Дадли, Эдмунд

Эдмунд Дадли англ. Edmund Dudley<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Картина неизвестного художника (слева направо: сэр Ричард Эмпсон, король Генрих VII и Эдмунд Дадли)</td></tr>
Спикер палаты общин
25 января 1504 — 1504
Монарх:	Генрих VII
Предшественник:	Томас Инглфилд
Преемник:	Томас Инглфилд
Рождение:	ок. 1462 или 1471/1472
Смерть:	18 августа 1510(1510-08-18) Тауэр-Хилл, Лондон
Место погребения:	Церковь Святого Петра в оковах
Род:	Дадли
Отец:	сэр Джон Дадли из Эзерингтона
Мать:	Элизабет Бремшотт
Супруга:	1. Энн Виндзор 2. Элизабет Грей, 6-я баронесса Лайл
Дети:	от 1-го брака: Элизабет от 2-го брака: Джон, Эндрю, Джером

Э́дмунд Да́дли (англ. Edmund Dudley; ок. 1462 или 1471/1472 — 18 августа 1510) — английский государственный деятель и финансовый агент короля Генриха VII; в 1504 году занимал должность спикера палаты общин. После восшествия на престол Генриха VIII был заключён в Тауэре и казнён по обвинению в государственной измене. Во время заключения написал трактат The Tree of Common Wealth.

Биография

Эдмунд Дадли родился, по разным данным, приблизительно в 1462 или 1471/1472 годах и принадлежал к семейству Дадли, чья родословная восходит к роду Роланда из Саттона, сына Харви, который унаследовал ленные владения и подати с Саттона, как потомок одного из бретонских завоевателей, последователей Алена Рыжего. По отцу Эдмунд приходился внуком участнику Столетней войны и Войны Роз Джону Саттону, 1-му барону Дадли. В 1585 году Джон Дадли стал шерифом Сассекса.

В 1478 году Эдмунд обучался в Оксфордском университете, а затем изучал право в Грейс-инн, в котором на одном из окон в холле красовался герб баронов Дадли. В начале своего правления Эдмунда заметил король Генрих VII и уже в 23 года Дадли получил пост тайного советника короля. В 1491 году он был избран членом парламента от Льюиса, а в 1495 году — рыцарем Шира от Сассекса. В 1492 году Эдмунд участвовал в организации подписания мирного договора в Этапле. По некоторым данным, в 1497 году Эдмунд был назначен помощником шерифа Лондона, однако возможность того, что образованный юрист и тайный советник короля будет занимать столь низкий пост, весьма сомнительна; в то же время, Дадли и его коллега по учёному совету Эмпсон проживали в Сент-Суитин-лейн, что подтверждает связь Эдмунда с городом.

Эдмунд пользовался большим доверием короля и по его приказу расследовал злоупотребления баронов, в значительной степени деморализованных Войной Роз. В этот период Дадли и его коллега сэр Ричард Эмпсон стали видными деятелями учёного совета при судах — специального органа правосудия при правлении Генриха VII, который занимался взысканием долгов перед короной, запрашивал облигации в качестве поручительства и использовал другие финансовые инструменты против высокородных и богатых субъектов. Король проявлял особую заинтересованность в деятельности Эдмунда и Ричарда и лично контролировал их работу. Пополняя королевскую казну, Эдмунд также обогатился сам: так он приобрёл обширные поместья в Сассексе, Дорсете и Линкольншире. По сведениям сэра Роберта Коттона, за время, когда Дадли управлял финансами короля, Генрих VII смог получить около 4,5 миллионов фунтов монетами и слитками; доход же Дадли с легальных и нелегальных сделок оценивался приблизительно в 120 тысяч фунтов в год.

В 1504 году Дадли был избран спикером палаты общин и в том же году указом короля он стал «сержантом от закона» — членом корпорации английских барристеров. За недолгий период пребывания в парламенте Эдмунд успел провести ряд мелких, но весьма полезных реформ в области права. В 1506 году Дадли стал стюардом рейпа Гастингс. По некоторым данным, в последний год правления Генриха VII Дадли и Эмпсон были назначены специальными комиссарами по применению уголовного законодательства. К концу правления Генриха VII Дадли и Эмпсон стали весьма непопулярны, что, как считали современники, впоследствии стало причиной казни Эдмунда.

Заключение и казнь

21 апреля 1509 года умер король Генрих VII, ему наследовал сын — Генрих VIII. Дадли и Эмпсон оказались в заключении в Тауэре; все их сделки, связанные с государственным поручительством, были отменены, поскольку новый король посчитал их противоречащими «закону, разуму и совести». 16 июля 1509 года Эдмунд Дадли был обвинён в государственной измене. В обвинительном заключении не упоминалось о финансовой стороне вопроса; Дадли обвинялся в том, что собирал вооружённых людей, когда король Генрих VII был при смерти. Такие меры предосторожности были вполне оправданы, поскольку у Дадли и Эмпсона было много врагов среди баронов; однако растолкованы эти меры были как угрожающие жизни нового короля. В начале следующего года оба обвиняемых были лишены имущественных прав.

Генрих VIII тянул с приказом о казни; это и другие события (повторно созванный парламент не подтвердил лишение Дадли имущественных прав) дали Дадли основание надеяться на помилование. К лету стало ясно, что прощения не будет, и Эдмунд решился на побег с помощью своего брата Питера и родственника Джеймса Бомонта, однако попытка оказалась неудачной. Эдмунд Дадли и Роберт Эмпсон были казнены на Тауэрском холме 18 августа 1510 года. Той же ночью Дадли был похоронен в церкви в Блэкфрайерсе. В своём завещании, датированном днём казни, он передавал жене и детям усадьбы в Сассексе, Дорсете и Линкольншире; часть земель предназначалась для поддержания бедных учеников в Оксфорде. В завещании Эдмунд упоминал брата Питера, а также давал распоряжения относительно обучения и воспитания младшего сына. Кроме того, Дадли выражал желание быть похороненным в Вестминстерском аббатстве.

Находясь в заключении и с целью получить королевское прощение, Эдмунд написал трактат The Tree of Common Wealth, в котором высказывался в пользу абсолютной монархии. Однако король Генрих VIII так и не увидел этой работы. Одна копия трактата оказалась во владении правнука Эдмунда, Амброуза Дадли, после смерти которого им владел сэр Симондс д’Ивс. Ещё несколько более поздних экземпляров хранятся в библиотеке Четмана в Манчестере, Британском музее и личной библиотеке лорда Колторпа. Все эти экземпляры были отпечатаны в Манчестере в 1859 году братством Розы и Креста.

Семья

Эдмунд был дважды женат. Первым браком приблизительно в 1494 году на Энн Виндзор, дочери Томаса Виндзора из Стенуэлла и Элизабет Эндрюс, которая через Маргарет де Богун была потомком короля Эдуарда I. В браке с Энн у Эдмунда приблизительно в 1500 году родилась дочь Элизабет, которая стала женой Уильяма Стоуртона, 7-го барона Стоуртона.

В период между 1500 и 1503 годом Эдмунд женился на Элизабет Грей, дочери Эдварда Грея, виконта Лайла и Элизабет Талбот. В браке с Элизабет у Эдмунда было трое сыновей: Джон, Эндрю и Джером. Джон впоследствии возвысился при дворе короля Эдуарда VI, Эндрю стал адмиралом северных морей, а Джером первоначально по воле отца должен был стать церковником, однако он оказался психически или физически нездоров. Эндрю был замешен в попытке Джона посадить на трон леди Джейн Грей; оба брата были осуждены, однако Джон был казнён, а Эндрю после непродолжительного заключения освобождён.

После казни супруга Элизабет Грей вышла замуж за Артура Плантагенета, бастарда короля Эдуарда IV, и родила от него троих дочерей. Она также унаследовала титул баронессы Лайл после смерти братьев и племянницы Элизабет и передала этот титул своему старшему сыну от брака с Эдмундом Дадли.

Литература

• S. J. Gunn. [www.oxforddnb.com/index/8/101008147/ Edmund Dudley] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
• Lee, Sidney. [en.wikisource.org/wiki/Dudley,_Edmund_(DNB00) Dudley, Edmund] // [archive.org/stream/dictionaryofnati16stepuoft#page/102/mode/2up Dictionary of National Biography, 1885-1900]. — New York Macmillan, 1888. — Vol. 16. — P. 100—102. — 448 p.
• Loades, David. [books.google.ru/books?id=9H505keQWgYC John Dudley, Duke of Northumberland, 1504-1553]. — Clarendon Press, 1996. — 333 p. — ISBN 0198201931, 9780198201939.
• Löwe, J. Andreas. [www.oxforddnb.com/index/8/101008151/ Henry Sutton] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.

Отрывок, характеризующий Дадли, Эдмунд

– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.