровала ей право пользования домом её покойного супруга в Челси[56][57][58], где Джейн Дадли умерла 15 или 22 января 1555 года[59]. Несмотря на то, что сам Амброуз был лишён всех имущественных прав, Мария позволила ему принять наследство матери[7]. При дворе же братьям Дадли были рады только тогда, когда там присутствовал супруг королевы[60]; позднее в 1555 году Дадли было предписано покинуть Лондон, а в следующем году, после мятежа дальнего родственника Дадли Генри[en], французский посол Антуан де Ноай писал, что правительство пытается задержать «детей герцога Нортумберленда», которые, по всей видимости, находились в бегах[61][62]. В начале 1557 года ситуация изменилась: в январе братья получили личный контингент для сражений за Филиппа Испанского, который теперь стал королём Испании. Амброуз, Роберт и Генри вместе с испанскими войсками участвовали в битвеа при Сен-Кантене в 1557 году, в которой был убит Генри. За свои заслуги перед короной Амброуз и его единственный к тому моменту брат Роберт были восстановлены в правах парламентским актом в 1558 году[63]. Участие в военных кампания испанского короля довело Амброуза и его жену практически до банкротства и им пришлось жить в весьма стеснённых условиях[7].

При королеве Елизавете I

Королева Мария I умерла в ноябре 1558 года и на трон взошла протестантка Елизавета I. До этого момента из многочисленного потомства герцога Нортумберленда дожили только два сына и две дочери — Амброуз, Мэри, Роберт и Кэтрин; все они сразу же оказались в большом фаворе у новой королевы: Амброуз получил должность мастер-генерала артиллерии[en], Мэри — должность в тайных палатах королевы «без оплаты», Роберт — должность королевского конюшего, бездетная Кэтрин занималась воспитанием девушек из джентри и дворянства в Мидлендсе и Йоркшире. Когда в 1558 году парламентский акт отменил лишение прав Дадли, братья отказались от прав на какое-либо имущество или титулы отца. Позднее 25 и 26 января 1561 года для Амброуза был возрождён принадлежавший отцу и старшему брату титул графа Уорика, а также вновь создан титул барона Лайла, когда-то принадлежавший семье его бабки по отцу; в следующем году ему была возвращена большая часть владений, конфискованных у Нортумберленда в 1553 году[64]. Среди возвращённой Дадли собственности оказались Уорикский замок, который стал резиденцией Амброуза, и соседний замок Кенилуэрт, ставший резиденцией Роберта; в Уорикском замке Амброуз летом 1572 года принимал королеву[65]. Как и их отец ранее, Амброуз и Роберт приняли геральдическую эмблему средневековых графов Уорика — медведь в наморднике и необструганный ствол[7].

В 1562 году в Франции разразилась первая религиозная война и королева Елизавета оказалась под давлением со стороны своих советников-протестантов, желавших оказать помощь гугенотам. Гугенотам, осаждённым предводителем католических войск Франсуа де Гизом в Гавре, была предложена английская военная помощь в обмен на передачу города Англии; позднее королева планировала обменять Гавр на Кале, который Англия потеряла в 1558 году. По решению Елизаветы I в Гавр был направлен гарнизон в размере шести тысяч человек[66][67][68] под командованием Амброуза, который возглавил экспедицию вместо брата Роберта[7].

Амброуз прибыл в Гавр в конце октября 1562 года. Он изначально был настроен скептически, поскольку считал, что английским войскам не удастся удержать город. Вскоре стало ясно, что королева не желала активного участия своих войск в гугенотской войне. В марте 1563 года французам был предложен мир; Елизавета собиралась обменять Гавр на Кале, как и было запланировано по договору с гугенотами, однако объединившиеся французы выступили против англичан. Укрепления Гавра требовали значительного расширения и ремонта, чтобы выдержать длительную осаду. Всё же Дадли старался удержать город, стены которого буквально рушились под французскими бомбардировками; в конце концов, Елизавета I позволила Амброузу сдать город в июле 1563 года, когда английские войска стала выкашивать чума[69]. Сам Амброуз был ранен в ногу, когда вёл переговоры с французами, и вернулся в Англию тяжело больным. Он писал брату, что счастлив «что его жизнь завершится благодаря травме, а не какой-либо другой болезни»[70]. Несмотря на чуму и неудовольствие королевы, Роберт встречал брата в Портсмуте[71]. С политической стороны экспедиция оказалась провальной, однако Амброуз был признан хорошим командующим, способным поддерживать боевой дух и хорошее отношение к местному гражданскому населению. В награду Дадли получил уэльское лордство Ритин и был посвящён в рыцари ордена Подвязки ещё во время пребывания во Франции. Боевое ранение, которое так никогда не заживало, сделало Амброуза непригодным для некоторых государственных постов, таких как лорд-президент совета Севера и лорд-заместитель Ирландии[en], которые были предложены Амброузу позднее[7].

Когда Дадли пребывал во Франции, скончалась его жена Элизабет Тейлбойз, и в 1565 году он женился в третий раз: избранницей Амброуза стала шестнадцатилетняя Энн Рассел, старшая дочь Фрэнсиса Рассела[en], 2-го графа Бедфорда, и его первой жены Маргарет Сент-Джон. По материнской линии Энн была пра-пра-правнучкой Маргарет Бошан из Блетсо и, таким образом, четвероюродной сестрой королевы Елизаветы, членом двора которой Энн была с раннего детства. Официальная церемония состоялась 11 ноября 1565 года в королевской часовне дворца Уайтхолл; свадьба, ставшая одним из крупнейших празднований в правление Елизаветы I, сопровождалась многочисленными турнирами и банкетами. Этот брак, организованный Робертом Дадли, имел и политический подтекст, соединив две самых известных пуританских семьи в стране. Кроме того, на него возлагались большие надежды по продолжению рода Дадли, поскольку к тому моменту ни Амброуз, ни его брат, который также был вдовцом и в ближайшем будущем не рассматривал для себя возможность нового брака, не имели детей. Как бы то ни было, наследников ни мужского, ни женского пола у пары так и не появилось[72].

В ноябре 1569 года на севере Англии вспыхнуло восстание[en] католиков, желавших посадить на английский трон шотландскую королеву-католичку Марию Стюарт, находившуюся в английском плену[73]. Амброуз стал одним из командиров, направленных подавить мятеж, который, впрочем, быстро угас. Вскоре после этого, Амброуз, состояние здоровья которого резко ухудшилось, с разрешения королевы отправился в Мидлендс. В январе 1570 года Роберт Дадли, встретившийся с выздоравливающим братом в Кенилуэрте, писал Елизавете I: «даже в плохую погоду он [Амброуз] каждый день ездит на лошади; служба Вашему Величеству заставляет его забыть о боли… конечно, он сильно устал, хотя на мой взгляд это лучше для его тела»[7].

Будучи мастер-генералом артиллерии, Амброуз заведовал важным правительственным департаментом, отвечавшим за централизованное управление хранением, вводом в эксплуатацию артиллерии, боеприпасов и стрелкового вооружения. Вильгельм I Оранский восхищался английскими пушками и Амброуз, которой был ярым сторонником международного протестантского союза[74], охотно поставлял их принцу; испанский посол официально протестовал против этой практики в 1576 году, поскольку эти пушки использовались против испанского правления в Нидерландах. В 1573 году Амброуз вошёл в Тайный совет, заседания которого он регулярно посещал вплоть до 1580-х годов, когда состояние его здоровья вновь резко ухудшилось[7]. Во время судебного процесса над шотландской королевой Дадли выступал в качестве комиссара и Мария Стюарт просила его похлопотать за неё перед Робертом Дадли[75].

Личная жизнь

Амброуз Дадли был одним из главных покровителей умеренного пуританства, основной целью которого была проповедническая деятельность[76][77]. Неодобряемая официальной церковью деятельность пуритан в высшей степени зависела от личной инициативы влиятельных дворян. В 1567 году два графа из рода Дадли, Амброуз и Роберт, совместно с местными джентри основали консорциум, предназначенный для «проповедников Евангелие в графстве Уорик»[78][79]. Амброуз Дадли также помог проповеднику Джону Филду[en], когда он попал в беду в 1565 году за публикацию «подрывной» книги; в 1572 году он был заключён в тюрьму и братья Дадли искали возможность перевести проповедника в дом лондонского олдермена, а затем внесли денежные средства за его освобождение[80]. Как и Роберт, Амброуз финансировал исследовательские экспедиции и каперство; так, Дадли был главным покровителем экспедиции Фробишера к Северо-Западному проходу, хотя он внёс весьма скромную сумму — пятьдесят фунтов[81].

Амброуз был особенно близок с Робертом, который с 1557 года был его единственным братом. Амброуз говорил о Роберте: «нет никого, кто знал бы дела его лучше, чем я»; Роберт же говорил, что «любит брата как себя самого»[7]. Елизавета I, испытывавшая симпатию к Амброузу, любила шутить, что он не так изящен и не так красив, как его брат, и уж точно толще Роберта[82]. Не имевший собственной резиденции в Лондоне Амброуз часто располагался в шикарных покоях Лестер-хауса[en], где имел собственные спальню, гардероб и столовую[83]. Всё свободное время братья старались проводить друг с другом и сёстрами Мэри и Кэтрин[84]. Роберт умер бездетным в сентябре 1588 года, оставив всё своё имущество и долги брату. Амброузу также была поручена опека над незаконнорожденным сыном Роберта, который был тёзкой[en] отца и должен был унаследовать имущество Амброуза, приходившегося ему, помимо прочего, крёстным отцом[7].

После своего первого брака Амброуз оставался бездетным: его вторая жена Элизабет перенесла в 1555 году ложную беременность, а третья жена, Энн, которая была почти на двадцать лет моложе мужа, оказалась скорее его родственной душой, нежели любовницей. В 1570-х и 1580-х годах супруги предпочитали жить вдали от Лондона. Долгие годы Амброуз страдал от последствий травмы ноги, полученной во время военной службы в 1563 году. В конце января 1590 года ногу пришлось ампутировать, в результате чего 21 февраля Амброуз скончался в лондонском Бедфорд-хаусе. За два дня до смерти Дадли навестил дипломат Эдвард Стаффорд[en]; он обнаружил графа «в великих страданиях, которые длились до самой его смерти», а графиню — сидящей «у огня и полную слёз, мешавших ей говорить». Граф Уорик был похоронен в капелле Бошанов коллегиальной церкви Святой Марии в Уорике. Благодаря своему спокойному, домашнему образу жизни Амброуз вошёл в историю как «добрый граф Уорик»[7].

Амброуз оставил по себе долги в размере семи тысяч фунтов, так что Энн пришлось продать своему кузену Джону Сент-Джону[en] за шесть тысяч замок Чирк[en], унаследованный Амброузом после смерти Роберта. В 1602 году Энн также пришлось продать коттедж с садом в Стратфорд-апон-Эйвоне; новым владельцем дома стал Уильям Шекспир[85]. В качестве своего последнего пристанища Энн сохранила дом Дадли в Нортоу, Хартфордшир[7].

Герб

Герб Амброуза Дадли, графа Уорика, основан на элементах герба его отца. Щит увенчан графской короной и окружён лентой ордена Подвязки: в лазоревом поле золотая надпись Honi soit qui mal y pense [Пусть стыдится подумавший плохо об этом].

Щит трижды рассечён и пересечён: в первой части начетверо — в золотом поле зелёный восстающий леопард, вооружённый червленью [герб Дадли[86]], в верхнем правом углу кресчент [лежащий полумесяц] — символ второго сына; во второй части — в золотом поле два лазоревых крадущихся леопарда один над другим [герб Сомери/Дадли из Дарема]; в третьей части — щит с серебряным титлом разделён на шесть серебряных и лазоревых поясов, глава щита обременена тремя червлёными кругами [герб Элизабет Грей, баронессы Лайл[87]]; в четвёртой части — в золотом поле червлёный рукав [герб Гастингсов[88][89]]; в пятой части — щит пересечён на восемь серебряных и лазоревых частей и окантован червлёными мартлетами [герб Валансов, графов Пембрука[88]]; в шестой части — в червлёном поле золотой восстающий леопард, щит окантован золотой фигурной каймой [герб Талботов, баронов и виконтов Лайл]; в седьмой части — в червленом поле золотой пояс в сопровождении шести перекрещенных золотых крестов [герб Бошанов, графов Уорика[90]]; в восьмой части — в шахматном золотом с лазоревым поле горностаевое стропило [герб де Бомонов, бывших графов Уорик-Ньюбурга]; в девятой части — в червлёном поле серебряное стропило, окружённое серебряными перекрещёнными крестами [герб Элизабет Беркли, баронессы Лайл]; в десятой части — в червлёном поле серебряный крадущийся коронованный золотом леопард [герб Лайлов, баронов Лайл из Кингстон Лайла]; в одиннадцатой части — в золотом поле червлёный пояс между двумя червлёными стропилами [герб де Лайлов, баронов Лайл из Ружемонта]; в двенадцатой части — в золотом поле червлёное стропило [герб Стаффордов]; в тринадцатой части — в золотом поле косой чёрный крест, в сопровождении четырёх чёрных мартлет [герб Гилфордов]; в четырнадцатой и пятнадцатой частях — справа в серебряном поле чёрное ломаное стропило; слева в червлёном поле серебряный восстающий лев, окружённый серебряными крестами [элементы герба Уэстов]; в шестнадцатой части — в лазорево-золотом поле серебряный щиток с, в верхней части щит разделён натрое: первая часть — скошение справа, вторая часть рассечена, третья часть — скошение слева [герб Мортимеров].

Генеалогия

Предки Амброуза Дадли
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Джон Саттон[en], 1-й барон Дадли
 
 
 
 
 
 
 
8. Джон Саттон Дадли из Этерингтона
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. Элизабет Беркли из Биверстоуна
 
 
 
 
 
 
 
4. Эдмунд Дадли
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Джон Бремшот
 
 
 
 
 
 
 
9. Элизабет Бремшот
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. Кэтрин Пэлам
 
 
 
 
 
 
 
2. Джон Дадли, 1-й герцог Нортумберленд
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Эдвард Грей
 
 
 
 
 
 
 
10. Эдвард Грей[en], 1-й виконт Лайл
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Элизабет Феррерс, 6-я баронесса Феррерс из Гроуби
 
 
 
 
 
 
 
5. Элизабет Грей[en], 6-я Баронесса Лайл
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Джон Талбот[en], 1-й виконт Лайл
 
 
 
 
 
 
 
11. Элизабет Талбот
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. Джоан Чеддер
 
 
 
 
 
 
 
1. Амброуз Дадли
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Джон Гилфорд
 
 
 
 
 
 
 
12. Ричард Гилфорд[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Элис Уоллер
 
 
 
 
 
 
 
6. Эдвард Гилфорд[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Джон Паймп
 
 
 
 
 
 
 
13. Энн Паймп
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
3. Джейн Гилфорд
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Ричард Уэст[en], 7-й барон де Ла Варр
 
 
 
 
 
 
 
14. Томас Уэст[en], 8-й барон де Ла Варр
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. Кэтрин Хангерфорд
 
 
 
 
 
 
 
7. Элеанор Уэст
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Хью Мортимер из Мортимер-холла
 
 
 
 
 
 
 
15. Элизабет Мортимер
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Элеонор Корнуолл
 
 
 
 
 
 

Напишите отзыв о статье "Дадли, Амброуз, 3-й граф Уорик"

Примечания

  1. ↑ Гиляревский, Старостин, 1978, с. 68.
  2. ↑ [www.burkespeerage.com/search_results.php?results=1 Burke's Peerage 107th Edition, Page 4214] (англ.). Burke's Peerage, Baronetage & Knightage. Проверено 18 июня 2016.
  3. ↑ History of the orders of knighthood of the British Empire, 1842, p. lxvi.
  4. ↑ Sidney, Kuin, 2012, p. 1379.
  5. ↑ New Gallery, 1890, p. 261.
  6. ↑ Fletcher, MacCulloch, 2015, p. 105.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Adams, 2004.
  8. ↑ Loades, 1996, p. 238.
  9. ↑ Wilson, 1981, pp. 1—4.
  10. ↑ Wilson, 1981, pp. 1, 3.
  11. ↑ Adams, 2002, pp. 312—313.
  12. ↑ Loades, 1996, pp. 23, 34, 55.
  13. ↑ Adams, 2002, p. 316.
  14. ↑ Loades, 1996, p. 90.
  15. ↑ Loades, 1996, p. 41.
  16. ↑ MacCulloch, 1999, pp. 52—53.
  17. ↑ Wilson, 1981, pp. 11, 15—16.
  18. ↑ 1 2 French, 1987, p. 33.
  19. ↑ Chapman, 1962, p. 65.
  20. ↑ Chamberlin, 1939, pp. 56—57.
  21. ↑ Wilson, 1981, p. 31.
  22. ↑ Wilson, 1981, p. 41.
  23. ↑ [www.thepeerage.com/p10297.htm#i102964 John Dudley] (англ.). The Peerage. Проверено 7 сентября 2016.
  24. ↑ [www.tudorplace.com.ar/DUDLEY.htm#Ambrose%20DUDLEY%20(3%C2%B0%20E.%20Warwick) Dudley Family] (англ.). tudorplace.com. Проверено 12 сентября 2016.
  25. ↑ Wilson, 1981, p. 46.
  26. ↑ Wilson, 1981, p. 42.
  27. ↑ Loades, 1996, pp. 238—239.
  28. ↑ Loades, 1996, p. 240.
  29. ↑ Ives, 2009, p. 151.
  30. ↑ Chapman, 1962, p. 92.
  31. ↑ Lisle, 2009, pp. 93, 304.
  32. ↑ Ives, 2009, p. 321.
  33. ↑ Ives, 2009, p. 137.
  34. ↑ Loades (I), 2004.
  35. ↑ Loades, 2004.
  36. ↑ Ives, 2009, p. 165.
  37. ↑ Chapman, 1962, p. 122.
  38. ↑ Chapman, 1962, pp. 129, 131.
  39. ↑ Ives, 2009, pp. 241—242, 246.
  40. ↑ Lisle, 2009, p. 112.
  41. ↑ Ives, 2009, pp. 242—243.
  42. ↑ Ives, 2009, p. 243.
  43. ↑ Nichols, 1850, p. 10.
  44. ↑ Ives, 2009, pp. 243—244.
  45. ↑ Chapman, 1962, pp. 150—151.
  46. ↑ Ives, 2009, pp. 96—97.
  47. ↑ Ives, 2009, p. 119.
  48. ↑ 1 2 Lisle, 2009, p. 124.
  49. ↑ Ives, 2009, pp. 251—252.
  50. ↑ Ives, 2009, p. 252.
  51. ↑ Wilson, 1981, p. 59.
  52. ↑ Wilson, 1981, p. 61.
  53. ↑ Adams, 2002, pp. 134, 157.
  54. ↑ 1 2 Adams, 2002, p. 157.
  55. ↑ Adams, 2002, pp. 157, 170.
  56. ↑ Beer, 1974, pp. 195, 197.
  57. ↑ Loades, 1996, p. 308.
  58. ↑ Wilson, 1981, p. 67.
  59. ↑ Loades, 1996, p. 272.
  60. ↑ Loades, 1996, p. 280.
  61. ↑ Adams (I), 2004.
  62. ↑ Adams, 2002, p. 161.
  63. ↑ Wilson, 1981, p. 75.
  64. ↑ Wilson, 1981, p. 132.
  65. ↑ Jenkins, 1961, pp. 191—192.
  66. ↑ Wilson, 1981, pp. 134—135.
  67. ↑ Jenkins, 1961, p. 89.
  68. ↑ Hammer, 2004, p. 63.
  69. ↑ Hammer, 2004, p. 65.
  70. ↑ Jenkins, 1961, p. 96.
  71. ↑ Wilson, 1981, p. 137.
  72. ↑ Conyers Read A Letter from Robert, Earl of Leicester, to a Lady (англ.) // The Huntington Library Bulletin. — 1936. — April (no. 9). — P. 25.
  73. ↑ Jenkins, 1961, pp. 167—168.
  74. ↑ Bruce, 1844, pp. 150—151.
  75. ↑ Greville, 1903, pp. 265—266.
  76. ↑ Stone, 1967, p. 338.
  77. ↑ Adams, 2002, pp. 230—231.
  78. ↑ Stone, 1967, p. 339.
  79. ↑ Wilson, 1981, p. 199.
  80. ↑ Stone, 1967, p. 340.
  81. ↑ Wilson, 1981, p. 164.
  82. ↑ Jenkins, 1961, pp. 94, 221.
  83. ↑ Jenkins, 1961, p. 192.
  84. ↑ Gristwood, 2007, pp. 190—191.
  85. ↑ Schoenbaum, 1987, p. 246.
  86. ↑ Kittermaster, 1866, p. 34.
  87. ↑ Kittermaster, 1866, p. 46.
  88. ↑ 1 2 Панасенко С.П., Кинель К.Г. Гербы королей Кипра и Иерусалима. Династия де Лузиньян // Гербовед : журнал. — 2005. — № 84 (июнь). — С. 62—77.</span>
  89. ↑ Kittermaster, 1866, p. 50.
  90. ↑ Kittermaster, 1866, p. 7.

    91. </ol>

Литература

  • Гиляревский, Руджеро Сергеевич; Старостин, Борис Анатольевич. [books.google.ru/books?id=8nxJAQAAIAAJ Иностранные имена и названия в русском тексте]. — Международные отношения, 1978. — С. 68. — 238 с.
  • Adams, Simon. [books.google.ru/books?id=-Nn5UY-RilEC Leicester and the Court: Essays on Elizabethan Politics]. — Manchester University Press, 2002. — 420 p. — ISBN 0719053250, 9780719053252.
  • Adams, Simon. [www.oxforddnb.com/view/article/8143 Ambrose Dudley] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  • Adams, Simon. [www.oxforddnb.com/view/article/8160 Robert Dudley] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  • Adams, Simon. [www.oxforddnb.com/index/69/101069744/ Anne Dudley] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  • Beer, Barrett L. [books.google.ru/books?id=VlVnAAAAMAAJ Northumberland: The Political Career of John Dudley, Earl of Warwick and Duke of Northumberland]. — Kent State University Press, 1974. — 235 p. — ISBN 0873381408, 9780873381406.
  • Chamberlin, Frederick Carleton. [books.google.ru/books?id=l3_SAAAAMAAJ Elizabeth and Leycester]. — Dodd, Mead, 1939. — 487 p.
  • Chapman, Hester. Lady Jane Grey. — Jonathan Cape, 1962. (OCLC 51384729)
  • Dudley, Robert. [archive.org/details/correspondenceof00leicrich Correspondence of Robert Dudley, earl of Leycester, during his government of the Low countries, in the years 1585 and 1586] / ed. John Bruce. — London: Camden society, 1844. — 566 p.
  • Fletcher, Anthony; MacCulloch, Diarmaid. [books.google.ru/books?id=akHeCQAAQBAJ Tudor Rebellions]. — Routledge, 2015. — 216 p. — ISBN 1317437381, 9781317437383.
  • French, Peter J. [books.google.ru/books?id=qw0RIVqh81sC John Dee: The World of an Elizabethan Magus]. — Psychology Press, 1987. — 243 p. — ISBN 074480079X, 9780744800791.
  • Frances Evelyn Maynard Greville, Countess of Warwick. [archive.org/details/warwickcastleits01warwuoft Warwick castle and its earls, from Saxon times to the present day]. — London: Hutchinson, 1903. — Т. 1. — 456 p.
  • Gristwood, Sarah. [books.google.ru/books?id=O15nAAAAMAAJ Elizabeth & Leicester]. — Viking, 2007. — 407 p. — ISBN 0670018287, 9780670018284.
  • Hammer, Paul E.J. [books.google.ru/books?id=SSq3QgAACAAJ Elizabeth's Wars: War, Government and Society in Tudor England, 1544-1604]. — Palgrave Macmillan, 2004. — 344 p. — ISBN 0333919432, 9780333919439.
  • Ives, Eric. [books.google.ru/books?id=3aHajwEACAAJ Lady Jane Grey: A Tudor Mystery]. — Wiley, 2009. — 392 p. — ISBN 1405194138, 9781405194136.
  • Jenkins, Elizabeth. [books.google.ru/books?id=DxFIAAAAMAAJ Elizabeth and Leicester]. — Coward-McCann, 1961. — 384 p.
  • Kittermaster, Frederick Wilson. [books.google.ru/books?id=jbMHAAAAQAAJ Warwickshire arms and lineages]. — 1866.
  • Lisle, Leanda de. [books.google.ru/books?id=ndfJm1Wr3TQC The Sisters Who Would Be Queen: Mary, Katherine, and Lady Jane Grey: A Tudor Tragedy]. — Random House Publishing Group, 2009. — 384 p. — ISBN 0345516680, 9780345516688.
  • Loades, David. [books.google.ru/books?id=9H505keQWgYC John Dudley, Duke of Northumberland, 1504-1553]. — Clarendon Press, 1996. — 333 p. — ISBN 0198201931, 9780198201939.
  • Loades, David. [www.oxforddnb.com/index/8/101008156/ John Dudley] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  • Loades, David. [books.google.ru/books?id=zijpWwVtv8oC Intrigue and Treason: The Tudor Court, 1547-1558]. — Pearson Education, 2004. — 326 p. — ISBN 0582772265, 9780582772267.
  • MacCulloch, Diarmaid. [books.google.ru/books?id=Y_tNHK0J4A0C The Boy King: Edward VI and the Protestant Reformation]. — St. Martin's Press, 1999. — 283 p. — ISBN 0312238304, 9780312238308.
  • Nichols, John. [books.google.ru/books?id=-cwyHxW4TwEC The Chronicle of Queen Jane and of Two Years of Queen Mary and Especially of the Rebellion of Sir Thomas Wyat]. — J. B. Nichols and son, 1850. — 196 p.
  • Schoenbaum, Samuel. [books.google.ru/books?id=-6VS_J9lVlYC William Shakespeare: A Compact Documentary Life]. — Oxford University Press, 1987. — 348 p. — ISBN 0195051610, 9780195051612.
  • Sidney, Philip; Kuin, Roger. [books.google.ru/books?id=hngIsH1gDRgC The Correspondence of Sir Philip Sidney]. — Oxford University Press, 2012. — 1381 p. — ISBN 0199558221, 9780199558223.
  • Stone, Lawrence. [books.google.ru/books?id=IhgXAQAAIAAJ The crisis of the aristocracy, 1558-1641]. — Oxford U. P., 1967. — 363 p.
  • Wilson, Derek A. [books.google.ru/books?id=RmgJAAAAIAAJ Sweet Robin: A Biography of Robert Dudley, Earl of Leicester, 1533-1588]. — H. Hamilton, 1981. — 355 p. — ISBN 0241101492, 9780241101490.
  • [books.google.ru/books?id=jOtDAAAAcAAJ History of the orders of knighthood of the British Empire]. — Pickering, Rodwell, 1842.
  • [books.google.ru/books?hl=ru&id=cGgPAAAAYAAJ Exhibition of the Royal House of Tudor]. — New Gallery, 1890. — 319 p.

Отрывок, характеризующий Дадли, Амброуз, 3-й граф Уорик

Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дадли,_Амброуз,_3-й_граф_Уорик&oldid=80869261»